Новые земли Александра Кубова - Максименко Нинель - Страница 9
- Предыдущая
- 9/22
- Следующая
Ночью у меня ужасно болело горло, но я молчал, потому что действительно вчера перекупался, и чувствовал, что горло болит всерьёз.
Лежу я так, ворочаюсь, и сон не идёт. Буля подходила ко мне ночью, лоб пощупала, а я глаза скорей закрыл, как будто сплю. А рано утром Буля опять подошла ко мне. Я опять глаза закрыл, но она громко сказала:
— Боже мой! Скарлатина. Встань, Леонтий!
Отец соскочил босиком на пол, спросонок понять ничего не может, смотрит как ошарашенный, а мне даже, смешно стало, и я сказал:
— Да вы что, в самом деле!
— Так ты не спишь, тёзка? Поставь-ка вот градусник. Леонтий, надо бы врача вызвать, а пожалуй, и «скорую помощь». Сомнений никаких нет. Вот смотри, — и Буля стала показывать отцу на моё лицо, — видишь красный треугольник вокруг носа? Это точно скарлатина. Беги в поссовет, звони в город.
Отец засуетился, никак штаны не мог надеть и все на меня смотрит.
— Как же это ты, Александр, а я-то думал, ангина, ещё ругал тебя вчера, ты уж на меня, брат, не обижайся.
Мне даже как-то не по себе стало, такой отец чудной, что это с ним — прощения у меня просит.
Отец ушёл, а Буля стала мои шмотки на кровать класть, а сама говорит:
— Тебя, тёзка, в больницу возьмут, видишь ли, это обязательно: при скарлатине в больницу берут. Подумать только, маленький был — никаких скарлатин, а всё же вот не проскочил мимо, но ты, тёзка, не печалься, дня три-четыре только неважно будет, а потом карантин будешь отбывать, я к тебе ходить буду. Молочка попьёшь тёпленького? Ну выпей!
— Нет, Буля, не могу глотать, даже говорю и то с трудом.
А Буля совсем прямо расстроилась.
— Ладно, давай сюда молоко, — прохрипел я.
Пришёл отец, а вернее бы сказать, прибежал и сказал, что он с трудом дозвонился и что «скорая помощь» приедет. А Буля ему сказала, чтоб он не нервничал, что это обычное дело — детские болезни, что все дети, какие есть, все ими болеют, и что она сейчас даст ему завтрак и чтобы он ехал на работу, а она отвезёт меня в больницу.
Отец сказал, что ни за что и что сам повезёт меня в больницу, а Буля ему сказала, что в этом нет никакого смысла, потому что «скорая помощь», хоть она и называется «скорая», совсем даже неизвестно, когда приедет, может, только к вечеру, и что все мужчины — паникёры.
И конечно, всё-таки Буля взяла верх, и отец позавтракал и уехал на работу, а «скорая помощь» пришла хоть и не вечером, но всё-таки после обеда; и конечно, врач сказал, что у меня скарлатина, и меня, как раненого, положили на носилки. А Буля тоже села в машину, и мы поехали в больницу.
Няня привела меня в палату и показала на свободную застеленную кровать.
— Вот, сыночек, тебе самое уютное местечко, и смотри, не обижай наших — они у нас ослабленные.
Как же, как же, обидишь их! Держи карман шире! Не успела няня ретироваться, как восемь или девять «ослабленных» людоедов — я и глазом не успел моргнуть — вскочили в своих кроватях, перелезли через сетки и повисли на мне, как груши на дереве.
— Эй ты, новенький! В каком классе? Чего принёс пожевать? Принёс книжечку?
Я стряхнул с себя мелюзгу и сказал:
— В очередь становитесь вопросы задавать. И только в письменной форме.
Я подошёл к своей кровати. На первый взгляд будто место ничего: и в уголочке, и тумбочка своя есть, но я сразу разобрался, что к чему, и завистливым взглядом оглядел две кровати у окна. Палата наша была на первом этаже, да и вообще-то вся больница была одноэтажная, и наши окна выходили в садик, как раз через который надо идти с улицы в больницу.
Ну, что делать! Не безногий, подойду к окошку, если Буля принесёт передачу. Окно-то, конечно, было закрыто, хоть и жара стояла на улице, но форточка, такая большущая, открыта, и очень можно даже спокойно разговаривать.
