Королевская охота - Ашар Амеде - Страница 31

• Предыдущая
• 31/82
• Следующая

— Какая досада! — подхватил Поль.

— И ведь пламя могло переброситься на замок. Ваш друг господин Шавайе очень виноват, что вмешался в это дело.

— Не сердитесь, — отвечал Фуркево, едва не лопаясь от смеха, — мы все здесь ошибались, но действовали без дурных намерений.

Тем временем начавшийся мелкий дождь быстро довершил дело. Все двинулись в дом. На крыльце Мазарини, остановившись, произнес:

— Похоже, что Божественному Провидению неугодно было, чтобы замок в эту ночь сгорел.

Утром, собираясь к завтраку, Эктор и Поль заметили, что шевалье отсутствует.

— Не ждите его, — сказал Кок-Эрон, — он уехал. И велел передать, что его самым большим удовольствием стала надежда на встречу с вами в Версале.

— Очень любезно с его стороны. Кстати, скажи, не напомнил ли он тебе кого-то, с кем мы уже встречались?

— Мне тоже что-то показалось знакомое, но только не его лицо. Нет, не припомню.

После завтрака, не поддавшись на настойчивые уговоры хозяина, гости простились с ним — они спешили в путь.

Когда они выехали на Большую Королевскую дорогу, разговор снова коснулся личности шевалье.

— Я принимаю его за хорошего человека, — сказал Поль. — А вы, Ги?

— Я мало его видел и ничего не могу сказать.

— Значит, вы плохо о нем думаете. Когда не объясняются, стало быть, о человеке думают плохо.

— Ну вот, вы уже и заболтались. Скажу просто: он человек хладнокровный, осторожный и наблюдательный. Управляет собой лучше, чем вы своими пистолями.

— Да, к сожалению, — пробурчал Поль.

— С таким характером можно быть либо большим мошенником, либо очень честным человеком. Кто он, решить не могу. А вы, милый кузен, что думаете? — обратился Рипарфон к Эктору.

— С вашей характеристикой я согласен полностью, а вот с вашим вторым предположением — нет. Правда, сам не знаю, почему. Ведь сначала он мне не был неприятен.

— Вот мило, — заметил Фуркево, — все трое говорят по-разному: я — да, маркиз — нет, вы, милый герцог, — может быть.

— Ладно, пусть решит вопрос Сидализа.

— Скажу просто, — вступила в разговор Сидализа, — он ужасный человек.

— Проще не скажешь, — заметил Рипарфон, — но пусть каждый выскажет, по каким причинам он так думает.

— Ну, — первым начал Поль, — кавалер спокойно выпил три бутылки за ужином и так же мало спотыкался, как девушка на балу. Стало быть, у него сердце на ладони.

— Вы, Сидализа? — спросил Рипарфон.

— Мои причины… Они исходят от сердца, и их труднее объяснить.

— Ничего, не стесняйтесь.

— Что ж, попробую. Когда я упала с лошади, он первый поспешил мне на помощь.

— Воспитанный человек! — заметил Поль.

— Не спешите, Поль. Воспитанность может идти и не от сердца. Он, этот воспитанный человек, стал на колени, чтобы принять меня в свои объятия. Но мои волосы при падении распустились, и он прекрасно видел, что я женщина, а не паж, хотя и была в костюме пажа. Я была одна и, заметьте, распростертая в его объятиях. Так он не поцеловал даже моей руки, господа!

— Даже руки! — воскликнул изумленный Поль.

— Ни одного поцелуя, когда он мог сорвать их десяток. Весь труд — лишь нагнуться, и все тут.

— Какой труд? Одно удовольствие, — смеясь, добавил Поль.

— Вы говорите, «благородный». А я говорю, что дворянин не ведет себя таким бесчувственным образом.

— Может быть, это он из уважения? — робко спросил Поль.

— Такое уважение оскорбительно.

— Согласен. — Поль, уж разумеется, был истинным дворянином.

— Должен признаться, — вступил в разговор Ги, — сила подобных доказательств принуждает нас к молчанию. Я лично признаюсь, никогда бы так не подумал.

— Смейтесь, сколько хотите, но нас, женщин, предчувствие никогда не обманывает. Я никогда не променяю и кучи старых лент на вашего шевалье.

Через несколько дней они прибыли в Париж. Трое дворян остановились в апартаментах Рипарфона, возле Лувра.

