Конец игры - Мэрфи Уоррен - Страница 21

• Предыдущая
• 21/42
• Следующая

— Где вы, Чиун? — пробормотал он. — Где вы, Римо?

И тут, словно его молитва дошла до неба, зазвонил телефон.

— Смитти, — раздался голос Римо. — Я не могу ничего понять — концы с концами не сходятся.

— Концы чего? Где вы? Где Чиун? Что происходит?

Римо свистнул, как судья на поле.

— Попридержите, попридержите. Время вышло. Я первый.

— Ладно, — вздохнул Смит. — Что у вас?

— Этой ночью мы начали было приближаться к тому, кто забавляется этими компьютерами и все такое прочее, а он взял да и стер у меня на глазах все банковские записи. А напоследок оставил послание «Доброй ночи, Малибу». Как вы думаете, что бы это значило?

— Малибу — как в Калифорнии? — уточнил Смит.

— Точно. Просто: «Доброй ночи, Малибу». Есть какие-нибудь идеи?

— Вы полагаете, что человек, который стоит за всем этим, находится в Малибу? — спросил Смит.

— Это возможно, — ответил Римо. — Я не знаю.

— В какое время это было? В какое время это случилось? — спросил Смит — Постарайтесь припомнить поточнее.

— Ровно в пять часов пятьдесят две минуты утра, — отрапортовал Римо. — Думаете, что-то можно сделать?

— Я хочу попытаться.

— Хорошо, — сказав Римо и оставил Смиту свой нью-йоркский номер телефона, по которому до него можно дозвониться. — Постарайтесь дать мне какую-нибудь зацепку.

— Ладно, — согласился Смит. — Я попытаюсь с этим что-нибудь сделать. А вы не знаете, где Чиун?

— Вероятно, вернулся в гостиницу. А может быть, в Центральном парке — убирает обертки от конфет. О нем никогда ничего нельзя сказать заранее. А что?

— А то, Римо... что... в общем, черт побери, он пытается опубликовать свою автобиографию, — сказал Смит срывающимся от напряжения голосом.

— Будем надеяться, что все мы останемся живы и сможем ее прочитать, — отреагировал Римо и повесил трубку.

Правящий Мастер, Слава Дома Синанджу, Защитник Деревни, Носитель Мудрости, Вместилище Величия, Чиун, собственной персоной вошел в кабинет старшего редактора издательства «Бингем паблишинг», а затем потребовал, чтобы его проводили отсюда.

— Я сказал «старший редактор», — заявил Чиун, с презрением оглядывая тесное пространство, где на всех стульях лежали стопки рукописей, а в углу была одна-единственная пластмассовая скамейка. Тут и стоять-то было трудно, а не то что передвигаться.

Во времена первого великого Мастера Синанджу, Ванга Доброго, служившего одной из величайших династий в Китае, провинившихся чиновников в порядке наказания переводили из их кабинетов в тесные каморки, где стоит сделать шаг в любую сторону, как тут же упрешься носом в стену. Некоторые из последователей Конфуция предпочитали лишить себя жизни, чем подвергнуться такому унижению.

— Мистер Чиун, — вежливо обратилась к нему приятная женщина с таким тягучим южным выговором, что его можно было намазывать на хлеб. — Это и есть кабинет старшего редактора.

Чиун осмотрелся по сторонам еще раз — очень медленно, с очень нескрываемым презрением.

— Если это — кабинет старшего редактора, то где работают рабы?

— Боже, да мы все тут рабы и есть, — расхохоталась женщина и позвала еще несколько своих коллег, чтобы послушали, что говорит этот, совершенно замечательный, пожилой джентльмен.

Все нашли это забавным. Все нашли этого, совершенно замечательного пожилого джентльмена, забавным. Все находили книгу совершенно замечательной. Особенно — старший редактор. У нее было несколько замечательных предложений, касающихся этой замечательной рукописи. Просто замечательной.

Она говорила так, как говорят все эти юные женщины с помпонами, которых Чиун перевидал немало. Масса энтузиазма. Вероятно, столько энтузиазма не было в этом мире с той самой поры, как Чингиз-Хан впервые в жизни встретился с войском Запада, одолел его за час и решил, что вся Европа — у его ног.

Среди редакторов была даже одна, которая разрыдалась, когда прочитала о том, каким неблагодарным оказался первый белый, обучившийся искусству Синанджу, и как Чиун его простил, и как много Чиуну пришлось пережить.

