Тайный рыцарь - Мельников Руслан - Страница 8

• Предыдущая
• 8/61
• Следующая

— Варвары, язычники… — гневно шипела княжна.

Сама к прусскому питью она не притронулась и с ненавистью наблюдала, как супруг через силу делает глоток за глотком. Но как объяснить белой от злости Аделаиде законы прусского гостеприимства? Здесь просто принято таким незамысловатым образом оказывать почтение дорогим гостям. Выложить и выставить на стол все, что есть в закромах. Не съешь, не выпьешь предложенного — обидишь хозяев. Обидишь хозяев — обретешь еще одного врага в этих и без того неприветливых краях. А оно им надо? Тем более что враждуют здесь упорно, настырно. Может быть, именно поэтому и не смогли разрозненные прусские племена сообща дать отпор тевтонам. Вот и пирушки у них теперь тоскливые — пирушки несломленного, озлобленного, но уже обреченного народа. Народа, осознающего горечь неизбежного поражения. Народа, которому остается уповать лишь на пеньки Священного леса.

— Аделаида, милая, не зли хозяев. Пригуби хотя бы, сделай вид, что пьешь, и не болтай лишку.

Бурангул уже лежал головой на столе. Дмитрий тоже на грани. Сильно покачивался дядька Адам. Збыслав пока держался. Похоже, из последних сил. Бурцев, чей организм был закален более крепкими напитками, оказался сейчас трезвее всех. Не считая Аделаиды, конечно.

— Почему твоя женщина не пьет то, что предложено ей от чистого сердца, друг Вацлав? — на чудноом польско-немецком наречии обратился к нему Глянда. — Ведь мы потчуем вас достойным угощением. Молоко наших кобылиц — это напиток знати[5].

Глянда был пьян и красен.

— А я не хочу пить эту гадость! — огрызнулась княжна по-польски. Бросила слова дерзко, с вызовом и яростной дрожью в голосе.

Е-пс! Бурцев напрягся. Снова истерика? Только этого ему сейчас не хватало. Ну, надо же, в какой неподходящий момент накрывает Аделаиду!

— Не хочу я сидеть за этим столом! — девушка уже за малым не рычала. — Не хочу прятаться в этой дыре!

Кунинг удивился. Потом нахмурился.

— Почему эта женщина говорит раньше и громче мужа? Разве ты не покупал ее и не являешься хозяином своей жены, друг Вацлав?

Ну вот… Начинается пьяный базар!

— Оставь ее, Глянда. Ей нездоровится.

— Я просто не хочу, — не унималась дочь Лешко Белого. — И я вовсе не вещь и не холопка какая-нибудь, чтоб меня покупать!

Кто-то из пьяных пруссов привстал, придерживаясь за стол. Кто-то потянулся за оружием. Наверное, слова неблагодарной гостьи сочли оскорбительными. А не разобрали слов — так тон. Вот, блин, неужели без драки не обойтись? Если девчонка не прикусит язычок, если выскажет сгоряча все, что думает о прусских язычниках и их обычаях, начнется резня.

— Аделаида, помолчи, ради бога, — шикнул он. Глянда поднялся. Тяжело поднялся, с трудом.

Угрожающе навис над столом. Слова Аделаиды кунинг проигнорировал. Обращался он сейчас к Бурцеву:

— Нездоровится, значит? Что ж, меня тоже покинуло здоровье. Со дня на день мой дух склонится перед повелителем царства смерти седовласым Патолло.

— Ваш Патолло…

Глянда грохнул кулаком об стол. Подскочил и непонимающе захлопал пьяными глазками Бурангул. Аделаида проглотила недоговоренную фразу, запунцовела от гнева: редко ее высочество перебивали подобным образом.

Кунинг продолжал. Теперь он глядел на княжну. Сверху вниз.

— Да, я скоро умру, но, согласно нашему древнему обычаю, я все же чествую своих гостей, как полагается. И ожидаю того же от них. Выпитое идет мне лишь на благо. Пойдет и тебе, дерзкая женщина. Пей, иначе предстанешь перед судом нашего великого барздука-Кривайто!

Полячка открыла рот, чтобы ответить. Как водится — бросить колкость раньше, чем обдумать последствия. Бурцев вскочил, готовый сокрушить любого, кто посмеет притронуться к жене. Но…

Но кунинг Глянда ошибся. Сегодня выпитое не пошло ему впрок.

