Гонки по вертикали - Вайнер Аркадий Александрович - Страница 44

• Предыдущая
• 44/76
• Следующая

Чего-то я так увлекся представлением, что не заметил, как это Бакума ловко, без замаха тычком снизу врезал мне по сусалам. Только искры из глаз звезданули и на какое-то мгновение я будто в воздухе повис, а потом со всей силой шмякнулся головой и спиной о противоположную стену и потихоньку, соблюдая достоинство, съехал на пол. Дурацкое это ощущение – будто стену приподняли и шарахнули тебя по башке, и ножонки отнялись, и спина из резины – гнется, прямо держать не хочет, и шум в затылке, как на камнедробильне. Встать бы сразу и дать Бакуме оборотку, но, видимо, врезал он мне душевно, башка работает, а ноги не слушаются. Вообще-то в драке Бакума против меня не сдюжит – он, во-первых, не духарь, а во-вторых, я драку знаю. И руки у меня сильнее. Вот только встать не было сил.

Так и лежал я в углу лестничной площадки, а Бакума по-прежнему спокойно подпирал спиной свою дверь и молча лупал на меня своими серыми, будто пылью присыпанными глазами. Интересно, как он мог Зосе нравиться с такими-то глазами? Или, может быть, он на нее другими смотрел?

– Резать тебя придется, Бакума. Ты уже лишнее живешь, – сказал я ему, а язык заплетался, и слова получились какие-то шепелявые, не настоящие, гунявые. Провел рукой по подбородку – весь рот кровью залитый. Он мне, конечно, хорошо врезал. Я харкнул, и на пол вылетел с сукровицей зуб.

Бакума моргнул своими каменными веками, мрачно и спокойно сказал:

– Волк волка исты, як барана немае. Ты попробуй.

– Попробую. К тебе же пассажиры ночью садятся? С заднего сиденья – перышком тебя…

– Сказал, не гоношись. Сопли подбери.

– Подберу, чего тут делать.

Опираясь на стенку, я медленно поднялся. Голова еще сильно кружилась, вот же, зараза, как вмазал смачно! На пиджаке и плаще чернели пятнышки крови, весь я был в пыли. Вроде бы совсем чистый пол был, а стоило на него чуть прилечь, весь как черт извозился.

– Ну как, мусор, дашь обмыться или прямо вот так направишь меня к корешам своим в уголовку?

Бакума мгновение подумал, затем посторонился в дверях:

– Иди мойся.

Я вошел в тесную квартирку с маленькой совмещенной ванной, пустил струю холодной воды. Саднило губу, подбородок, болел весь рот. Языком я качнул передние зубы – ничего, один пропал, остальные держатся. Меня всего трясло от боли, унижения и бессильной злобы. Я все лил и лил на голову холодную воду, а кружение в мозгах не переставало, пока вдруг что-то внутри остро не подкатило под самое горло, и меня начало ужасно рвать, сводило скулы, безостановочно текла слюна, и рвать-то уже было нечем – давно вылетели в Бакунин унитаз все Зосины сосиски, и гренки, и яичница, потекла желто-зеленая желчь, а я никак не мог унять эти проклятые судороги. Потом и это прошло, я снова умылся, а Бакума за спиной сказал:

– Возьми полотенце…

Не нужно мне было его полотенце, достал я из кармана платок, утерся и положил его обратно в карман плаща, а плащ накинул на руку. А в кармане плаща лежала у меня чудом не разбившаяся бутылка водки. Взял я ее удобно в ладонь, бывают такие ненормальные бутылки – плоские, сдавленные по продольному шву, вот эта была такая, и легла она в ладонь очень удобно. Бакума отступил на шаг, пропуская меня из ванной, и сказал:

– Не гоношись. Грабку из кармана не вынимай…

И в руках у него я увидел утюжок, маленький, немецкий, электрический, но моей бутылки он все равно был поувесистей. В общем, обыграл меня Бакума на этот раз. Ладно, я ему не зуб за свой выну и не око… Я пошел к дверям, но Бакума мне вслед сказал:

– Постой, Батон…

Я повернулся к нему, а он положил свой утюжок на табурет и сказал:

– Хочешь, слушай меня, хочешь – нет, но пора тебе завязывать. Не маленький, вяжи, Батон, пока не поздно…

Хотел я его спросить чего-нибудь вроде того, сколько в уголовке платят за каждую приобщенную воровскую душу, по не было сил и говорить было больно, поэтому я только сказал:

– Ладно, апостол хренов, ты скажи лучше, где мой инструмент?