— Я мало кому рассказывал, — произнес Чиун в спокойствии собственной правоты, довольный тем, что вот, наконец-то, спустя столько лет, полный отчет обо всех несправедливостях, причиной которых был Римо, будет явлен миру, и весь мир увидит, как великодушно Чиун простил своего ученика. В прошлом основная сложность в деле прощения Римо заключалась в том, что Римо очень часто просто не мог или не хотел понять, что поступил не так, как должно.

Теперь ему придется это понять. История Синанджу и правления Чиуна будет напечатана.

Старший редактор, колотя кулаками воздух, все никак не могла прервать свои излияния по поводу того, как ей понравилась эта замечательная книга. Она ей так понравилась, что она даже и заснуть не могла. Книга была замечательная, и у нее было лишь несколько замечательных предложений.

— У Саба Райтса есть замечательное предложение, как нам повысить спрос, — сказала старший редактор. — А не превратить ли нам ассассинов в убийц-маньяков, свалившихся в этот мир неизвестно откуда и убивающих всех подряд? Это будет еще более замечательно.

Очень неторопливо Чиун объяснил, что Дом Синанджу сумел сохранить себя на протяжении многих веков именно потому, что Мастера Синанджу — не маньяки-убийцы.

— Боже мой! — воскликнула старший редактор, нанеся по воздуху такой удар, словно она была руководителем группы поддержки баскетбольной команды. — У вас больше пятидесяти ассассинов, и все они ужасно милые. Надо, чтобы было несколько плохих ассассинов. Несколько настоящих негодяев. Кто-то, кого читатель мог бы ненавидеть. Понимаете?

— Зачем это? — не понял Чиун.

— Потому что у вас слишком много хороших парней. Слишком много. Нам не нужны все ассассины. Пусть будет один. Сфокусируем на нем все наше внимание. Один ассассин, и он маньяк. Пусть он будет нацистом.

Красный карандаш порхал над рукописью.

— Теперь у нас есть убийца-нацист, и надо, чтобы какой-нибудь хороший парень преследовал его. Пусть он будет английским сыщиком. Давайте также сфокусируем наше внимание и на одном каком-нибудь месте. Что вы скажете насчет Великобритании? Пусть все будет сбалансировано. Вторая мировая война. Если у нас есть нацист, то должна быть и Вторая мировая война. — Красный карандаш снова запорхал. — Бог ты мой, это великолепно.

— Но Великобритания — это не Синанджу, — резонно заметил Чиун.

— А мы назовем ее Синанджу. Маленькая сонная английская деревушка под названием Синанджу. Мы просто делаем это для того, чтобы книга лучше разошлась. Нельзя, чтобы было больше пятидесяти поколений ассассинов. Дайте нам немного передохнуть, мистер Чиун. Я не хочу навязывать вам свои взгляды. Можете делать все, что хотите. Это ваша книга. И она совершенно замечательная.

— А останется тут та часть, в которой рассказывается о неблагодарности белого человека? — спросил Чиун.

— Конечно. Я была в восторге от этой части. Мы все просто влюбились в эту часть. Кстати, а не внести ли нам в книгу какие-нибудь любовные мотивы? У Бипси Бупенберга из отдела переплетов возникли кое-какие сомнения, потому что в книге нет сильного женского персонажа. Итак, у нас есть нацист для Саба Райтса и женщина для отдела переплетов. Сильная женщина. Пусть она живет на острове. Вместе со своим мужем-инвалидом. И она с ним плохо уживается. А убийца-нацист влюбляется в нее, и она понимает, что должна остановить его, пока он не передал информацию, скажем, Гитлеру. А почему бы и не Гитлеру? У нас ведь Вторая мировая война, так? Бог ты мой, это замечательно!

— А вы оставите ту часть, где говорится о черной неблагодарности и белых?

— Безусловно. А вот у Дадли Стардли из бухгалтерии возникли кое-какие сомнения. Ему книга ужасно понравилась, но ему не понравилось начало — про корейскую рыбацкую деревушку, жители которой не могли себя обеспечить, отчего самые сильные, самые лучшие мужчины начали наниматься на службу в качестве ассассинов, и это стало традицией, идущей еще от зари человеческой истории. Давайте идти в ногу с требованиями современности. Пусть у нас будет нацист, его разоблачает английская домохозяйка, он ее убивает, и с этого начинается вся книга.

• Предыдущая
• 21/42
• Следующая