Божество смерти - Мэрфи Уоррен - Страница 7
- Предыдущая
- 7/46
- Следующая
— Ты привез рис? — послышался из глубин дома дребезжащий старческий голос.
— Забыл, папочка, — ответил Римо. — Эти электронные дела совсем забили мне голову.
— Лучше бы ты изучал Синанджу, чем все эти провода и лампочки. Оставь это японцам и белым.
— Я, между прочим, тоже белый, — заметил Римо. — Кроме того, корейцы и сами всерьез взялись за электронику.
В гостиной на соломенной циновке, подставив солнцу сморщенное желтое лицо, восседал в позе лотоса маленький человечек. Седые космы, заложенные за уши, касались роскошного расшитого золотом кимоно, на котором прихотливый узор золотистых нитей изображал сияющие рассветы на склонах корейских гор, окружавших прославленную деревню Синанджу.
— Если человек делает что-то очень хорошо — его называют гением. Если он делает что-то лучше всех на этой земле — его называют Синанджу. Но быть Синанджу — значит пребывать в неустанном самосовершенствовании, ибо кто не движется к цели, удаляется от нее.
Так сказал Чиун, великий Мастер Синанджу, своему бывшему ученику, а ныне — равному с ним великому Мастеру.
— Если ты думаешь, что я вновь собираюсь учить историю Синанджу, то ошибаешься.
— А почему, могу я спросить?
— Потому что я вызубрил ее от корки до корки. Я стал Мастером. И я от всей души люблю тебя, папочка, ты величайший учитель в мире, но более не собираюсь погружаться во всю эту брехню о том, как Синанджу в очередной раз спасли мир, прислав очередному правителю очередного наемного убийцу.
— Не убийцу, а ассасина. Убийцы — это, например, болезнетворные вирусы. Пьяные за рулем. Солдаты, стреляющие из дурацких ружей. Но ассасин всегда был для своего императора олицетворением справедливости и мира.
— Это мы-то — олицетворение справедливости? Каким же образом, хотел бы я знать?
— Все наши деньги мы отдаем жителям Синанджу — неблагодарным недоумкам, надо сказать, но это наш народ, Римо.
— Ну и что же тут справедливого? Кусок-то стремимся урвать побольше.
— По-твоему, справедливее стремиться урвать поменьше? — едко хихикнул Чиун.
— Ну вот, я и говорю: наемные убийцы.
— Это грязная ложь. Если бы ты учил историю Синанджу как следует, то сам понял бы это. Но нет — ты не способен постигнуть причину, а только лишь следствие.
— Значит, по-твоему выходит, что русский царь Иван Грозный тоже был справедлив? Он казнил своих подданных за то, что они одевались не так, как ему хотелось.
— Хулители и завистники на вашем прогнившем Западе сделали все, чтобы опорочить его светлое имя. Он был великодушный и милосерднейший государь.
— Да неужто?
— Он платил всегда вовремя — и золотом высшей пробы. Никто в Синанджу не голодал в те времена, ибо не было случая, чтобы Иван Справедливейший задерживал выплаты ассасинам.
— В Синанджу вообще никто никогда не голодал. И золотом этим вы никогда не пользовались. А сваливали его в несуразном сарае на холме. И все это — только предлог, чтобы эта свалка увеличивалась.
— И это ты говоришь о сокровищах Синанджу?!
Чиун издал приглушенный горестный вопль, который по идее должен был расколоть небо над миром греха. Белый Мастер Синанджу, его ученик, называет священные сокровища, которые четыре тысячелетия собирали мастера, не иначе как свалкой!
— А потом, — изрек Чиун, несколько успокоившись, — сокровища все равно украли.
— Да брось ты. С тех пор Америка утроила ежегодный гонорар, только бы вам восстановить эти ваши запасы.
— Сокровища дома Синанджу не могут быть восстановлены. Между прочим, пока ты шляешься неизвестно где, спасая, по твоему выражению, мир — мир, который для тебя ничего до сих пор не сделал, — я вынужден в одиночку радеть о пополнении наших запасов.
— Где бы был сейчас Дом Синанджу, если бы я не спас мир, папочка?
— Мир сам спасает себя. Каждый раз он подходит на волосок к краю гибели, но как-то умудряется избежать ее, — вздохнул Чиун.
— И Синанджу так же?
