Васек Трубачев и его товарищи (книга 2) - Осеева Валентина Александровна - Страница 14
- Предыдущая
- 14/62
- Следующая
— Ну-ну… нашел рассказчика!
Матвеич замахал руками. Но Николай Григорьевич постучал по столу пальцем:
— Даже и не думай отказываться! Сережа дело говорит… Для ребят каждое твое слово интересно. Они все хотят знать… Даже и не думай отказываться!
— Да Матвеич и не отказывается, — подмигнул отцу Сергей Николаевич. — Он только о пчелах, верно, беспокоится.
— Ну да! И пчелы… и вообще того… — закряхтел Матвеич.
— Ну, это мы устроим. Оставим завтра отца на пасеке за сторожа, сходим к Оксане и пошлем ее сюда, а сами махнем в лес к ребятам! А как они ждут тебя!
— Скажи пожалуйста… — растрогался Матвеич и, обернувшись к Николаю Григорьевичу, вдруг сказал: — Добре! Оставайся, старый, за хозяина. А мы с Сережей к пионерам пойдем.
Получив согласие Матвеича, Сергей Николаевич оставил стариков и прошел в комнату. Новый крашеный пол был застлан половиками, в углу стоял круглый стол с двумя табуретками. Большая кровать, аккуратно застланная серым байковым одеялом с белоснежной покрышкой на подушке, была отодвинута от стены и стояла нетронутая и важная. Трудно было представить себе, что большой, неуклюжий Матвеич каждый день спит под этим одеялом, утопает головой в этих подушках и потом так аккуратно убирает свою кровать. На окнах висели занавески. Вышитые крестом задорные петухи с красными клювами и растопыренными перьями привлекли внимание Сергея Николаевича.
Он подошел к окну и бережно взял в руки тонкую расшитую холстинку. Красные и черные крестики напомнили вышитые рукава и горячие мокрые щеки. Он вдруг с неожиданной силой ощутил теплое, родное чувство к сестре, ее близость и глубокое раскаяние в том, что столько лет не вспоминал ее, не интересовался ее жизнью. А ведь у нее умер муж, и она жила одна, оторванная от семьи, и, может быть, не раз горькое чувство охватывало ее при воспоминании о родном брате. Сергей Николаевич вспомнил сестру на маленькой деревенской фотографии. Она стояла, положив руку на спинку стула, на котором сидел ее муж. Отец, получив эту фотографию, долго рассматривал ее, с сожалением повторяя:
— Не та уже Оксана… Постарела Оксана…
А ему тогда даже не хотелось всматриваться в черты этой новой женщины, чтобы не утратить в своей памяти черты прежней Оксаны. Сколько же ей лет сейчас? И как встретятся они после долгой разлуки?
Сергей Николаевич осторожно погладил выпуклые крестики на занавеске:
— Сестра…
Матвеич заглянул в комнату:
— Ты чего смотришь? Занавеска? Да это твоя Оксана расшивала! Бачь, яких пивней настряпала! Это она мне на новоселье принесла… И койку заправила как полагается. Каже: "Щоб у вас, диду, чисто було. Я приду проверю!" — Он почесал лохматую голову, хитро улыбнулся и махнул рукой: — Так я теперь той койки не касаюсь! Чтоб порядок не нарушать, на полатях сплю. Будет тут твой батько спать. Честь честью.
Поздно ночью, засыпая на широкой скамье, Сергей Николаевич слушал тихую беседу двух друзей.
Матвеич, присев на угол кровати, осторожно гладил заскорузлой ладонью больные ноги товарища и шепотом говорил:
— От я уже бачу, где самая болявка у тебя. Это тебе, брат, наши болота отзываются. Да, может, и с того разу, как ты меня на плечах тащил из лесу. Эх, Коля, богато чего мы с тобой видели! Ну, зато на старости поживем. А ноги я тебе воском с маслом буду мазать и на солнышке греть. И работать будем… Потому как человека что убивает? Болезнь одно, а без дела тоже не можно жить. Тоскует человек без дела. Вот полюбишь моих пчел, да от ульичка к ульичку потыхесеньку… Так-то, товарищ мой…
Когда Сергей Николаевич открыл глаза, солнце уже заливало хату горячим светом. Крашеные половицы блестели, в раскрытое окно с жужжанием влетали пчелы, на занавеске билась пестрая бабочка. Николай Григорьевич еще крепко спал, свесив с кровати руку. В кухне было пусто. Где-то во дворе слышалась добродушная воркотня Матвеича.
