Последнее испытание - Мэрфи Уоррен - Страница 32
- Предыдущая
- 32/62
- Следующая
Во сне ему привиделось, что он сидит напротив корейца неопределенного возраста, одетого в ничем не примечательное кимоно. Волосы длинные, забраны в узел на макушке — по моде времен династии Шиллы. А худой какой — словно одной соломой питается!
Глаза корейца светились добротой, а голос напомнил Римо журчание прозрачного ручейка среди камней.
— Пчела молочко добывает, — проговорил человечек.
— Ну и что? — удивился Римо.
— Теперь твой черед. Я сказал: пчела молочко добывает. Что скажешь?
Римо пожал плечами.
— Пчела вроде бы яйца откладывает. К чему ей молочко?
Теперь добрые глаза корейца смотрели встревоженно.
— Но пчелы не едят свои яйца.
— Это что, какая-то словесная игра?
— Нет. Это первая строчка стихотворения. А ты должен сочинить вторую.
— Вон оно что... О'кей. Ну, как тебе понравится, к примеру, следующее: «Черепаха в воду ныряет»? — спросил Римо.
— К чему это вводить черепаху в стихи о пчеле?
— Да просто потому, что «добывает» рифмуется с «ныряет», — объяснил Римо.
— Рифмами балуются только греки и дети. Мы не рифмуем свои стихи. Давай, попытайся еще раз.
— Хорошо. «Цветок ждет»...
— Это какой же такой цветок?
— Да просто строчка в стихотворении.
— Не годится. Ты должен определить, что за цветок. Само по себе слово «цветок» еще ничего не означает. Разве, когда тебе хочется съесть персик, ты просишь фрукт?
— Ну, ладно, ладно. Пусть тогда: «тюльпан ждет», — торопливо вставил Римо.
— Тюльпан не корейский цветок.
Римо вздохнул.
— Почему бы тебе не попробовать вместо меня?
— Что ж, прекрасно. «Хризантема дрожит, словно скромница-дева».
— Прелестный образ! Я бы еще добавил: «И тут жалит пчела».
— Кого именно жалит?
Римо пожал плечами.
— Да кого хочет, того и жалит. Моя очередь, так что прошу записать третью строчку за мной! Теперь ты.
— Нет, ты должен дать определение. Поэзия Юнга очень специфична. Образ — вот что главное! Значение, смысл передаются исключительно образом.
— О'кей. «Пчела жалит тебя».
— Почему меня?
— Потому, что ты достал меня всей этой дебильной корейской ерундой!
— Что значит «дебильной»?
— Глупой. Сумасшедшей! Бери свою палку и проваливай!
Кореец медленно поднялся на ноги. Лицо его потемнело от гнева.
— Но я мастер Юнг! Оскорблять чистоту и совершенство моих стихов — значит оскорблять меня! Готовься к бою, мужчина с лицом призрака!
Римо тут же пошел на попятный.
— Прости, ради Бога! Я вовсе не хотел тебя обидеть. Не сердись. Так и быть, три следующие строчки за мной. Идет?
— Ну уж нет! Теперь будешь стоять на месте и слушать, как я читаю свою поэму. Все следующие три тысячи строк.
Лицо Римо вытянулось.
— Три тысячи строк?!
— Потому что я не на шутку рассержен, — обиженно произнес Юнг. — И могу прочесть только самое короткое свое стихотворение. Большего ты не заслуживаешь.
Римо тихо застонал во сне, когда мастер Юнг стал повторять одну и ту же строчку: «Лепестки хризантем падают с серо-зеленого неба...» Произнес он ее ровно три тысячи раз на разные лады и варьируя интонацию.
Легкий шорох, издаваемый «дождем лепестков», заглушил чей-то приказной тон:
— Тебе пора сразиться с борцом!
Римо сел на постели, обливаясь потом.
Рядом с татами стоял мастер Синанджу. Прямо и неподвижно, точно идол. На лицо его падала тень, и прочитать застывшее на нем выражение не удавалось.
— Господи Иисусе, Чиун... — пробормотал ученик. — Который теперь час?
— Скоро полночь.
— Полночь? Едва успел глаза сомкнуть, и на тебе...
— Ничего, выспишься. После того как расправишься с самым грозным противником из всех, с кем только доводилось сражаться.
— Не хочу я ни с кем сражаться!
Чиун властно хлопнул в ладоши.
— А ну, вставай и живо! Надо отдать свой долг Дому Синанджу.
Римо натянул простыню на голову.
— Только попробуй, заставь!
