Рыцари рейха - Мельников Руслан - Страница 3

• Предыдущая
• 3/61
• Следующая

Фигово... Бурцев перестал барабанить пальцами — пальцы сами сжались в кулак. Все это тоже смахивало на какие-то хитроумные вражеские козни. А что? Северную торговлишку Новгород, а с ним — и вся Русь, считай, уже потерял. Если еще и добрый старый путь «из варяг в греки» им перекроют — совсем ведь кисло станет! Сейчас вот за Царьград русичей не пускают. Потом — к Царьграду не доберешься, а там — и выход на Черное да Азовское моря блокируют. Запрут Русь в одном котле с безжизненной Степью, отрежут от Европы и богатых восточных стран...

— Что в орденских владениях слышно? — хмуро поинтересовался Бурцев.

— Да ничего особенного, воевода. Новый немецкий орден вроде как в Святой Земле объявился. Хранителями Гроба себя именуют. Не желают признавать ничьей власти, даже власти своего латинянского патриарха. Воюют с сарацинами, да с другими орденами. Вот и все, что известно. А так... сказки всякие рассказывают.

Бурцев крякнул досадливо. Не до сказок сейчас. Небось новые фанатики Гроб Господень охранять подрядились да сами же чудес всяких понасочиняли. Времена, блин, такие — крестоносцы всех мастей прямо помешались на орденах! Госпитальеры там, тамплиеры всякие, да прочих братств, что помельче, — не счесть. И ведь немцы — в первых рядах. Эти вообще массовики-затейники на почве создания духовно-рыцарских орденов. Меченосцы, ливонцы, тевтоны, теперь вот хранители какие-то. Ну да ладно, Ерусалим-град далеко, а своя рубашка, как говорится...

— Ближе к делу, Данила. У нас в Новгороде как обстановка?

Данила покачал головой, что само по себе уже не внушало оптимизма. Пожевал губами, ответил:

— Плохо, воевода. На Торговой стороне неспокойно. Дюже неспокойно. Как князь отправился в поход, так боярские и купеческие людишки сразу народ баламутить стали. Пуще других вощники «Иваново сто»[18] стараются. И не только у Предтечи — всюду за Волхвом их наймиты к бунту подстрекают.

Бурцев скрипнул зубами. Да, Ивановская сотня — сила серьезная. В былые годы предтеченские нажили капиталы на торговле с Ганзой и ныне вершат весь торговый суд Новограда. Членство в этом купеческом «клубе» стоит пятьдесят гривен серебра. Сумма немаленькая. Кто сможет внести ее, тот в состоянии потратить деньги и на решение иных насущных вопросов. На изгнание ненавистного князя, например.

— Боюсь, как бы вечевой колокол на Ярославовом дворище не ударил, воевода... — добавил Данила. И осекся.

Накаркал, блин, муж ученый! Ну, прямо как в воду глядел! Далекий, но явственно слышимый гул донесся из-за стен детинца — с противоположного берега Волхва. И то был не задорный запевала веселого перезвона церковных звонниц. Одинокий угрюмо-всполошный звук большого колокола Никольского собора ни с чем не спутаешь. Бу-у-м! Бу-у-ум! Бу-у-ум! Били в набат. Там, за рекой, на Торговой стороне сзывали вече...

Собрание онемело.

И все, блин, к одному! Грохнула дверь, вбежал в горницу отрок из молодшей дружины, давеча посланный за посадником и тысяцким. Замер, держась за косяк. Запыхался парень — слова молвить не может. Глаза — квадратами, рожа красная, губы дрожат.

— Беда, воевода! — тяжко выкашлянул наконец отрок. — Тысяцкий убит. Посадник к Ивановской ста примкнул. Волнуется вся Торговая сторона. Еле к Волхову протолкался.

— Ну вот, — выдохнул Бурцев. — На-ча-лось...

Ох, не вовремя ты отлучился, княже Александр. До чего же не вовремя!

Ярославово дворище господина Великого Новгорода гудело. Колокольный гул и гул людских голосов сливались воедино. Площадь перед Никольским собором обратилась в живой бурлящий котел — многоголовый, многорукий, крикливый, бездумный. Раскрасневшиеся лица, раззявленные в воплях рты, сжатые кулаки. И над всем этим — буханье вечевого набата.

