Крайний срок - Мэрфи Уоррен - Страница 4

• Предыдущая
• 4/28
• Следующая

Трупы не были опознаны, расследования не проводилось. Никто не удосужился обратиться с вопросами к Флосси, которая по-прежнему валялась в постели, грызла шоколад, попивала неразбавленный виски и смотрела телевизионные викторины.

После трехдневного отсутствия Зака Мидоуза она сочла себя брошенной. Ей и в голову не пришло, что его больше нет на свете. На четвертый день, осушив все припасенные бутылки, она поневоле вылезла из постели и кое-как привела себя в порядок, причесав волосы спереди и намазав губы. Оглядевшись в поисках платья, она нашла сразу несколько на полу в углу и выбрала наименее запачканное. На этом платье красовались красные и синие цветочки, придававшие Флосси сходство с диваном, но у этого наряда было достоинство — глубокий вырез, демонстрировавший ее необъятные груди с бездонной ложбиной. Цель ее заключалась в том, чтобы найти мужчину, который купил бы ей бутылку, поэтому это платье было в самый раз. С первых шагов по жизни она поняла, что любители выдающихся грудей не отличаются разборчивостью. Размер в их глазах затмевает красоту.

Но стоило ей взяться за платье, как на пол спланировал голубой конверт. Она недоуменно покрутила его в руках. Она никогда прежде его не видела. Конверт был адресован президенту Соединенных Штатов. В углу имелась марка. У нее возник план содрать и загнать кому-нибудь марку. Она ухватила ее за кончик, но марка оказалась приклеена намертво.

Ладно, раз письмо адресовано президенту, оно может оказаться важным. Непонятно только, как оно очутилось у нее в квартире.

Не выпуская письмо из рук, она натянула красно-голубое платье и, все так же с письмом в руках, тяжело затопала вниз по лестнице. На углу висел ящик в красную, белую и синюю полоску, и она сочла, что такой веселенький ящик вполне годится, чтобы опустить в него адресованное президенту письмо. Вдруг в письме содержится какой-то важный шпионский секрет и она получит в награду от президента медаль и деньжат? Она поспешно опустила письмо и только после этого сообразила, что на конверте нет обратного адреса, а значит, ее не смогут отыскать, чтобы вручить награду.

Ну и черт с ними! Выпивка — вот что было сейчас важнее всего. Бредя по тротуару, она думала о том, что даже в случае, если бы президент выслал ей чек, почта скорее всего украла бы его. Она не доверяла почте. Кто-то давным-давно посоветовал ей никому не доверять.

Его звали Римо. Он не ведал страха. Он знал, что такое холод скользкого льда на склоне горы в Нью-Гемпшире. Он знал, что такое ветер, способный сбросить человека, как мячик, в пропасть, тонущую в полуночной мгле, где от него останутся осколки костей и клочки органов, не способные более дышать, переваривать пищу, очищать и качать кровь. Он знал, что такое ветер, знал, что такое сила.

Однако он, Римо Уильямс, ощущал все это не как враждебную, смертоносную стихию, а как часть той вселенной, которой дышал. Поэтому он не соскальзывал вниз по льду, облепившему Белые Горы к концу декабря.

Его тело, обтянутое тонкой черной тканью, двигалось с такой легкостью, словно он вырос на этом склоне. Он неуклонно поднимался к вершине, не нуждаясь в лестнице или веревке, без которых другие тела, дряблые и нетренированные, не способны штурмовать обледеневшую скалу.

Он приближался к вершине, не думая о своем дыхании. Он двигался усилием воли, годы, отмеченные болью и постижением мудрости, завершались на этом склоне. Он пробовал зиму на вкус, вслушивался в стон елей, оставшихся внизу, сливался с диким миром, внушавшим ужас многим, не преодолевшим природной неповоротливости, сбивавшим их с ритма, которому они были обязаны видимостью своего могущества.

Те, другие, шли по неверному пути, ибо питались кашицей для слюнтяев и не могли обойтись без подталкивания в борьбе за выживание. Они так и не усвоили, что страх подобен легкому чувству голода или ознобу; они отвыкли от страха, поэтому страх лишал их сил.

Напротив, для гибкого человека с широкими запястьями, приближавшегося во тьме к холодному черному небу, страх был, подобно его дыханию, чем-то таким, что существовало помимо него. В карабканье по отвесной ледяной стене ему не требовался страх, поэтому он обходился без него.

