Право на Спящую Красавицу - Райс Энн - Страница 35
- Предыдущая
- 35/47
- Следующая
Проходя мимо, кухари шлепали меня, выкручивали мне соски или раздвигали ноги лопаточкой. Ни одна пытка в опочивальне Королевы не шла ни в какое сравнение с тем, какие муки я испытывал на кухне.
Как-то вечером пришли конюхи и конюшата, прослышав, что мною можно воспользоваться, как им угодно.
Одеты конюхи были лучше поваров, но от них разило лошадьми. Меня вытащили из лохани, вогнали мне в зад рукоятку плети да так и отвели на конюшню. Там тоже перекинули через бочку и насиловали.
Я все стерпел. Как и в покоях Королевы, я созерцал своих мучителей круглыми днями, хотя им до меня дела не было – разве что когда наступал час забав.
В один вечер, напившись по случаю удачного праздничного ужина, повара придумали новую потеху. Я пришел в ужас и, позабыв о достоинстве, мычал сквозь кляп. Дергался и извивался, когда повара тянули ко мне свои поганые руки.
Игру они придумали в равной степени унизительную и отвратительную. Сговорились украсить меня, чуточку подправить мою внешность, потому что для своего грязного хлева я, видите ли, оставался слишком опрятной скотинкой. Распластав меня на столе, кухари словно сорвались с цепи: намешали меда, сырых яиц, патоки и прочих ингредиентов, какие нашлись на кухне, и всем этим меня намазали. Покрыли зад, мошонку, член… смеялись над тем, как я вертелся. Прошлись ужасной липкой дрянью по лицу, зализали назад мне волосы, а под конец покрыли перьями ощипанных цыплят.
Страх и ужас обуяли меня, и даже не от боли, а от того, какие эти люди подлые и низкие. Унижение было невыносимо.
Наконец на кухню – разобраться, что за шум – заглянул паж. Сжалившись, он велел развязать меня и отмыть. Разумеется, терли меня грубо и после принялись пороть. Теряя рассудок, я на четвереньках носился как угорелый по всей кухне, прятался от лопаточек, заползал под столы, но везде, везде меня доставали. Не давали и двух мгновений передышки. Если я пытался встать на ноги, меня тут же тычками и шлепками возвращали в прежнюю позицию.
Я сам не заметил, как бросился целовать ноги пажу. Вспомнил, что так делал принц Геральд, когда хотел вымолить прощение у Королевы.
Даже если тот паж и передал ее величеству о моих страстях, она меня не пощадила. На следующий день мучители не сменились, я так и висел над сливной лоханью, а повара и кухарки, проходя мимо, уже не выбрасывали отходы: выбирали из них огрызки морковок, прочие корешки – все, что напоминало по форме член, – и пихали мне в зад. Буквально изнасилованный отходами, я с трудом извергал их из себя. Не получи кухари приказа вставить мне кляп, как и всем опальным рабам, меня и в рот поимели бы.
Всякий раз, как паж заглядывал на кухню, я вертелся и мычал, лишь бы дать ему знак: мне плохо!
Не в силах больше соображать по-человечески, я свыкся с мыслью: из меня окончательно сделали скотину. Палачи видели во мне непослушного принца, сосланного на кухню за проступки. Пытать меня они почитали святой обязанностью. Если же на кухне скапливалось слишком много мух, то мошонку и член мне смазывали медом – и мухи слетались на мое хозяйство. Повара называли это изощренной пыткой.
Рукоять хлыста в заду – это, конечно, больно, однако я начал мечтать, чтобы меня забрали конюхи. В стойлах было прохладнее и чище, к тому же конюхи находили почетным, что им отдают на растерзание настоящего принца. Они насиловали меня подолгу и жестко, но не так грязно и низко, как повара.
Не знаю, сколько это продолжалось, однако всякий раз, как меня снимали со стены, я дрожал от ужаса. Вскоре повара взяли за привычку разбрасывать отходы по полу и гонять меня лопаточкой, чтобы я собирал мусор. Разум оставил меня, я забыл о выдержке: носился по кухне, торопясь исполнить наказ. Даже принц Геральд не летал по королевской спальне с такой безумной прытью.
Я вспоминал о нем и думал: «Он развлекает Королеву, а я здесь, пресмыкаюсь в грязи».
