Последний дракон - Кобербёль Лине - Страница 33
- Предыдущая
- 33/64
- Следующая
— Господин рыцарь!
Драконий рыцарь проехал верхом вдоль нашей колонны.
— Что еще?
— Нам его не поднять!
Рыцарь придержал своего серого коня и глянул вниз, на меня.
— Вот как! — только и вымолвил он. — Похоже, на этот раз он не придуривается!
Солдат поднял свой меч:
— А вот я…
— Нет! — Серый конь фыркнул, и рыцарь, успокаивая его, положил руку на шею жеребца. — Полагаю, Драконий князь пожелает видеть этого мальца. Швырните его на одну из вьючных лошадей. И привяжите крепко-накрепко — нельзя, чтобы он свалился по дороге…
Я проснулся, и мне показалось, будто я вернулся назад в Сагис-Крепость, в дыру вместе с Машей и другими узниками. Думаю, это потому, что все у меня ужасно болело и я так устал! И потому еще, что нога моя крепко в чем-то застряла, точь-в-точь как когда они заковывали нас там ночью в кандалы.
Голова у меня так болела, что казалось, она вот-вот расколется. Мне не дали ничего попить, и я чувствовал, что горло у меня будто сушеная треска, которая месяцами висела на ветру для просушки. Воды! Неужто нигде нет воды?
Я с трудом сел. Я вообще не мог припомнить, как оказался здесь. То был, пожалуй, сеновал, и там была солома, на которой можно было лежать. На самом верху, прямо под потолком, было несколько узких… окошками их, пожалуй, вовсе не назовешь… скорее, отдушины или всего-навсего продолговатые дыры. Я мог с грехом пополам угадать там клочок неба, который уже начал светлеть.
Я попытался подняться, но мне показалось, что моя нога крепко схвачена. Я стал шарить в темноте, нащупал какое-то деревянное стремя с очень тонкой цепью. Легкие оковы. «До чего выгодно! — с горечью подумал я. — Так можно заковать население целого города, не таская за собой железо».
На миг я закрыл глаза. Только бы перестала так болеть голова. Хоть на миг! И всё остальное. Думать я не мог.
— Ну, ты проснулся?
То был мой сосед, который, ясное дело, почувствовал, что я зашевелился.
— Да! Есть у нас вода?
— Нет! Они дали нам по кружке воды перед сном, но ты тогда уже отключился.
Я прищурился и попытался различить черты его лица во мраке.
— Обайн?
— Да, и вообще-то спасибо! Этот сатана наверняка бы обкорнал мне уши.
Сперва я не мог вспомнить, о чем он говорит. У меня так стучало в голове, что о другом я не мог думать. Но вот я вспомнил: солдат-драконарий и его угрозы.
— Ты, пожалуй, куда краше с обоими ушами, — сказал я. — А если придется за что-то пролить кровь, то пусть это будет что-то достойней.
— Ты не из Высокогорья?
— Нет!
Я знал, что это можно услышать по моему выговору.
— Как звать тебя?
— Давин! Давин Тонерре!
— Ну и ну! Малец Пробуждающей Совесть, что живет у Кенси?
Я кивнул, но потом подумал, что он не увидел этого во мраке.
— Да! Но… Хорошо, если бы ты молчал об этом при рыцаре-драконарии.
Он фыркнул:
— Положись на меня! Я не скажу ни слова этому ползучему гаду, покуда не смогу плюнуть на его могилу.
Обайн был наверняка человек воинственный. Во всяком случае сейчас. Сказать, был ли он таким до того, как драконья рать захватила его селение и отняла у них дома и семьи, было никак нельзя.
Семья…
— У тебя есть дети?
— Трое! — сказал он. — Эти дьяволы схватили и мою старшенькую, Маери. Девочке всего восемь лет.
Маери! Так звали и дочь Портового Местера, внезапно вспомнил я. Маери, что улыбалась мне и протягивала чашу, наполненную тодди до краев, даже когда у меня денег на это не было. Как раз теперь я поменял бы тодди всего мира на большую кружку холодной воды.
— А где твои другие дети? — спросил я. — Здесь их не слышно и не видно.
— Не знаю… Они где-то держат их, и коли мы ослушаемся, то…
Он сплюнул, вместо того чтоб договорить.
— Они — дьяволы.