Он достиг вершины скалы и легко перевалился на заснеженную площадку, почти не примяв рыхлый свежевыпавший снег. Выпрямившись, он нашел глазами хижину с освещенными окнами, притаившуюся среди сосен ярдах в пятидесяти от него. Бесшумно ступая по глубокому снегу, он направился туда. Дыхание его было бесшумным, и он с насмешкой вспоминал себя прежнего, когда, преодолев всего один лестничный марш, он уже пыхтел, как закипающий чайник.

С тех пор минуло немало лет, и не только лет. То, что происходило тогда, происходило в прежней жизни. Тогда он был рядовым Римо Уильямсом из полицейского управления города Ньюарка, штат Нью-Джерси; его обвинили в убийстве, которого он не совершал, и приговорили к казни на электрическом стуле, который не включился. Воскреснув, он поступил убийцей на службу тайной организации, боровшейся с преступностью в США.

Организация эта, именовавшаяся КЮРЕ, требовала от него вполне определенных услуг, но получила кое-что сверх того. Никто не знал, что годы тренировки, телесной и умственной дисциплины сделают из прежнего Римо Уильямса... кого, собственно?

Римо Уильямс улыбнулся, рассекая ночь. Даже сам он не знал, в кого превратился. Старый мудрый азиат, дожидающийся его на барже в пятидесяти милях отсюда, на озере Уиннипесоки, считал Римо Уильямса воплощением Шивы, индуистского бога разрушения. Однако тот же мудрый азиат считал Барбру Стрейзанд красивейшей женщиной Америки, «мыльные оперы», еще не ставшие грязными и непристойными, — единственным подлинным американским искусством, а скучную рыбацкую деревушку в Северной Корее — центром Вселенной.

Оставим в покое Шиву: Римо не был воплощением бога, однако не был и обыкновенным человеком. Он стал чем-то большим — таким, какими могли бы стать остальные люди, если бы полностью использовали возможности тела и ума.

— Я — человек, — сказал он, и ветер унес в чащу его шепот. — Это тоже немалого стоит.

Он остановился у окошка, прислушиваясь к голосам, доносившимся из хижины. Говоривших было четверо; они беседовали без опаски, зная, что сюда никто не доберется: вдоль всей ведущей к хижине извилистой тропы стояли приборы обнаружения, а последний отрезок тропы был заминирован. По этой причине члены «Альянса Освобождения Кипра» свободно рассуждали о том, под каких детей лучше подкладывать динамитные шашки — под черненьких или под беленьких.

— Никто не дотронется до детской коляски, особенно если вкатить ее в родильное отделение, — говорил один.

— Какое это имеет отношение к грекам из Греции?

— Так мы покажем им, Тилас, — ответил первый, — как мы относимся к тому, что они не оказывают нам помощи, когда мы нападаем на турок и терпим поражение. Нас поддерживают только палестинцы, наши братья по духу.

— Любой, кто понимает моральную необходимость взрывать младенцев и видит в этом революционную справедливость, знает, что представляют собой ценности греков-киприотов, — высказался третий.

— Мы — жертвы! Империалисты — угнетатели, — добавил четвертый.

Человек по имени Тилас, не совсем понимавший, в чем необходимость такой кровожадности, спросил:

— А зачем нападать на американцев?

— Они снабжают турок.

— Как и нас.

— Как ты можешь называть себя киприотом, если не винишь в своих бедах других? Если ты кое-как смастерил крышу, обвиняй империализм и алчность корпораций. Если забеременела твоя дочь, клейми голливудские фильмы. Если ты ограбил собственного папашу, а он в отместку переломал тебе кости, вали вину на египтян. Ты должен всегда помнить: ты — киприот, значит, тебе никогда не изобрести, не построить, не вырастить ничего такого, на что польстится другой. Значит, тебе не быть на стороне созидателей. Они должны быть твоими вечными врагами, Тилас. Америка — страна самых отъявленных созидателей. Мы обязаны питать к ним лютую ненависть. К тому же взрывать здесь детские коляски — простейшее дело. Если нас поймают, у нас не выдернут рук, не сдерут со спины шкуру, не разведут на животе костер. Никто до нас и пальцем не дотронется. Подумаешь — посадят в тюрьму! Немного погодя мы все равно выйдем на свободу.

• Предыдущая
• 4/28
• Следующая