Сергей Николаевич сладко потянулся и зажмурил глаза. Что-то снова напомнило ему далекое детство, ночевки у дядьки Матвеича, быструю речку под горкой и серебряную плотву, которую он ловил зеленой ивовой корзинкой. Даже сон в эту ночь у него был крепкий, непробудный, как в детстве. И только на рассвете приснилось ему, что на реке встают громадные валы и с гулким шумом обрушивается на берег вода… И было приятно чувствовать себя в крепком доме, под теплым одеялом, у старого деда Матвеича…
Сергей Николаевич вскочил и вышел на крыльцо. Из рукомойника, прибитого к дереву, капала вода. Холодные струйки освежили лицо и голову, потекли по спине. Бобик с высунутым языком лениво вылез из кустов и полакал из лужи.
— Что, брат, жарко?
Сергей Николаевич схватил черный кудлатый шарик и подставил его под рукомойник.
Бобик изо всех сил сопротивлялся.
— Чудак! Умойся, умойся! Тебе же лучше будет! — весело приговаривал Сергей Николаевич.
Отпустив мокрого Бобика, он пошел на сизый дымок, поднимавшийся из-за кустов.
В траве желтели новенькие ульи. У летков серыми кучками копошились пчелы. Несколько пчел на лету ударили Сергея Николаевича по лбу, запутались в его волосах. За вишнями Матвеич, в сетке, с дымящимся факелом, разбирал улей. Пчелы тучей гудели над ним, ползали по его рукам и по рубашке. Бобик уселся поодаль. В его мокрую шерсть тоже забирались пчелы; он взвизгивал и, щелкая зубами, впивался в свой хвост.
— Не щелкай! Не щелкай! За свое любопытство страдаешь, — спокойно выговаривал собаке Матвеич, поворачивая в руках рамку и разглядывая янтарные пласты меда. Увидев подошедшего Сергея Николаевича, он кивнул головой в сетке.
Сергей Николаевич заглянул в улей. Пчелы загудели в его волосах, полезли за воротник.
Матвеич засмеялся:
— Тикай лучше, а то разукрасят так, что родной батько не узнает!
— Не разукрасят! — Сергей Николаевич хлопнул себя по шее, нагнулся, вырвал пучок травы с сыроватой землей и приложил к укушенному месту: — Эге, уже есть!
В небе, за белыми разорванными облаками, загудел самолет.
Матвеич поднял голову и прищурил глаза:
— Слухай… Что это за чертовщина такая? Чего они там кувыркаются? А на рассвете такой гул поднялся, что я думал — вас с батькой разбудят!
— Нет, я спал. И тебя, дедуш, во сне видел. Ну, когда бороться будем? — улыбнулся Сергей Николаевич, отступая от пчел.
— Вот старый проснется, тогда после завтрака я тебя и поборю! А теперь иди погуляй, а то пчелы тревожатся — не любят незнакомых людей.
Сергей Николаевич обошел кругом хату. Ульев было много. Одни — старого образца, похожие на колоды; другие — новенькие, нарядные, как домики. Густая трава закрывала их до половины; от пушистых шариков клевера все казалось сиреневым. Прямо за пасекой пышно цвела гречиха. Узенькая дорожка выходила на свежий, нескошенный луг. В нагретом воздухе смешивались все запахи: пахло мятой, гречихой, травой и цветами. Ветер колебал травы, и казалось, что луг качается и плывет. Весело перекликались птицы. Клейкие стебли красненькой смолки прилипали к рукам.
Сергей Николаевич сел на мягкую траву и обхватил руками колени. В глазах у него пестрело. Повсюду слышался неугомонный шум: трещали кузнечики, гудели пчелы, мохнатый шмель ворчливо рылся в ромашке. Желтые и белые бабочки стайками кружились над цветами. Маленькие букашки свершали свой трудный путь, пробираясь куда-то среди непреодолимых препятствий; блестящий жук сердито гудел, качаясь на тоненькой былинке; божьи коровки с красными спинками расправляли крылышки.
Ни о чем не хотелось думать, хотелось броситься на землю, прижаться лицом к пахучим травам. Чувство безмерного счастья и покоя овладело Сергеем Николаевичем…
Матвеич засучил рукава и, широко расставив ноги, сказал:
— А ну, Сережа, выходи! Побачим, який ты боец!
Сергей Николаевич сбросил рубашку и спокойно стал против Матвеича. Николай Григорьевич потер руки и усмехнулся:
- Предыдущая
- 14/62
- Следующая