— Да, ибо мы мудро следуем естественному порядку. И почитаем наши сокровища. А их украли. Золотые монеты и алмазы, подаренные Александром, — хоть и белым, но, без сомнения, одним из величайших людей. Статуи из прекрасного фарфора, такой тонкой работы, что миньские императоры дарили их только своим сыновьям, ну и, разумеется, нам, Синанджу, их ассасинам. Жемчужины от великих фараонов, каждая стоимостью в целый континент... Сокровища тысячелетий. Все, все украли.
— А как же американское золото, которым платят, между прочим, и за мои услуги?
— Вот! Золото. Вот все, что Америка может предложить нам. Все больше золота, но «больше» вовсе не означает «лучше», Римо. Масса золота, но ни капли вкуса, того, что делает неповторимой любую цивилизацию!
— Благодаря Америке я стал Синанджу, — пожал плечами Римо.
— Это благодаря мне ты стал Синанджу.
И здесь Чиун был в принципе прав. Вернее, благодаря им обоим Римо стал Синанджу, но доказать это старому корейцу не представлялось никакой возможности. Поэтому Римо, пропустив мимо ушей последнее замечание, отправился вниз за рисом, а вернувшись, обнаружил, что Чиун ожидает его уже в компании доктора Харолда У Смита.
Римо обеспокоенно взглянул на него:
— Я готов поклясться, что там, на Кубе, сделал все правильно...
— Да, там все в порядке, — кивнул Смит.
Пока Римо готовил в маленькой открытой кухне рис, Смит неподвижно сидел на низеньком диване в гостиной. Входная дверь в дом была закрыта, но Римо знал, что в портфеле у Смита вполне достаточно всякой новомодной электроники, чтобы не сходя с места определить, не подслушивает ли кто-нибудь снаружи. Римо был уверен, что Смит засек бы и того, кто еще только собирался подслушивать. Чиун все так же восседал на циновке в позе лотоса выпрямившись, настолько погруженный в себя, что казался в этой светлой, хорошо проветренной комнате не более живым, чем находившаяся в ней мебель.
— Корейцы, — изрек он, не открывая глаз, — большие мастера в электронике. Я лично тренировал его.
На эту реплику Римо тоже решил не реагировать.
— Проблема в том, что в Оклахоме происходит нечто странное, — раздался позади Римо бесцветный голос Смита. — Банда индейцев оджупа встала на тропу войны.
— Их же небось раз-два и обчелся, — удивился Римо. — А у вас армия.
— Армия! — фыркнул Чиун. — Армия — это человеческая глупость, возведенная в абсолют и многократно умноженная.
— Армия в такой ситуации бесполезна, — пояснил Смит.
— Вот-вот, — закивал Чиун. — Если бы часть вашей мудрости вложить в глупую голову Римо...
— Президент не хочет, чтобы американцы стреляли в американцев.
— Нью-Йорк он, как видно, давно не посещал.
Чиун по-корейски выразил одобрение замечанию своего питомца, одновременно напомнив Римо, чтобы он не откровенничал с Императором — каковым титулом он упорно продолжал именовать Смита, несмотря на периодические возражения со стороны последнего.
Ибо в восемнадцатом свитке Свода правил Мастера, записанных Старшим Мастером Ги (с комментариями Мастера Ги Младшего), говорилось:
«Доверие ассасина императору подобно мечу, который держишь не за рукоять, а за лезвие. Оно способно лишь повредить самому ассасину».
Римо ответил по-корейски, что отлично помнит этот пассаж, а доверие Смиту лишь облегчает им обоим работу, а вовсе не осложняет ее.
На что Чиун, опять же по-корейски, философски заметил, что кажущееся облегчением в начале может обернуться препятствием в самом конце.
Смит по-прежнему сидел на низеньком диване, положив на колени свой «дипломат», и с интересом прислушивался к странному бормотанию, которым обменивались Чиун и Римо. Когда собеседники перешли на повышенные тона, Смит понял, что они о чем-то заспорили.
Попытка Смита вмешаться натолкнулась на единодушную просьбу извинить их еще на пару минут. Когда наконец Римо и Чиун с видимым отвращением отвернулись друг от друга, Смит не выдержал:
— Так я повторяю — у нас проблема. Эта самая горстка индейцев сначала рассеяла людей шерифа, затем роту местной полиции, а сейчас одержала победу над национальной гвардией Оклахомы!
- Предыдущая
- 7/46
- Следующая
