Шипка - Курчавов Иван Федорович - Страница 14

А мимо Йордана проходили войска, которым он отныне будет служить верой и правдой, пока они не одолеют неприятеля. Они должны его одолеть!

Настроение у Минчева было самым приподнятым. Его радовали и новые задания, и бодрые солдаты, двигавшиеся к Дунаю, и майское солнце, светившее щедро и во всю силу, и птичий, заполонившие сады большого румынского села и певшие задорно, весело и голосисто.

«Дня три отдохну, как советовал полковник, и тоже подамся к Дунаю, — думал Минчев, — Переберусь на ту сторону и — к Балканам. Разве не подтвердят люди, что я купец? Про то знают не только болгары: сколько раз побывал я в городах и турецких селениях! Надо торопиться, Данчо, — сказал он себе, — дома тебя ждут большие дела!»

Тут он вспомнил про болгарское ополчение, о котором так хорошо отзывался Артамонов. Завтра у болгар большой день: одной из дружин будут вручать знамя, изготовленное в волжском городе Самара.

«А если и мне поехать в Плоешти?! — загорелся Йордан. — Такое можно увидеть один раз в жизни! А до Плоешти так близко! Если я пешком пойду — и то буду там через четыре часа».

Спустя часа два Минчев уже бодро шагал в этот небольшой румынский городок.

Давно не испытывал такой душевной отрады Тодор Христов, как в это утро восьмого мая тысяча восемьсот семьдесят седьмого года. Да и были ли у него дни, похожие на этот? Престольные праздники или маленькие семейные торжества? Но этого так мало для души! Подготовка к восстанию и само восстание прошлого года? Тогда действительно пела душа, но в сердце нет-нет да и заползала тревога: все ли будет так, как того хотелось? Не случится ли что-то непредвиденное, которое приведет к провалу задуманного и к кровавой трагедии? Смутные предчувствия не рождались сами собой, на то были основательные причины. Конечно, лучше иметь самодельную пушку, чем не иметь никакой. Но будет ли от нее прок, когда ей придется противостоять новым крупповским орудиям? Кремневые ружья хлопают звонко и оглушительно, а у турок винтовки новейших образцов, и бьют они прицельным огнем с далекой дистанции. У врага неисчислимое количество пороха, снарядов, патронов и гранат, а у повстанцев все это на строжайшем учете, и болгарин может послать пулю в ответ на сто или двести пуль, выпущенных турками. Водичи [3] болгарские имеют пламенные сердца, они готовы в любую минуту сложить свои головы за освобождение родины, но достаточно ли будет этого, когда им придется вести отряды против сильного и хорошо обученного военному делу противника? Такие думы Тодор Христов, конечно, отгонял от себя, но они не давали ему покоя. Они не помешали ему хорошо сражаться в дни Апрельского восстания, но что-то помешало великому делу, и залили турки кровью болгарскую землю от Черного моря до Карпат, от Дуная до высоких Родопских гор.

Иное дело весна этого года. Винтовка Шаспо это не кремневое первобытное ружье, и стальные орудия не чета черешневой пушке. А ружья все подвозят и подвозят, много накоплено снарядов, патронов, гранат. Не придется ныне отсчитывать все это на штуки и выдавать с условием, что всякая пуля должна найти цель. Понятно, кто будет спорить, что лучше стрелять метко, чем, как шутят русские, пускать пули за молоком.

Стрелять в бою болгары наверняка будут метко. Приходят ополченцы не совсем уверенные в себе, неуклюжие, с точки зрения кадрового военного, винтовку берут с такой осторожностью, будто имеют дело с хрупким хрустальным предметом. А спустя пять дней или неделю подтянувшийся бывший крестьянин сажает все пули в центр мишени и бывает до крайности огорчен, когда пуля просверлит мишень в дюйме от черного яблочка. Во время стрельб Тодор лопатками чувствует взгляд и сопение пятнадцатилетнего Иванчо. В ополчение он пришел вместе с отцом, угрюмым и угловатым Ангелом. Ангела приняли сразу, а парню отказали по причине малолетства. За сына вступился отец и так убеждал командира дружины подполковника Кали-тина, что тот взял винтовку, передал ее Иванчо и велел следовать за собой. «Стреляй!» — приказал Калитин. «Не умею», — робко и растерянно ответил Иванчо. Тогда Калитин стал терпеливо показывать, как надо брать винтовку, приставлять приклад к плечу, ловить цель на мушку, нажимать на спусковой крючок. Первые пули Иванчо тоже послал за молоком, зато три последние направил точно в яблочко и был так доволен, что подпрыгнул от радости. Строгий Калитин не удержался от улыбки. «Из тебя будет хороший солдат, Иванчо!» —похвалил он.

