Город принял - Вайнер Аркадий Александрович - Страница 16

• Предыдущая
• 16/36
• Следующая

Вот и Тихонов сейчас стоял, раздувал ноздри и думал. Да и мне, не скрою, было любопытно, как он будет угомонять эту скотину. А Маргарита топталась у меня за спиной.

– Серостанов! – негромко позвал Тихонов.

Уголовник с новой силой взвился в истерическом восторге. У рецидивистов часто бывает расшатанная психика, и, добиваясь поблажек, они запросто распаляют себя до припадочного состояния.

– Але, ты зря так надрываешься – я все равно не поверю, что ты хотел порешить себя, – сказал со смешком Тихонов.

Серостанов пронзительно завыл, а Тихонов, не обращая внимания, так же негромко долбил свое:

– Ты мне очень сильно надоел, поэтому я сейчас вернусь к себе и напишу в колонию письмо Дорогану и Сапогову. И поделюсь с ними всем, что ты мне нашептал в прошлом году. Глядишь, они тебя и встретят с цветами.

Как говорит наш шофер Задирака, это была езда «на грани фола». Но, судя по воплю, сразу упавшему на два децибела, вполне успешная.

– Не докажешь! Гад! Мент! Мусор проклятый! Выйду отсюда – не заживешься…

Тихонов громко засмеялся:

– Да ты совсем с ума сошел! А-а? Это ты мне, что ли, грозишься? Ну, дуралей! Последний умишко, я вижу, пропил. Когда же это я вас боялся, шантрапу? А ты дружков-то своих бывших опасаешься, похоже. А-а?

– Не дока-а-ажешь!! Не дока-а-ажешь!..

– Да что они мне, народный суд, что ли! Чего мне им доказывать? Они и так поверят. Они ведь знают – я не вру. Я ведь не вру, Серостанов?

И опять уровень шумов понизился вдвое. Тихонов твердо сказал:

– Рита, подойди к нему, перевяжи…

– Но он же… – неуверенно сказала врачиха.

– Подойди! – крикнул Тихонов и неожиданно мягко добавил: – Не бойся, Рита, перевяжи его. Он тебя сам боится. Ты ведь боишься, Михей? Смотри, Серостанов, не дай Бог, чтобы я ошибся…

Мы шли через двор обратно в дежурную часть: впереди на три шага, как разводящий, Тихонов, мы с Маргаритой следом. От всего виденного ее слегка пошатывало. Она вдруг остановилась, взяла меня под руку и, глядя мне прямо в глаза, сказала-спросила-взмолилась:

– Это же ведь ужасно?!

Я пожал плечами:

– Сэмуэл Беккет написал, что все мы рождены безумными, но некоторые такими и остаются.

Она махнула рукой и пошла дальше. А Тихонов, видимо слышавший разговор, громко хмыкнул и что-то стал насвистывать сквозь зубы. Когда мы поднялись на второй этаж, он на миг задержался и сказал мне:

– Если ты такой ценитель писательских афоризмов, прочти Рите и этот, – и кивнул в сторону плаката.

В оперативном зале около главного пульта сидела на стуле удрученная старушка. В теплом платке, плисовом полупальто и тяжелых войлочных ботах на застежке. Серегин разговаривал с кем-то по селектору, а старушка испуганно и озадаченно озиралась в этом странном помещении, набитом электроникой, светящимися экранами, беспрерывным перемигиванием разноцветных лампочек, оглушающим трезвоном телефонов, громкими командами и деловой суетой подтянутых, быстрых, ловких, пугающе вежливых офицеров. В старушке – в ее согбенной позе, отрешенности лица и бессилии вытянутых на коленях рук – было что-то абсолютно несовместимое с пружинистой атмосферой напряжения дежурной части, хлестким ее ритмом, слышной даже мне звонкой готовности к мгновенному ответному действию. В старушке было утомление временем и покорность неизбежному. Она была чем-то похожа на мою мать.

– А кто там участковый? – крикнул в селектор Севергин.

– Соломатин, младший лейтенант. Никакой управы на него нет! – доносился обиженный голос из динамика.

– Так. И что он, Соломатин?