Прусский вожак вдруг захрипел. Рухнул, опрокидывая стол. Забился в судороге. Беднягу крутило и корчило под лавкой. Началась рвота. Изо рта Глянды пошла пена. Носом хлынула кровь. Намечавшаяся ссора вмиг позабылась. Все, кто еще был способен соображать и двигаться, бросились к хозяину. Бурцев — в числе первых. Поздно… предсмертная агония кончилась. Кунинг затих.

— Все! — Дядька Адам поднял нетрезвые глаза, полные глухой тоски. — Удар хватил Глянду. Давно уж его немощь точила, давно Патолло звал его к себе — с тех самых пор, как потерял кунинг последнего сына. И вот призвал седовласый хозяин. Плохие времена настали для прусских вождей.

Где-то рядом взвыла пьяным голосом женщина. Запричитала другая. Заревел ребенок.

— Пойдем-ка отсюда!

Бурцев под руку вывел ошалевшую Аделаиду на улицу. Оттащил подальше — пока девчонка опять чего не ляпнула. В сторонке резко развернул жену лицом к себе. Надутые губки, наивные глазки… Прямо агнец небесный.

— Аделаида, постарайся впредь быть осторожней. Не нужно обижать понапрасну людей, давших нам приют.

— А тебе что, эти вонючие пьяные прусские свиньи милее, чем я?!

— Нет. Мне милее ты. Потому и прошу: не нарывайся. Я за тебя боюсь. Так что послушай, что я тебе скажу…

Он очень старался отчитать любимую женщину сурово и жестко. Получалось. Но лишь до тех пор, пока на глазах полячки не появились первые слезы. Беспроигрышная защитная реакция: Аделаида плакала. Ну что ты будешь делать! Дитя дитем. И не поймешь даже, вняла ли она его словам, проигнорировала ли… Бурцев вздохнул. Обнял. Повел всхлипывающую супругу прочь от дома кунинга.

Княжна спала безмятежным сном. Он не сомкнул глаз. Бодрствовал всю ночь. Если пруссам вздумается обвинить в смерти своего кунинга Аделаиду, нужно быть во всеоружии. Но обошлось. После вчерашней попойки никто не вспоминал о ссоре с чужаками. Подготовка к погребальному обряду, соответствующему статусу Глянды, — вот что заботило сейчас пруссов больше всего.

Похоронили Глянду не сразу. Весь день он пролежал в своем холодном доме с потушенным очагом. На том самом столе, за которым умер прошлой ночью. А вокруг сидели, кутаясь в шкуры, близкие и верные люди кунинга и справляли молчаливую тризну.

Лежал Глянда, подобно замерзшему мясу, добытому впрок на зимней охоте, и на следующий день. И тризна продолжалась. И два дня спустя тоже… Как объяснил дядька Адам, мертвые вожди прусских племен могут лежать так неделями и даже месяцами.

— Но у людей Глянды не хватит надолго запасов хмельного кумыса и браги, — вздохнул пожилой лучник, — поэтому вряд ли кунинга продержат без погребения больше одной седмицы.

Аделаида выслушала эти слова с ужасом и торопливо перекрестилась.

— Варвары… Язычники… — долго еще шептали побледневшие губы княжны. Выходить на улицу одна она боялась. Оставаться в одиночестве — тоже. Спала плохо, не давая отдохнуть и Бурцеву. Всюду мнительной полячке мерещился неприкаянный дух языческого кунинга. И черти, гоняющиеся за грешной душой. Так продолжалось до дня похорон.

Присутствовать на погребении позволили только дядьке Адаму и его стрелкам. Остальных гостей пруссы попросили, по возможности, переждать траурную церемонию за закрытыми дверями и опущенными пологами шатров, дабы невольно не осквернить таинство перехода в иной мир.

И вот Аделаида снова бесновалась. Рвала и метала. Швырялась посудой. Для таких, как она, домашний арест — хуже смерти. Хоть в замке Освальда, хоть в прусской хижине. Сейчас капризной девчонке был не мил весь белый свет. Истерика следовала за истерикой, и слезам конца-краю не видно. Бурцев отмалчивался, скрипел зубами да время от времени оттаскивал жену от двери. Хотя вопящая прусская процессия давно уже удалилась к Священному лесу, он предпочитал не рисковать.

Дядька Адам зашел к ним лишь под вечер. Уставший, измученный. Волчий полушубок на лучнике пропах дымом. Кое-где в меху виднелись свежие подпалины. Пожилой прусс скупо рассказал, как было дело:

• Предыдущая
• 8/61
• Следующая