Последний алхимик - Мэрфи Уоррен - Страница 10
- Предыдущая
- 10/64
- Следующая
Именно Джи в свое время убедил Кублай-хана подняться выше монгольского варварства, остановить собственные неумелые убийства и предоставить профессионалам Синанджу служить ханскому двору.
Кублай-хан согласился с этим и попросил Малыша Джи научить его сына искусству владения телом. Джи хорошо знал нрав императоров и сразу понял, что отказываться бессмысленно. Но нельзя было и не оправдать высокого доверия. Однако мальчишка оказался неуклюжим, непонятливым и неспособным следовать указаниям, несмотря на покладистый нрав. Ума и природной ловкости у него было не больше чём в комке глины. Достижением можно было считать уже то, что он научился пересекать комнату, не падая посередине.
— Великий император, — сказал Джи его отцу, Кублай-хану, — твой наследник проявляет большие способности, он все время превосходит своего учителя, таким образом ему больше пристало командовать ассасинами, нежели самому выполнять черную работу, как простому воину.
Но отцом Кублая был Тамерлан — сын Чингис-хана. И все они были монголы, всадники-монголы, кочевники-монголы, кровожадные монголы, так гордящиеся своими лошадьми, и мечами, и кровавой резней. Они исповедовали единственный метод правления — голый террор, и величайшие города мира вроде Багдада они обратили в пепел. Они были приспособлены к государственному управлению не больше ребенка, который закатывает истерику из-за новой игрушки. И конечно, монголам эпохи Тамерлана не было никакой нужды в наемных убийцах. Им было не понять, что, имея в своем распоряжении ассасина, можно избежать массовых убийств, ограничившись лишь несколькими — самыми необходимыми, и что вместо того, чтобы грабить города, можно ими править.
Кублай уже это понимал, но все же тешил свою гордость сознанием того, что он монгол, воин в седле. И поэтому, когда Джи сказал, что сын хана заслуживает большего, чем быть простым воином, Кублай пришел в ярость. Он заявил, что его сын — монгол, как были монголами Чингис-хан и Тамерлан, как оставались монгольскими бескрайние степи, откуда они пришли. Все это происходило в столице китайской империи, в роскошном императорском дворце, посреди шелков и расшитых подушек, потоков благовоний, листов сусального золота величиной с лист большой кувшинки и женщин столь прекрасных, что даже каменные изваяния в благоговении отвели бы от них взор.
— Нет, великий император. Твое величие превосходит величие твоего отца, сын твой будет более велик, чем ты, а его сын — более велик, чем он, ибо вас одних избрало Небо править миром. Человек правит конем, сидя в седле, а народами — сидя на троне. Теперь скажи мне, в чем больше величия?
И Кублай-хан вынужден был согласиться, что править людьми более почетно, нежели лошадьми. И тогда Малыш Джи сказал, что в том, чтобы быть ассасином, нет того почета, как в том, чтобы управлять ассасинами.
И если хан откажется от затеи выучить сына премудростям Синанджу, то его сына ждет еще большее величие и слава, потому что он тогда будет править воинами Синанджу. Таким образом Малыш Джи не только избавил себя от нерадивого ученика — ибо монголам никогда не постичь движения так, как корейцам, — но заслужил от хана еще большую награду.
Позднее следующие поколения Синанджу, не найдя достойных кандидатов ни в селении, ни на всем полуострове, пытались обучить тайца, а однажды даже наглого японца, который затем из жалких обрывков искусства Синанджу создал школу ниндзя. Но на протяжении многих тысячелетий не было искусства, которое преуспело бы так, как Синанджу.
И вот теперь человек, который менее кого бы то ни было подходил на эту роль, белый американец, к тому же сомнительного происхождения, невзирая на упадочнические белые обычаи, и по поведению, и по строю мыслей стал настоящим Мастером Синанджу. И Чиуну надлежит объяснить в своей хронике, каким образом, и главное — почему он избрал себе столь неподходящего ученика.
Эту тему он уже исподволь затрагивал в своих предыдущих записях, настойчиво возвращаясь к той мысли, что Америка является всего лишь продолжением Корейского полуострова, и особо подчеркивая, что индейцы, приплывшие в Америку через Берингов пролив, были азиатского происхождения. Как бы то ни было, рассудил он, через несколько тысяч лет немного останется ученых, которые будут сильны в таких тонкостях. К тому же, может еще найтись добропорядочная кореянка, которая родит детей от семени Римо, так что через какие-то шестнадцать поколений кровь можно будет считать совершенно чистой.
И тогда никто уже не сможет подкопаться. Но Чиун сейчас подошел к тому месту в летописи, где ему надлежало вписать родителей Римо, а он не мог внести данные о его происхождении не только в графу “не из самого центра селения Синанджу”, но и в раздел “отдаленные окраины”. Америка есть Америка, а никакое не продолжение Корейского полуострова. Что-что, а уж карты у будущих Мастеров будут, и Чиуну не хотелось бы войти в историю в качестве лгуна. Он уже много лет работал с Римо, сначала побуждая его написать собственную хронику, — что так и не было сделано, — потом — добиваясь, чтобы он называл его “Великий Чиун”. На самом деле титул Великого Мастера могли дать только потомки.
Итак, Чиун сидел с полной чернильницей над свитком из кожи ягненка, и в голове у него вертелся древнекорейский иероглиф со значением “белый”. Он собирался начертать его на пергаменте.
И тут в номер вошел Римо. Чиун безошибочно узнал его по тому, как беззвучно и легко отворилась дверь, естественным образом повернувшись на петлях, вместо того чтобы издать обычный металлический скрежет. Кроме того, не было слышно тяжелых шагов, когда на пятки ложится весь вес тела, и до него не доносилось пропитанного запахом мяса дыхания человека, который дышит так, как привык от рождения.
Посетитель вошел легко как ветер, так умел войти только один человек — Римо.
Чиун обмакнул перо в тушь и спросил, не хочет ли Римо все же приступить к освоению навыков ведения летописи?
— Ты можешь записывать все, что хочешь сказать, — сказал Чиун, и его седые волосы заплясали от радости.
— Ты сегодня особенно рад меня видеть, папочка. С чего бы?
- Предыдущая
- 10/64
- Следующая