Солнце едва успело по-настоящему взойти, прежде чем они пришли и снова согнали нас с сеновала. Мое измордованное тело ужасно тосковало, что ему снова придется двигаться, но мне было все равно, ведь это означало, что мне наконец дадут чего-нибудь попить. Я опрокинул в себя три большие кружки, до того как они вытолкали меня из очереди у бочки с водой.
Я был по-прежнему бос, и ноги мои выглядели ужасно. Окровавленные и опухшие от ран и шрамов, о которых я даже не мог вспомнить, где и когда их получил, но это было еще не самое худшее. Часть пальцев на ногах я вообще не чувствовал, и я знал: это могло означать, что я их отморозил и в конце концов — Антонов огонь и смерть. Каллан вечно читал нам проповеди об этом, да и матушка тоже… В Высокогорье холод мог убить тебя. У меня не было даже тряпок, чтобы обмотать ими ноги.
Моей единственной рубашки было все же недостаточно, чтобы держать в тепле замерзшее тело.
— Как далеко еще до Баур-Лаклана? — спросил я Обайна.
— Самое большее — один день, — ответил он. — Возьми мои носки. Я могу набить башмаки соломой.
Я так устал, что был готов заплакать, как девчонка. Этот человек хотел отдать мне свои носки. То было самое лучшее и самое доброе, что кто-то сделал для меня с тех пор, как… с каких пор, я точно не припомню.
— Спасибо! — поблагодарил я. — Этого я не забуду.
Он что-то пробормотал — самое ласковое, что я услышал, было слово «дьяволы». Обычно на это потребовался бы год для человека, который, как Обайн, посчитал бы меня кем-то иным, нежели незаметным мальцом из Низовья. Но если хочешь поскорее получить новых друзей, надо завести общего недруга.
Баур-Лаклан, как прежде, лежал в своей широкой долине. Но вокруг него…
Их были тысячи, тысячи людей, тысячи палаток, и костров, и лошадей, и повозок, и оружия.
— Неужто они захватили город? — спросил Обайн. — Ты не видишь, захватили ли они вместе с городом замок? Крепость?
Я покачал головой. Но шума сражения слышно не было, и, когда глядишь вниз на эту муравьиную сутолоку и солдат-драконариев, кажется невозможным, что Баур-Лаклан оказывал сопротивление. И наша маленькая, изнемогающая от усталости колонна во главе с драконьим рыцарем с изборожденным шрамами лицом так же беспрепятственно миновала не только их лагерь, но и вошла в город и подступила прямо к воротам и ко двору, где я однажды рано утром бился с Ивайном Лакланом, потому что думал, будто он заманил мою мать в ловушку и подстрелил ее из лука. Тут мы остановились — не потому, что кто-то нас остановил, но потому, что дети в передних рядах колонны внезапно закричали и попытались разбежаться.
— Что там такое? — закричал Обайн. — Маери, что там такое?
Он протиснулся вперед и успел нырнуть, увернувшись от удара рукояткой кинжала.
— Обайн, погоди!
Но он ни на что не обращал внимания, кроме того, что услышал крик своей дочери. А солдаты-драконарии сыпали ругательствами, и командовали, и раздавали удары древками копий, а кое-кто и мечами. Надеюсь, плашмя.
Я и сам произнес несколько ругательств, какие только знал. Я больше не мог видеть Обайна, но и не мог вообще бросить его на произвол судьбы. Этот человек, несмотря на все, отдал мне свои носки. Я пробился вперед сквозь беспокойную толпу, мимо лошади и солдата-драконария, что повернулся спиной ко мне.
— Назад! — скомандовал другой и швырнул мне вслед копье.
Удар пришелся на предплечье, и я нырнул в толпу мимо него.
— Обайн!
Объятый ужасом маленький мальчик, мчавшийся изо всех сил, ткнулся мне прямо в живот. Я схватил его, прежде чем он продолжил свой бег прямо под одну из лошадей, и, подняв его, посадил к себе на бедро, как поступил бы с моей сестренкой Мелли.
— Спокойно! — сказал я. — Отнесись к этому спокойно!
Он икал, всхлипывал и дрожал от страха.
— Чудище! — скулил он. — Это — чудище!
— Чудище? Где?
— Там! Посреди двора замка!
Свет факела озарил отливающие мягким светом скалы, гигантское туловище, что поднималось куда выше лошадиного и было куда длиннее, нежели река, как показалось мне сначала. Но это было, несмотря на все, лишь начало и конец животного — его голова, хвост и вонючая разверстая пасть, полная острых зубов.
- Предыдущая
- 33/64
- Следующая