Конюхи стали для меня подобны принцам. Один из них даже проникся ко мне симпатией. Большой и сильный, он связывал мне руки, загонял мне в зад свой хлыст так глубоко, что чуть приподнимал меня над полом, и нес в конюшни. Однажды он зашел в укромный уголок в саду. Я было воспротивился, но конюх-великан одной левой перекинул меня через колено. Потом опустил носом в траву и приказал: собирай, мол, белые цветочки или отдам назад на кухню. Ты не представляешь, с какой охотой я бросился исполнять его приказ. Конюх направлял меня кнутом, рукоять которого так и не вынул из моего зада. Потом этот великан взялся терзать мой член: шлепал по нему, дергал за него и в то же время не забывал ласкать. И – о ужас! – мой член набух. Я захотел навсегда остаться с конюхом-великаном, подумал: «Как бы угодить ему?» – и тут же пришел в отчаяние. Именно этого добивалась Королева, так она меня наказывала! Даже сходя с ума, я верил: узнай она, до чего я дошел, как опустился, она меня простит. В голове теплилась одна-единственная мысль: всеми силами угодить конюху, чтобы тот не вернул меня кухарям.
Я собирал цветочки зубами, а после конюх молвил: ты, дескать, слишком дурной принц и не заслуживаешь ласкового обращения. Он придумал новое наказание, велел мне залезть на круглый деревянный стол. Стол был старый, но за ним часто обедали лорды, вздумайся им откушать в саду, на воздухе.
Я мигом влез на стол. Конюх велел присесть на корточки и широко расставить ноги, руки убрать за голову. Потом задал мне хорошей порки узкой и тяжелой кожаной лопаточкой. Ноги у меня тряслись и горели, горел и зад, но я продолжал стоять, не скованный и послушный. Мой член так и торчал колом.
Это было лучшее, на что я мог надеяться, потому как лорд Грегори следил за мной. Я, правда, этого не знал, только слышал голоса других людей – лордов и леди, что, проходя мимо, несомненно, видели мое унижение. Я цепенел от ужаса, ведь у них на глазах какой-то конюх порол несгибаемого принца, осмелившегося восстать против Королевы. Мне оставалось плакать и страдать под шлепками конюха-великана.
Надежда покинула меня, я думать забыл о Королеве. Голова была занята лишь одним: настоящим моментом. Это, кстати, и есть одна из составных частей идеального послушания, Красавица. Я думал только о поровшем меня конюхе, о том, как бы еще ублажить его, лишь бы оставаться как можно дольше вне ада кухни. Другими словами, я выполнял именно то, чего от меня ждали.
Когда же конюх утомился, он велел слезть со стола и отвел меня в глубь рощи. Там, у одного дерева, приказал подняться на ноги и повиснуть на нижней ветке. И пока я висел на ней, он засаживал мне в зад свой член – засаживал глубоко, с силой и очень долго. Я уж думал, он никогда не кончит, а мой собственный член одеревенел от прилива крови.
Наконец, когда конюх отпустил меня, случилось нечто невероятное: я упал на колени и принялся лобзать ему ноги, при этом вертел задом, всем своим телом умоляя позволить мне кончить самому. Дать излиться, ведь на кухне мне бы этого точно не разрешили.
Конюх только рассмеялся и, насадив меня на плеть, отнес назад на кухню. Я же ревел как никогда в жизни.
Огромная кухня была пуста: слуги разошлись – кто в сад, ухаживать за овощами, кто наверх, в залы, прислуживать лордам и леди. Только одна кухарка, завидев нас, почтительно встала. Конюх о чем-то с ней пошептался – девчонка кивнула и вытерла руки о фартук, а конюх велел мне залезть на квадратный стол и снова присесть на корточки, заложив руки за голову. Я подчинился не думая, решив, что меня ждет еще порка, теперь на потеху этой изможденной служанке с каштановыми косами. Она приблизилась, удивленно глядя на меня. Конюх же тем временем стал натирать мне член щеткой для чистки печей. Я чувствовал себя все хуже и хуже, но стоило конюху отнять щетку от моего члена, как я снова тянулся к ней промежностью. Я терпел из последних сил, получая шлепки по заду даже за малейший шажок в сторону. И вскоре понял смысл игры: от меня требовалось дотягиваться членом до щетки, и я тянулся, обливаясь слезами.
Девчонка смотрела на меня с восхищением. Наконец она попросила разрешения потрогать меня, и я расплакался от облегчения. Конюх сунул щетку мне под челюсть, приподняв голову, сказал, что хочет как можно лучше удовлетворить любопытство барышни. При ней, видите ли, еще ни один мужчина не разрешался от томления, и вот она принялась теребить мне член. Вся страсть, что накопилась в моих чреслах за дни позора и унижений, излилась ей на руку, а я, заплаканный и обесчещенный, мог только содрогаться в спазмах и краснеть.
- Предыдущая
- 35/47
- Следующая
