Новые земли Александра Кубова - Максименко Нинель - Страница 15
- Предыдущая
- 15/22
- Следующая
Но, дойдя до середины, остановилась и как заплачет, а потом схватила свой портфель и выскочила из класса. И тут как раз Пал Палыч вошёл. Он вошёл и сразу спросил:
— Что случилось с Каркачиди? — спросил он.
А Надька, змея подколодная, даже после всего не смогла стерпеть и снова свой яд выпустила:
— А она, Пал Палыч, без разрешения ушла.
Было видно, что даже Пал Палыч здорово на неё разозлился и сказал:
— Это не ответ, Кочкина. Я спросил, что с ней случилось.
А Надька и говорит:
— А вы у Кубова спросите, пусть он расскажет.
Но Пал Палыч ничего не спросил.
Я пришёл домой сам не свой. Внутри у меня было так, как будто бы где-то там вскочил большой чирей, мне даже не хотелось есть — возьму ложку и снова кладу её. Буля посматривала на меня поверх очков, но ничего не спрашивала.
Сколько раз в течение дня Буля так смотрела на меня, глаза её говорили: «Ну что, что? Откройся!» — но ничего не спрашивала. А я не мог. Ну не мог — и всё тут! — ей рассказать. Я тоже несколько раз уже рот открывал. Или начинал издалека, но об этом так и не смог сказать.
…Нам с Булей предстояла важная работа: в следующее воскресенье у нас свадьба, и нам с Булей столько всего надо было сделать, что просто ужас. Во-первых, Буле пришло в голову сделать копчёную колбасу и копчёную рыбу, и мы стали сооружать у нас во дворе коптильную печку. Буля, конечно, была мастер, а я на подхвате. Мы попросили у тёти Веры десяточек кирпичей, и Буля сложила маленькую печечку, но это была не совсем печка, сверху не было никаких дырок, а только вход и выход. Я месил глину, и мы вместе аккуратно замазали её, а потом Буля поручила мне раздобыть хороший, крепкий ящик и кусок железной трубы. Ну, я побежал на свалку за магазином и нашёл там ящик что надо. И я подошёл к тому месту, где был раньше мой слоновий горшочек. Сейчас там была большая дыра, вроде как пещера. Я смотрел, бросал носком в овраг комья земли и думал. А всё-таки ужасно жалко, что я не раскопал его один и что там не оказалось чего-нибудь такого, ну, в общем, сокровища. Может, я бы не отдал всё археологам, а хоть одну какую-нибудь штучку, хоть какое-нибудь там золотое ожерелье я бы оставил и отнёс Джоанне. Она, конечно, не такая, чтобы за подарки мириться, но просто она бы так удивилась и спросила: «Где ты это взял?» А я бы спокойно её спросил: «Может, ты предпочитаешь золотой гребешок с гладиаторами или фигурку писца?»
Я вернулся домой с ящиком, а трубу не нашёл, и нам опять пришлось идти к тёте Вере и брать у неё трубу от самовара. А нужна она была вот зачем: Буля всунула её в дырку печки и замазала, а второй конец трубы сунула в ящик, только сначала мы там сделали полочки такие из палочек, как в кладовке. И получился у нас агрегат — чудо современной техники.
Ты топишь печку, но так, чтоб было больше дыму, чем огня, а дым идёт по самоварной трубе и заходит в ящик, а там на полках раскладывай любые товары и копти, сколько твоей душе угодно. Но только это не то что суп сварить или кашу — тут надо держать целый день, а то и два.
Тётя Вера стояла рядом, смотрела и всё время ахала.
— Подумать только, городская женщина, а такие вещи знает! А мы-то всю жизнь прожили на рыбе и ничего такого не знали.
Печка-рыбокоптилка поразила тётю Веру ужасно; ну и, конечно, тётя Вера ещё знала, что Буля шьёт и рисует, и всё прочее. Тётя Вера сказала, что Буле надо было бы в посёлке открыть курсы народного просвещения. Так она и сказала. Весь посёлок бы ходил, и, ей-богу, толку было бы больше, чем от наших собраний.
И так тётя Вера Булю захваливала, а я хоть и знал всё это и сам, а всё равно мне было приятно, потому что я знал, что тётя Вера совсем не лицемерка и ничего она у Були не выпрашивает, как некоторые другие. Хвалят, когда им чего-нибудь надо. А тётя Вера, наоборот, только нам с Булей помогает. И рыбу-то нам тоже тётя Вера достала: она же всех здесь знала, договорилась с рыбаками, и они продали Буле немного ставриды. Буля сначала вскипятила её в солёной воде, а потом мы её коптили; и она получилась такая вкусная, хоть Буля говорила, что она ещё не готова, — шкурка золотистая, жир прямо так и капает, и так аппетитно пахнет копчёным, что я, например, вполне бы мог съесть всё один. А когда Буля начала делать колбасу, мне даже и смотреть не хотелось и думать об этом! Я ушёл на огород и стал собирать спелые помидоры.