С первого взгляда Павел Петрович Калитин производит не совсем выгодное для себя впечатление. Сухощавый, тщедушный, вечно взъерошенньщ, У него небольшие жидкие усики, такие же жидкие бакенбарды и бороденка. Глаза въедливые, будто он насквозь видит чужие мысли и тут же определяет, хорош этот человек или плох. Улыбается редко, на слова тоже скуп, но замечания его всегда резонны и справедливы, и это нравится людям. Но с первого взгляда он не нравится. А может, это и хорошо? Не всегда с первого взгляда можно верно определить человека.

Ополченцы полюбили своего командира не с первого взгляда, зато, как думает Тодор Христов, надолго, быть может, на всю жизнь. Все уже давно поняли, что суровость командира вовсе не означает бездушие. Как же внимательно может слушать Калитин своих подчиненных, обиженных турками!

Мало спят болгары в своем плоештском лагере, а командир спит еще меньше. Горнист сыграет побудку, солдаты выбегают на улицу из своих белых палаток, а Калитин уже прогуливается по зеленому ковру поля и внимательно наблюдает, как идет построение. Ополченцы ложатся спать, а подполковник все еще ходит от палатки к палатке и за что-то ругает фельдфебелей и унтер-офицеров. В поле он тоже идет вместе с ними; нужно — может уложить все пули в черное яблочко, потребуется — покажет, как орудовать саперной лопатой, как совершать перебежки и начинать штыковой бой.

Калитина еще никто не видел с наградами, но его ординарец Христов знает, за что получен тот или иной орден или медаль: и святая Анна четвертой степени с надписью «За храбрость», и святой Владимир четвертой степени с мечами и бантом, и святой Станислав третьей степени с мечами и бантом, и святой Станислав второй степени с мечами, и святой Станислав второй степени с короной и мечами, и золотая сабля с надписью «За храбрость», и еще ордена, и еще медали. Русские офицеры и унтера говорят, что Калитин — это рыцарь без страха и упрека, что нелюдимым он только кажется, а на самом деле у него доброе и отзывчивое сердце.

Не может пожаловаться Тодор Христов и на многих других командиров, отделенных, взводных и ротных, которых прислал в их третью дружину генерал Столетов. «Полюбите военное дело, а мы полюбим вас!» — шутили они, знакомясь с подчиненными. И впрямь они жили этим делом и ничего не хотели знать больше. Того же они требовали и от подчиненных. Все командиры были обстреляны в боях, знали, что такое война, и искренне желали, чтобы ополченцы не встретили в бою какой-либо неожиданности.

Тодор вспомнил, как позавчера дружина проводила свое обычное учение. Устали все, а унтер-офицеры идут и улыбаются, словно они отдыхали в те часы, когда их подчиненные штурмовали высоты, копали землю и отглаживали животами неровную местность — учились ползать по-пластунслш. Унтер-офицеры ползали наравне со всеми; они показывали, как окапываться и делать перебежки, как хорониться от пуль и взбираться на отвесную стену. Когда Никола Корчев сорвался с кручи и вывихнул ногу, богатырь Аксентий Цимбалюк взвалил его на спину и поднял в гору. Ловким и сильным рывком он вправил ногу, и Корчев снова мог встать в строй. Унтер-офицер Виноградов опекает как родного сына Стояна Станишева. Русский унтер с трудом читает по складам, а рядовой Станишев недавно покинул Парижский университет: не мог сидеть в учебной аудитории, когда вот-вот начнется освобождение родины. Виноградов смотрит па болгарина с уважением: столько лет учился парень, и на тебе — по своей охоте в солдаты. Будь его воля, он отправил бы Стояна подальше от этого лагеря, пусть бы возился с бумагами в канцелярии. Виноградов жалеет и вместе с тем ценит его за высокие порывы души. Он никогда не повысит на него голос, спокойно, и старательно обучает Стояна всяким военным премудростям.