В толпе отдельными, но частыми кучками стояли угрюмые здоровяки с дубьем. Все — из купеческих повольников. А кое-где поблескивали и брони оружных бойцов. Вооруженные группки словно специально распихал кто по вечевой площади, и сделал это грамотно — так, чтобы при необходимости всюду сразу достать и утихомирить недовольных или шибко умных.

Разномастного люда понабежало со Славенского и Плотницкого концов уйма — не то что яблоку, огрызку негде пасть. Многие новгородцы, правда, пока не могли взять в толк, что произошло. Их быстро вводили в курс дела услужливые доброхоты. А со ступеней собора орал, перекрикивая колокол и толпу, здоровый, конопатый и необычайно звонкоголосый парень.

— Татары седни девку новгородскую снасильничали-и-и!

Голосистого оратора Ивановской ста знали многие. Знали новгородцы и о том, что надрывал глотку Мишка Пустобрех только за большую плату. Впрочем, сейчас о чужой мошне не думалось. Позабылось как-то и Мишкино прозвище. Уж слишком нежданной и тревожной оказалось новость.

— Татары?! — охнуло вече. — Снасильничали?!

Даже колокол стих... Только эхо долго звенело еще над Ярославовым дворищем.

— Да не могет того быть! — возмутился кто-то. — Княжьи татары — бесермене смирные!

— Бесермене — они и есть бесермене! — осадили несогласного.

Где-то над толпой поднялась и опустилась дубинка. Несогласный больше не возражал.

— Злы-дни-и-и! — дружно возопили подкупленные заранее вечевые крикуны. — Не-хрис-ти-и-и! Бал-вох-ва-лы-ы-ы!

— Сам Арапша, воевода татарский, над бедняжкой измывалси-и-и! — громко запричитал конопатый.

— Арапша?! — Удивление и возмущение слышалось в пронесшемся над толпой возгласе.

Татарского нойона, служившего при княжеской дружине, знали многие. И темных делишек за этим язычником-иноверцем пока не замечалось.

Опомниться изумленным новгородцам Мишка не давал.

— Бесермены княжьи лютуют в господине Велико-о-ом, — надрывался оратор. — Так доколе терпеть будем бесчинства нехристей, братия-а-а?!

— До-ко-ле?! — слаженным многоголосым басом подхватили из толпы крикуны-подпевалы.

— Доколе? — отозвалось-таки взбудораженное заводилами вече.

Толпа разогревалась, и конопатый принялся за главное:

— А ведь в сем княже Александр пови-и-инен! Пошто князь бесерменами себя окружи-и-ил?! Пошто в дружину свою иноверцев принима-а-ает?! Пошто чернокнижие и колдовство богопротивное привеча-а-ает?

— По-што? — вновь ладно, как по команде, вопросили луженые глотки купеческих людишек.

На этот раз вече, однако, замялось, засомневалось, загомонило вразнобой. Одно дело возмутиться бесчинствами пришлых иноверцев, и совсем другое — кричать супротив князя, не единожды уже спасавшего Новгород от лютого ворога.

А Мишка Пустобрех все гнул свое, припоминая до кучи былые «грешки» Александра Ярославича:

— Пошто князь свеев бить ходил по своему разумению, не дожидаясь воли веча Новогородского-о-о?!

О том, что лишь благодаря стремительному рейду и внезапному нападению был разбит шведский ярл Биргер, Мишка не упомянул.

— Пошто немецкое небесное воинство князь воевал оружьем адовым — богопротивными громометами, губя свою и наши души-и-и?!

О том, что у неведомого и могущественного «небесного воинства», принявшего сторону ливонцев, имелось «адово оружие» похлеще, Мишка тоже благоразумно умолчал. И о том, что могло сотворить это оружие с новгородской ратью и Новгородом — не заикнулся.

— По-што? — азартно ревели крикуны.

Людской котел на площади волновался, бурлил, пыхтел паром, но взрываться не спешил. О Ледовом побоище со смертоносными громами, свистом незримых стрел и ревом невиданных боевых машин здесь еще помнили хорошо.

— Кабы князь не злил ливонцев, так шли бы товары беспрепятственно и от нас в неметчину и из неметчины к нам! — кричали одни.

— Кабы князь не противился немцам, лежал бы Новоград под ливонской пятой! — возражали другие.

— А не лежал бы! Немцы промеж себя нонче разобраться не могут. Новым магистром никак не обзаведутся. Мир нам с ними нужон. Тогда бы торговлишка процветала. Тогда бы богател Новоград!

• Предыдущая
• 3/61
• Следующая