В тот же миг в локоть ему словно бы вонзилась раскаленная игла. Боль пронзила руку и плечо. Римо так и подпрыгнул.
— Ой! Ты что делаешь? — воскликнул он, болезненно морщась.
— Просто немного пощекотал то место, которое вы, белые, называете внутренним мыщелоком плечевой кости.
— Ничего себе, пощекотал! Совсем не смешно, — проворчал Римо, вздрагивая от боли.
Чиун резко развернулся.
— Идем. Противник ждет.
В полной темноте они сели в такси и поехали побережьем на юг от Токио. Римо поднял стекла, чтобы в салон не проникала вонь гниющей рыбы.
— Мне еще один сон приснился. Очень страшный, — сказал он.
— Только такие тебе теперь и снятся, — заметил учитель довольно равнодушно.
— Хочешь расскажу?
— Не надо.
— Мне приснился Юнк.
— Поздравляю.
— Мы с ним соревновались в стихосложении.
— Полагаю, Юнг победил?
— Не просто победил. Похоронил меня под лепестками хризантем.
Чиун стряхнул соринку с шелкового кимоно.
— Тебе далеко до величия мастера Юнга. Да и всем остальным тоже. Разве что мастер Ванг или я еще как-то сравнимы.
— Ясное дело ты, где уж нам... — проворчал Римо, потирая все еще ноющий локоть.
На берегу длинными рядами вялились кальмары, насаженные на бамбуковые шесты. Плоские треугольные головы, тихоокеанский бриз шевелит щупальца. Они напомнили Римо Грецию и осьминогов, мучительно умирающих на солнце. Почему-то их плоские бессмысленные глаза заставили его содрогнуться.
— Странно, при виде кальмаров у меня всегда бегут мурашки по коже?
— Уж так они устроены, кальмары.
— Ненавижу осьминогов! Но кальмаров есть доводилось, и раньше я относился к ним как-то спокойнее.
— Осьминоги — безвредные существа. А вот кальмар — довольно опасное создание. К тому же они достигают гигантских размеров.
— Куда бы мы с тобой ни поехали, везде меня преследуют щупальца.
— Я когда-нибудь рассказывал тебе историю возникновения сумо? — спросил вдруг Чиун.
— Нет, что-то не припомню.
— Вот и хорошо.
— И что же в этом хорошего?
— Мне виднее.
Ученик уставился на учителя.
— Ладно, тогда расскажи сейчас.
Миндалевидные глазки Чиуна затуманились, погрустнели.
— Попроси как следует.
— Вот еще. С чего бы мне вдруг просить? — фыркнул Римо.
— Как хочешь, дело твое.
— Вот если бы мы с тобой вдруг оказались на необитаемом острове — вдвоем, только ты и я — с какой-нибудь больной мартышкой для компании и единственной кокосовой пальмой в качестве аттракциона, вот тогда бы я, возможно, попросил тебя рассказать.
— А я исполнил бы твою просьбу.
Римо отвернулся и уставился в окно.
— Чудесно. Просто замечательно!
Воцарилось тягостное молчание.
— С чего это ты вдруг заговорил о сумо? — спустя какое-то время поинтересовался ученик.
Чиун что-то замурлыкал себе под нос — точь-в-точь довольно урчащая кошка. Но, прислушавшись, Римо уловил другое: «Я знаю то, чего ты не знаешь». Впрочем, он вдруг засомневался, а потому молчал всю оставшуюся часть пути.
И лишь в самом конце спросил:
— А что, для меня так важно знать историю возникновения сумо?
— Как сказать, — рассеянно ответил Чиун.
— Я должен встретиться с сумо?
— Может быть.
Римо с важным видом сложил руки на груди.
— Что ж, остается только пожалеть того сумо, который попадется мне под горячую руку. Пусть только попробует сунуться или надерзить! Буду гонять его по улице до тех пор, пока вес жиры не растрясет!
— Сумо не дерзят, — заметил учитель.
— Тем лучше для них.
— Они вообще очень вежливые и воспитанные люди. У них масса достоинств.
— Достоинств?
Чиун кивнул.
— Именно.
— Что ж, тогда — да здравствуют сумо! — с иронией воскликнул Римо.
Машина подвезла их к большому дому в стиле синтаистского храма, выстроенному на склоне холма, и мастер Синанджу провел Римо через массивные ворота во двор, окруженный высокими каменными стенами, где корчились в неизбывной агония карликовые деревца бонсай.
- Предыдущая
- 32/62
- Следующая
