Иероглифы Сихотэ-Алиня - Мелентьев Виталий Григорьевич - Страница 9

• Предыдущая
• 9/30
• Следующая

Аркадий уставился на эту темную, слегка розовеющую ладошку и вдруг понял, что вся эта распластанная, освобожденная от шкуры туша несет на себе какие-то человеческие черты, и ему стало по-настоящему страшно. Он выпрямился и, отставляя от тела окровавленные руки, с ужасом смотрел на ладошку.

Почуйко перехватил его взгляд, нахмурился, больной ногой толкнул шкуру, ладошка перевернулась, перестала быть страшной.

— Ну, а вы что? — замирая от мальчишеского восторга, спросил ничего не заметивший Вася. Андрей не ответил. Он еще раз посмотрел на бледного Сенникова, тяжело вздохнул и приказал:

— Ты одевайся, Аркашка, да срежь палку покрепче — сейчас окорока понесешь.

И, отвернувшись, сердито посапывая, стал быстро и ловко подрезать второй окорок.

— Ну вы-то что? Зарядили ружье? — допытывался Вася.

— А я ничего, — сердито ответил Почуйко и буркнул: — Словом, пристрелили мы того кабанчика. — И, подумав, добавил: — Ты нажимай. Надоело возиться.

Аркадий все смотрел и смотрел на тушу, и сил, чтобы совладать с собой, у него не находилось. Наконец он горестно всплеснул руками и с истеричными нотками в голосе воскликнул:

— На кой вам черт потребовалось его требушить?

Почуйко, не разгибаясь, не совсем уверенно ответил:

— Вон Васька говорит — у медведя мясо хорошее.

— Кто же это хищника ест? — опять закричал Аркадий. — Варварство какое-то…

— Смотри-ка, — рассердился Вася. — Варварство! Да если вы хотите знать, медведь вовсе и не хищник. Он, скорее, травоядный. А хищником только по нужде становится. И мясо у него получше свинины.

— Откуда ты можешь знать?! — возмутился Аркадий.

Вася выпрямился и с нескрываемой издевкой ответил:

— У нас, в тайге, медвежатину едят. Не знаю, как у вас… — паренек осекся и отвернулся.

Почуйко неторопливо поточил кинжал, задумчиво сказал:

— Вот так-то, Аркашка. Вырезай-ка палку и тащи окорока.

Сломленный, растерянный Аркадий, негодуя и чего-то побаиваясь, молча подчинился, вырезал палку и, надев на нее, как на коромысла, медвежьи окорока, потащил их в гору. Он вдруг подумал, что не только Почуйко, а даже Вася чем-то выше его, опытней, и поэтому они имеют право командовать, и не подчиниться им нельзя. Но эта не вполне осознанная мысль очень мешала и смущала Аркадия, отнимала у него что-то чрезвычайно важное и страшно для него нужное, без чего (он понимал это) он был не тем Аркадием Сенниковым, который ему нравился. Однако бороться против этой мысли, смять ее, выбросить он не мог: перед глазами стояла освещенная ярким солнцем розовеющая медвежья ладошка.

Когда Вася и опирающийся на палку Андрей добрались до лагеря, окорока и шкуру уже перенесли и засыпали солью. Весь гарнизон был в сборе.

У стола сидел Николай Иванович Лазарев — низенький, широкоплечий человек средних лет. Его загорелые скулы заросли клочковатой жидкой щетиной. Присматриваясь к нему, Андрей недовольно покачал головой — не таким ему представлялся учитель. В потрепанной стеганке, ичигах, заплатанных на коленях шароварах, Лазарев больше походил на колхозника, лесника, охотника. За поясом у него торчал длинный и широкий кинжал без ножен. Его богатое охотничье ружье стояло в козлах вместе с другим оружием. И только когда Почуйко встретился с Лазаревым взглядом, то поверил, что этот простецкий с виду человек может быть учителем. Его умные темные глаза были острыми и немножко насмешливыми. Он не стал ждать, пока настороженный Почуйко поздоровается, и первым крикнул:

— Давайте поближе — в инвалидную команду! У нас теперь две ноги на двоих. По очереди ходить будем.

— Я не гордый. Я свою очередь и переуступить могу, — осторожно пошутил Андрей.

Все засмеялись. Почуйко, понимая, что он виноват перед товарищами — ведь он так и не приготовил обед, — сразу же похромал к продуктам, но старшина остановил его:

— Ладно уж… Отдыхайте… рыболов.

