Дамоклов меч - Мэрфи Уоррен - Страница 4

• Предыдущая
• 4/46
• Следующая

— Космоград требует, чтобы они немедленно вышли на связь, — сказал наконец министр. — Повторяют последние несколько минут сигнал вызова.

— Повреждение? — предположил президент.

— Не думаю. Кажется мне, что это как-то связано с неким предметом, о встрече с которым экипаж “Гагарина” недавно сообщил в Космоград. Более того, весьма возможно, что и экипаж и корабль уже можно вносить в списки потерь...

Президент кивнул. Конечно, если так, то это ужасно... Трагедия... Правда, не с американским кораблем. К тому же реальный шанс наконец-то наглядно разъяснить американскому обывателю опасность космических полетов.

В динамике монотонный мужской голос все повторял по-русски сигнал вызова. Но “Юрий Гагарин” молчал. Никто из членов экипажа не отзывался.

И вдруг... Металлический, лишенный каких бы то ни было интонаций голос, казалось, заполнил собой весь эфир. Он медленно произнес по-английски:

— Привет. Со мной все в порядке.

Его звали Римо — и лишенным крова он не мог отказать в помощи.

Внизу, залитый огнями, лежал ночной Вашингтон. Город, задуманный как произведение искусства. Ночью, надо отдать должное, он и был таковым. Подсвеченные белые громады зданий, казалось, парили в воздухе. Капитолий выглядел древнеиндийским храмом, Белый дом — гробницей египетских царей, а мемориал Линкольна — обломком Римской империи.

Днем, правда, все выглядело иначе. Здания — мрачные груды серого кирпича; сам город за пределами квартала, в котором обитало правительство самой могущественной в мире страны, напоминал подвергшееся погрому гетто. Но ночью... ночью словно воскрешались высокие идеалы, ради которых он некогда и строился.

Поморщившись, Римо отряхнул пальцы. Копоть. Этой дрянью, оказывается, зарос весь этот громадный обелиск, который здесь называют памятником Вашингтону. Понятно, обычные посетители этого не видят — они поднимаются наверх на лифте, что внутри монумента. Римо, однако, предпочел взойти туда прямо по северной грани, обращенной к реке. Особых усилий для этого ему не потребовалось.

Римо Уильямс представлял собой добротный экземпляр молодого американского индивида мужского пола. Просто одетый — серые брюки и черная майка, заправленная в них, темные волосы, карие глаза, кожа покрыта странного оттенка золотистым загаром, который был виден даже в лучах прожекторов ночной подсветки памятника. Нормальный экземпляр. Ничем не выдающийся. Даже средний. Единственное, что можно занести в разряд особых примет, — мощные запястья и кисти рук, находящиеся словно в постоянном движении.

В данный момент с верхушки монумента глаза Римо — глаза среднего американца — напряженно обшаривали ночные темные улицы в поисках тех, о ком каждый день говорили по телевидению. Сотен тысяч бездомных, брошенных обществом, чьи слезы, как патетически восклицали телеведущие, скоро загасят факел статуи Свободы. Стыд и позор Америки — эти слова, услышанные недавно по телевидению, проникли глубоко в душу Римо.

Римо родился и вырос в Америке. К тому же был сиротой. Поэтому сейчас он хотел только одного — самому разыскать этих бездомных и помочь им. Ничего больше. Уплатить этот последний долг земле, которая его выкормила, прежде чем он навсегда покинет ее.

Трудность состояла в одном — бродя по улицам Вашингтона, округ Колумбия, ни одного из этих несчастных он не встретил. Римо понял: днем ему своей задачи не осуществить. Но ночью, когда первый весенний морозец сменят последние холода не желающей сдаваться зимы, этим несчастным наверняка придется покинуть свои временные убежища, решил Римо, и искать пристанища на решетках метро, в подъездах, в картонных коробках на свалках Массачусетс-авеню. Тогда-то он их и увидит.

Но, прочесывая квартал за кварталом ночные улицы, лишенных крова страдальцев Римо не обнаружил. Попадались ему обычные обитатели городского дна — наркоманы, алкоголики, карманные воры. Но Римо не сдавался. Он не любил так легко расставаться с задуманным.