В следующий понедельник первый урок был история. Пал Палыч, как всегда, быстро-быстро делал перекличку и дошёл до буквы «К».
— «Каркачиди, Кочкина, Кубов», — как пулемёт, тараторил он и тут вдруг остановился и взглянул на «Камчатку».
— Каркачиди! Где Каркачиди? Заболела?
— Они уехали на Урал! — закричали все в классе, и, кажется, я один только этого не знал.
Я незаметно оглянулся и посмотрел на «Камчатку». Пал Палыч сказал:
— Каркачиди уехала? Жаль, талантливая голова ушла из нашего класса.
И тут Пал Палыч вдруг замолчал, и подошёл к окну, и вынул портсигар (а мы и не знали, что он курит), и вынул немецкую зажигалку, и закурил прямо в классе. Стоял там и смотрел в окно, а потом загасил папиросу о подоконник и сказал:
— Эх, Каркачиди, Каркачиди, даже не зашла попрощаться. Ну ладно, начинаем урок.
А я поднял руку, и Пал Палыч спросил:
— Тебе чего?
И я сказал:
— Можно выйти?
И Пал Палыч вдруг посмотрел на меня быстро так, и ещё посмотрел, и сказал:
— Ты ещё не совсем здоров, собирай портфель и уходи домой.
И я послушно собрал портфель, хотя, конечно, был совсем здоров, и пошёл. А в дверях обернулся и сказал: «До свиданья!», но никого не видел, вышел из двери и шёл тихо-тихо по коридору, не зная, зачем я ушёл, и так же тихо вышел из школы. Но когда дошёл до дороги, повернул сразу в другую сторону и побежал, побежал в деревню Васильевку, где жила Джоанна.
Зачем я бежал, я и сам тогда не знал, но так бежал, как никогда не бегал даже на физкультуре, и у меня так закололо в левом боку, и так заболело горло, что я не мог уже дышать. Я подбежал к последнему дому, к Джоанниному дому, и когда увидел, что дверь открыта, у меня чуть не лопнуло всё внутри; я решил, что она ещё не уехала и я так буду просить прощения, совсем забуду про всякую гордость, и может быть, она простит меня.
Но я совсем забыл, что ведь её бабушка осталась, папина мама, а Джоанна уехала. Это я сразу понял, когда толкнул дверь, и, как псих, влетел в комнату, и увидел её бабушку — она подметала пустую комнату, — и я влетел прямо в кучу мусора, в Джоаннины старые тетрадки, и блокнотики, и промокашки. Я ничего не сказал бабушке и ничего не спросил, а повернулся и пошёл обратно. Я увидел на дороге свежую колею от грузовика. Ночью был дождь, а она не размокла, и в глине отпечатались аккуратненькие квадратики от шин.
Я пошёл по дороге, стараясь не наступать на эти квадратики, на следы Джоанниной машины. Я дошёл до развилки и остановился, потому что я не мог идти домой. Да вот, не мог идти домой, хоть у меня дома есть самый лучший друг, какой только бывает на свете, самый понятливый. Но потому-то я и не мог идти домой. Ведь я не могу скрыть от Були, я должен ей сказать, что я предал Джоанну, а как я могу сказать это Буле? Ведь ни разу, ни разу такого со мной не было. Буля верит в меня, а я ей должен это сказать. Я и пошёл не по той дороге, которая ведёт к посёлку, а пошёл по дороге, ведущей к школе. Я вдруг понял, кого мне надо срочно увидеть — Пал Палыча, я понял, что именно он мне сейчас необходим. Почему-то мы оказались с ним связаны через Джоанну. Я вспомнил, как он достал портсигар и закурил прямо в классе, когда узнал, что Джоанна уехала. Джоанна его обидела: не попрощалась с ним даже. И он переживал из-за этого. Выходит, что он тоже её любит. Почему я говорю «тоже»? Разве я её люблю?!
Я открыл дверь учительской. Там сидел Пал Палыч над нашими тетрадками. Он нисколько не удивился, увидев меня. Как будто бы так и надо. Как будто он меня ждал. Я не думал заранее, что я скажу Пал Палычу, вообще не думал, как это будет, о чём мы будем говорить, а тут, когда зашёл, меня вдруг осенило:
- Предыдущая
- 15/22
- Следующая