Но Почуйко не стал отдыхать. Он сердито загремел сковородками, поточил ножик и с ходу напустился на Губкина:

— Ты, Санька, не крутись под ногами. Натаскай лучше дров.

Губкин не удивился этой грубоватой строгости товарища. Он быстро обрубил топором ближний пенек и притащил щепки к очагу. И даже когда Почуйко в своей суровой хозяйственной одержимости вступил в спор со старшиной, Пряхин уступил ему и улыбнулся так мягко и весело, что Андрей не мог не отметить этого. Самым удивительным было поведение Сенникова. Совсем недавно он казался не столько усталым, сколько напуганным необычным видом медвежьей туши. А сейчас у него весело блестели глаза и движения были быстрыми и точными.

«Водки они хлебнули, что ли? — подумал Андрей, разглядывая товарищей. Зная, однако, строгость старшины, сейчас же отбросил эту догадку. — Ведь не может же быть, чтобы они не устали. Все-таки человека на плащ-палатках тащить нелегко…»

Его недоумение заметил Вася и, посмеиваясь, сказал:

— Ну вот, теперь сам видишь, что такое лимонник. Всякую усталость как рукой снимает.

Вася протянул Почуйко домашнюю лепешку.

— Ты только попробуй, — настаивал он. — Попробуйте. Сами увидите…

— Точно, точно! — подтвердил Губкин, но Андрей, опасаясь розыгрыша, не поверил ему и, зажимая лепешку, смотрел на старшину.

— Все правильно, — кивнул головой Пряхин. — Лепешки помогают. Вася обещал разыскать этот полукустарник-полулиану, и тогда мы напечем лепешек в запас. Незаменимая, выходит, вещь. Просто удивительно. — Он помолчал и вдруг широко улыбнулся. — А есть все-таки хочется. Скоро у вас, повар?

Почуйко подбросил щепок, положил на сковородку куски медвежатины и принялся чистить рыбу. Сенников задумчиво произнес:

— Говорят, что американцы для своей знаменитой кока-колы используют орешки африканского дерева. А почему у нас не выпускают лимонада из лимонника? Ведь он же определенно вкусней, чем африканские орешки.

— А ты почем знаешь? — подозрительно спросил Андрей.

— Я читал… И еще в поезде нам рассказывали моряки, которые бывали в Америке. Они говорят, что лимонник лучше.

— Ну гляди, — Почуйко погрозил Васе облепленным чешуей ножом, — чтобы мне лимоннику насобирал.

Вася кивнул.

Не то обед, не то ужин прошел весело. Ели медвежатину, добродушно подшучивали над серьезно-молчаливым Андреем, на которого, казалось, не действовал лимонник. И только Сенников опять начал грустнеть, замыкаясь в себе. Он разбирался в событиях дня и не мог понять, почему так быстро потеряны и уважение товарищей и, что было самым важным для него, собственная уверенность в своих силах и способностях…

Несколько дней назад он, Аркадий, по поручению лейтенанта обучал отстающих солдат взвода строевой подготовке, радуясь ни с чем не сравнимому ощущению власти над такими же солдатами, как и он. Несколько дней назад он твердо верил, что на этом дальнем посту он сумеет проявить себя настоящим командиром. Кажется, Аркадий сделал все, чтобы с первых же минут своей армейской службы зарекомендовать себя если не прямым командиром своих товарищей, то хотя бы первым помощником старшины. В чем же дело? В змее? В этой дурацкой слабости перед медвежьей тушей? Ведь он знает, что он сильней и находчивей слишком уж мягкого Губкина, культурней, начитанней да просто умнее не только мужиковатого Почуйко, а даже старшины. Так почему же с ним происходит такое?

Чем больше Аркадий доискивался до причин своего тяжело переживаемого падения, тем больше убеждался, что он в нем не виноват, что то же самое переживали и другие. Ведь Пряхин тоже не бросился на змею. Он сидел в уголке палатки, а потом, когда змеи ускользнули, выскочил оттуда как пробка. Почуйко тоже смутился, когда увидел медвежью ладошку.

«Просто они хитрее, — решил Аркадий. — А я прямой. Они все скрывают, а я честно… прямо… Что ж, разве неверно? Я же не скрываю, а они скрывают и еще задаются…»

Оттого что и в этом затруднительном положении он, оказывается, все-таки лучше товарищей, Аркадий повеселел. Как раз в эту минуту его тронул за плечо Почуйко и заговорщически шепнул:

• Предыдущая
• 9/30
• Следующая