Оставался последний шанс — влезть на самый верх памятника Вашингтону. Уж если на улицах столицы и есть бездомные, с такой высоты он наверняка обнаружит их. У него ведь на редкость острое зрение.

Наконец удача улыбнулась ему. По улице, далеко внизу, двигалась пожилая, неряшливо одетая женщина, толкая перед собой магазинную тележку, набитую старыми газетами и рваным барахлом.

Ноги Римо оторвались от покатой грани верхушки памятника. Перевернувшись в воздухе, он в мгновение ока словно приклеился ступнями и ладонями к северной и восточной граням обелиска. Подошвы его мягких итальянских туфель будто вросли в мрамор, сообщив рукам дополнительное давление, чтобы удерживать тело вертикально. Римо быстро, словно спускающийся по паутине паук, заскользил вниз по серебристой игле монумента.

Разумеется, не совсем обычный способ передвижения. Но Римо давно отвык от слова “обычный”.

Обычным он перестал быть в тот самый день, когда, проснувшись в палате санатория под названием “Фолкрофт”, понял, к своему немалому изумлению, что он жив. Трудность состояла в том, что состояние это было временным. Если бы он не согласился работать на тайную правительственную организацию, именуемую КЮРЕ, его пребывание в этом мире вряд ли стало бы долгим.

Римо выбрал из двух зол меньшее — и оказался в руках пожилого корейца, которого звали Чиун, маленького сухого старичка, последнего из Мастеров Дома Синанджу — великого клана наемных убийц — ассасинов. Чиун и обучил Римо искусству Синанджу — нетленному источнику, породившему за тысячелетия сотни школ боевых искусств. После первого дня общения с удивительным стариком смерть уже не казалась Римо чем-то достойным страха. Или хотя бы внимания. Это был первый шаг на пути освоения мудрости Синанджу, дающей возможность управлять теми скрытыми и невероятными силами, которые таятся в теле и разуме каждого человека, но лишь Мастерам Синанджу ведомы пути к этому.

Именно в руках этого сухонького седобородого старичка Римо и перестал быть “обычным”. От имени КЮРЕ он уже два десятилетия выслеживал и уничтожал врагов американской демократии. За это время мир постарел. Римо же, казалось, не был подвластен возрасту.

Подошвы Римо коснулись травы у самого подножия памятника. Развернувшись, он пружинисто зашагал по направлению к авеню Конституции. Ночного холода он не чувствовал.

Римо больше не работал на КЮРЕ. Он больше никого не убивал от имени организации, созданной некогда покойным ныне президентом как радикальное средство решения проблем безопасности. Собственно, и американцем Римо более не был. Он принадлежал Синанджу — искусству, дисциплине, традициям и, наконец, самой деревушке на побережье Корейского залива, которая и носила имя Синанджу и где он собирался построить дом для себя и своей невесты, Ма Ли, дабы провести остаток дней в покое и самосозерцании.

Он больше не был американцем — но вот уже год не мог покинуть Америку. Они с Чиуном выполняли последнее задание КЮРЕ. Римо же хотелось одного — поскорее заняться собственным домом.

Римо подошел к женщине с тележкой.

— Простите, мэм...

При звуке его голоса обладательница тележки вместе со своим транспортным средством развернулась к Римо лицом с такой скоростью, что ей позавидовал бы любой рокер. Тележку она угрожающе выдвинула вперед; Римо так и не понял, в каком качестве — щита или же тарана.

— Тебе чего? — подозрительно спросила она. Хриплый голос, отметил Римо, голова замотана рваным клетчатым платком, из-под которого торчат в разные стороны космы неопределенного цвета.

— Простите, ведь вы — бездомная?

— Ты сам кто такой?! — уже визгливо потребовала его собеседница.

— Я, в общем-то, и не знаю, что такое дом, — признался Римо. — Но это сейчас неважно. Я ведь вас спрашиваю.

— Я первая спросила!

— Первым-то спросил я, — мягко возразил Римо. — Послушайте, не волнуйтесь вы так. Я просто хочу помочь вам.

— Да ты чего-нибудь знаешь о бездомных-то? — Обладательница тележки уже напирала на Римо, так что ему пришлось отступить на шаг.

• Предыдущая
• 4/46
• Следующая