Я заметил, что тапочки были у меня одного: все «ослабленные» стояли на полу прямо босиком, — и подумал, что, наверно, это бы не очень понравилось нянечке, если бы она сейчас вошла. Я сложил своё имущество в тумбочку, а имущество всё моё было: зубная щётка, порошок, яблоки и старый календарь, ещё довоенный, — ведь отсюда книжки не возвращают обратно. Сюда, пожалуйста, хоть целую библиотеку принеси, а обратно ни одной книжечки не получишь. Так кто же принесёт сюда книжки?! Ясное дело! И тут вдруг я услышал Булин голос, да так, как будто она рядом говорит, в этой же комнате. Я оглянулся и увидел Булю у окна, она меня тоже узнала, и улыбалась, и прижала к окошку нос, и делала мне рожи, так что все «ослабленные» надрывали животики. Я подскочил к окошку, а тут — рраз! — меня кто-то сзади за плечи схватил: я думал, кто-то из ребят, чуть в ухо не двинул, а это, оказывается, сестра.
— А ну-ка, новенький, марш на койку!
— Я только на минуточку…
— Никаких минуточек! А вы, мамаша, — сказала она Буле, — пожалуйста, не нервируйте больного ребёнка. Им вставать не положено. Передачу — в окошечко приёмника, о состоянии узнаете в справочном бюро.
Сестра ожесточённо стряхивала градусники и раздавала «ослабленным». Сунув мне градусник, сестра взяла со спинки кровати халат и наклонилась за тапочками.
— Тапочки-то хоть оставьте, как же я вставать буду?
— А вставать тебе не положено.
— А в уборную босиком, что ли, ходить?
— А ты не будешь ходить в уборную, захочешь — вызовешь няню, она горшок принесёт.
Я оторопело смотрел на сестру, а «ослабленные» забавлялись. Мой халат и тапочки выплыли из палаты вместе с сестрой. Я бросил взгляд в окно — Були уже не было: пока мы с сестрой препирались, я и не заметил, как она ушла.
Ну раз так, раз меня лишили средств передвижения, попробую разузнать насчёт места у окна.
— Эй, парень, тебе там не дует, у окна? Не поменяешься со мной? Самое уютное местечко.
У окна лежал толстый-претолстый парень с хитрой такой рожей.
— А мне, знаешь ли, приятно — свежий воздух. Уф-уф! — И он замахал перед носом своей пухлой ручкой. — Уф! Как приятно! Такой свежий воздух. Знаешь, малец, у меня правило есть железное — ничего не подарю, даром тоже не даю. «Подаришь» уехал в Париж, остался один «Купишь». Ну как, сообразил? Котелок варит? Будешь отдавать мне все передачи, которые тебе таскают. Кто у тебя бабка? Не жадюга она? Жрать будет носить? А мать-то будет ходить?
Меня тошнило разговаривать с толстяком Гришкой; я молча встал, собрал свои манатки, своё одеяло и подушку и, зажав под мышкой градусник, двинулся к Гришкиной кровати.
— На вот, лопни, — и кинул ему пакет с яблоками.
А Гришка, нисколько даже не обратив внимания на мой тон, подозрительно проворчал:
— Ничего там не зажал? Ну-ка, что у тебя там?
— Ты, может, зубной порошок кушаешь?
Ну и тип был этот Гришка! Такого поискать. Потом я узнал от ребят, что он не только меня ободрал — это хоть была мена. Оказывается, все ребята платили ему дань за право подходить к окну. А если кто пытался протестовать и не отдавал передачу, Гришка сообщал сестре, что не уплативший дань разговаривал через окно с матерью. А узнал я это так: один дошкольник стал мне совать два большущих персика после того, как почирикал у окошечка со своей матерью.
— Ты что это, парень, раздаёшь персики, самому, что ли, надоели или у твоей матери персиковая роща в горах? А может, консервный завод? — А я ничего не понял. Оказывается, это он мне теперь по привычке платил — я же лежал на Гришкином месте.
Но это всё потом. А сейчас пришла сестра и, увидев перемену, окинула нас таким взглядом! И уже раскрыла рот, чтобы исторгнуть нравоучение. Ну, думаю, сейчас будет Ниагара, как вдруг она рот закрыла, подошла ко мне и как-то странно на меня уставилась.
— А ну-ка, — говорит, — давай сюда градусник: допрыгался, молодчик, сорок один и восемь. — И сестра быстро вышла из палаты.
«Ослабленные» все притихли, и только толстый Гришка пробубнил из своего угла:
— Чур, уговор в силе, передачи мне. Какое мне дело, если ты не можешь пользоваться моим окном, сам виноват, допрыгался.
- Предыдущая
- 9/22
- Следующая