Первой заботой хозяина было обеспечить Эктора всем необходимым для представления при дворе. Он предоставил весь дом к его услугам и обеспечил собственным выездом. Вслед за тем он справился, не продается ли отряд в каком-нибудь кавалерийском полку. Так как война во Фландрии велась отвратительно, не менее двух десятков капитанов пожелало избавиться от своих отрядов. Спустя три недели для Эктора была куплена рота, принадлежавшая стоявшему в Лилле Сентожскому полку.

Кок-Эрон был вне себя от радости.

— Вот, сударь, у нас опять отряд! — воскликнул он. — Постарайтесь только не проиграть его снова.

— А разве я поступил тогда дурно? Не проиграй я тогда твоих авиньонцев, я бы теперь проиграл сентожцев.

— Вы вот всегда так рассуждаете! — воздел Кок-Эрон руки.

— Ты, видно, не знаешь истории Поликрата Самосского?

— Какого ещё Поликрата?

— Это был умный и щедрый царь. И было у него кольцо, которым он очень дорожил. Может, даже дар любви, понимаешь? Так он бросил его в море, чтобы умилостивить богов. Авиньонцы были моим кольцом, поэтому я их проиграл.

Как-то раз перед домом Эктора остановил камердинер Рипарфона и, указывая на человека в сером плаще, спешившего завернуть за угол, произнес:

— Этот человек уже давно справляется о вашем здоровье, но всегда, когда вас нет. Он только что вышел из дома.

Эктор бросился за незнакомцем.

— Эй, приятель! — прокричал он ему, догоняя.

Тот, видимо, его не узнал, ибо лишь оглянулся, но не остановился, а скрылся за углом. Эктор добежал до конца улицы и тоже завернул за угол, но никого не увидел.

— Ты говоришь, он приходил каждый день? — спросил он по возвращении камердинера.

— Да, даже ещё до вашего приезда в Париж. И все задавал всякие вопросы о вас. Например, у кого вы бываете, кто с вами знаком, выходите ли вы вечером из дому, когда вы поедете в Версаль, всегда ли с вами Кок-Эрон, не получаете ли вы писем из провинции. И всегда эти вопросы сопровождаются самыми лестными похвалами в ваш адрес и добрыми пожеланиями. Он расспрашивал также о господине де Рипарфоне.

— И не называл своего имени?

— Нет, и имени своего господина тоже.

— Тогда вот что. Когда он придет в следующий раз, задержи его и передай об этом мне. Я очень хочу с ним поговорить.

Эктору было ясно, что кто-то под предлогом дружбы выпытывает про него сведения. Он задумался было над этим, но вечером за ужином Сидализа своим вопросом заставила его переключить внимание на другое.

— У вас, кажется, была когда-то дуэль на родине?

— Уж не Фуркево ли вам сказал?

— Нет, не он. Но не спрашивайте, кто. Когда-нибудь я скажу, как узнала. А пока вы должны быть в курсе, что не я одна в Париже знаю об этом.

— Что ж, что было, то было. Теперь это дело должно быть забыто.

— Скажу по секрету, есть люди, которые им сейчас заняты.

— Как так?

— Я ничего не знаю, но у вас здесь есть враги. Или, по крайней мере, один враг.

— Да я же в Париже всего две недели.

— Ну и что? Например, шевалье, что был в доме Мазарини.

— Вы что, видели его?

— Нет, но вы же знаете мое мнение о нем.

— Вы это о несостоявшемся поцелуе? Вздор какой-то!

— Конечно, вздор, я согласна. Но его внезапная дружба и теперешнее пренебрежение лишь усиливают мою антипатию к нему.

— И из этого всего можно делать выводы?

— Он пока один — будьте осторожны.

Эктор не успел ответить: вошел Рипарфон.

— Завтра будьте готовы к поездке в Марли, — сообщил он.

В 1706 году Версальский двор не излучал уже того блеска, которым он славился, когда Людовик XIV диктовал условия мира в Нимвегене после захвата Дюкесом голландского флота. Прошло время умнейших министров и искуснейших полководцев во главе победоносного войска. Тогда сердце Европы билось в Версале — настолько велико было его не только военное, но и культурное влияние.

Теперь же от всего этого оставалось лишь несколько меркнущих, как на закате, лучей славы. Умерли блестящие поэты, вместо великих министров правили серые чинуши. Полководцы Конде, Тюрен и Люксембург были заменены бездарностями вроде Лафейяда. Исчезли великие артисты — Боссю, Мольер, Ленотр и другие.

• Предыдущая
• 31/82
• Следующая