– Сабля на стене, с гражданской еще, дареная. Можно сказать, наградная! А он прицелился: парень у вас озорной, не натворил бы чего… Притащил сам напильник и давай саблю стачивать… Ну, вернее сказать – тупить. А сталь хорошая, он весь потом залился, а пыхтит, усердие показывает… Два часа ее скоблил…

Севергин ухмыльнулся, но сказал очень строгим тоном:

– Все понял, пусть мне позвонит, передайте…

Посмотрел на меня, покрутил головой, будто воротник рубахи тесен, сказал задумчиво:

– Я как кит: горло с пятачок, а за день столько планктона наглотаешься…

– Жалуетесь? – спросила я.

– Не-ет! И с чем только не идут к дежурному. – Он кивнул на старушку, снял очки, долго тер стекла фланелькой, и глаза у него в это время были беззащитные, красные. – Вот бабуся получает телеграмму от сына: «Встречай внука, привезет жена сослуживца». Бабуся на вокзал, а поезд давным-давно пришел: телеграмму, оказывается, поздно доставили.

Старушка повела головой, ее запавшие глаза на морщинистом лице скользнули по всем и остановилися на мне:

– Да, дочка, вот напасть какая навалилась! Весь перрон избегала, всех спрашивала – никто не знает, куда Ленечка, внучок мой, подевался. Ах, беда какая, горюшко-то какое… Где ж мне теперь маленочка искать?

И оттого что старушка спрашивала про «маленочка» меня, а не этих ловких сыскных молодцов, меня, случайного, в общем-то, здесь человека, впервые попавшего в оперативный зал, всего за несколько часов до нее, – я вдруг остро почувствовала, что старушка угадала уже дремлющей материнской, бабьей интуицией, что ко мне надо обращаться не потому, что я могу что-то сделать, а потому, что я своя, штатская, женщина, что мне самой здесь малопонятно, неуютно и боязно. Она спросила меня не о помощи, а о сочувствии.

И я здесь так же неуместна, беспомощна, нелепа.

А Тихонов, писавший что-то за столом, поднял голову и сказал:

– А чего сына-то не запросили, с кем мальчишку послал?

Севергин развел руками:

– То-то и оно: сын – геолог, отбыл на полевые работы, связи с ним нет…

– Ну и что же сейчас происходит? – спросил Тихонов.

– Я уже скомандовал, проводников с поезда разыскали, они подтверждают: ехала до Москвы женщина с ребенком. На перроне долго стояла, кого-то дожидалась.

– А куда же она могла деться? – вслух подумала я: мне и в голову не приходило, как можно подступиться к поискам женщины.

– Поезд ушел в депо-отстойник, больше проводники ее не видели. Она-то вот, жаль, в милицию не догадалась обратиться. А билет у нее транзитный – через Москву до Бреста.

– Похоже, она сразу и уехала, – покачал головой Стас. – Поезда были?

– Через час двадцать.

– Что же она, мальчика с собой увезла, что ли? – удивилась я.

– А что? – хмыкнул Севергин. – За милую душу. Бабку не дождалась – куда ж мальца денешь? Они, видать, между собой хорошие знакомые – с отцом-то. Только для бабушки это пока не утешение…

– А по работе сына нельзя установить, с кем он мог послать парня? – настырно задавал вопросы Тихонов.

Севергин неожиданно подмигнул мне, мотнул головой в сторону Стаса:

– Шестой год он при мне тут работает, а все не устает проверять меня на сообразительность…

– Ничего-ничего, – заверил Тихонов. – При самой лучшей сообразительности еще одна голова не помешает!

– Особенно такая… – усмехнулся Скуратов.

Тихонов хотел что-то сказать, но Севергин опередил:

– Правильно, Стас, добрый из тебя дежурный получится. Иди ко мне в помощники. Все, что мне советуешь, сам и сделаешь, меня, старого, утруждать не будешь…

– А сколько лет мальчику? – спросила я у старушки.

– Пять годков.

Пять годков, как Сережке. Сережка, серенький мой, дорогой дракон, как ты там поживаешь? Подошли ли тебе заячьи уши? Не чувствуешь ли ты себя ущемленным?

• Предыдущая
• 16/36
• Следующая