Бакума тяжело вздохнул, качнул головой, с неожиданной злобой ответил:

– Не знаю я, где. твой инструмент! Не брал я его! И давай вали отсюдова! 3апомни только: если инструмент возьмешь а ко мне из уголовки придут, я тогда – век мне свободы не видать – заложу тебя на всю… как миленького! Мне за тебя, суку, пыхтеть по колониям неохота!

– Ладно, кореш дорогой, запомню. А за прием, за ласку спасибо. Ну ты меня знаешь – должок верну, с перышком впридачу… Глядишь, сочтемся…

Савельев сидел, склонив набок рыжую голову, а короткие толстые пальчики он переплел на худом мускулистом животе, сильно походя на шкодливого католического исповедника. Он дождался, пока я дочитал справку до конца, коротко спросил:

– Прекрасно написано?

– Сойдет, – махнул я рукой и добавил: – Хорошо, что мы не получаем за свои справки гонорара, а то бы ты меня обвинил в соавторских домогательствах.

– Ничего-ничего, – успокоил меня ласково Сашка, – ответственность за неправильно составленный документ раскладывается пропорционально количеству подписавшихся…

В кабинет вошел Шарапов. Очки он держал в руке, а лицо у него было хмурое, бледное, мятое какое-то. Неважно он выглядел.

– Как дела, орлы? – спросил он.

– У нас разве дела, Владимир Иванович? – оживился Сашка, забыв о своей позе исповедника. – Дела в Совете Министров, а у нас так, делишки…

– Ну и плохо, – сказал Шарапов. – Так ты, Савельев, до смерти не попадешь в Совет Министров. Смолоду большие дела надо делать.

– Да, конечно… – развел Сашка руками. – Каждый человек кузен своему счастью.

Я засмеялся, Шарапов хотел что-то сказать Сашке, по передумал, пояснив мне:

– Это он, наверное, на меня намекает. Смотри, Савельев, маленькие начальники никогда не прощают, если им напоминают, что они уже не станут большими.

Сашка вскочил и пылко прижал руки к груди:

– Владимир Иванович! Так разве я что говорю? Вы для меня единственный и самый главный начальник. Как кучер для мерина. Больше вас начальство я только на парадном смотру и видел…

Шарапов покачал головой:

– Эх, Савельев, Савельев! Жизнь несправедлива. Опасные и вздорные иллюзии у тебя, а избавлять сейчас от них будут Тихонова.

Я удивленно поднял голову:

– Это еще почему?

Шарапов положил мне руку на плечо:

– К начальнику МУРа сейчас идем оправдываться. Батон на тебя «телегу» прикатил…

У Шарапова на лице было досадливое выражение, а Сашка замер, как в кино на стоп-кадре. Я посидел молча и вдруг заметил, что мои руки бессознательно, беспорядочно перебирают на столе бумажки, раскладывают их по папочкам. И от этого мне стало неприятно, потому что я понял: я просто испугался. Тихо было в комнате, и мои руки суетливо раскладывали бумажки, а я испытывал невероятную горечь и злобу из-за того, что такая тварь, как Батон, сумела напугать меня

– Хороша жалобка? – спросил я.

– Хороша. Толково написано. Да он вообще толковый парень, Батон. Адресована в МК партии, копии – прокурору города и начальнику управления. А ты чего скис? Боишься?

– Что значит – боюсь… – неопределенно сказал я. Я сидел и никак не мог понять – чего же я испугался. Наказывать меня не за что – действовал я правильно, и, если бы довелось, я бы то же самое сделал снова. И начальника МУРа я не боялся. Так почему же все-таки… Или можно бояться и без вины? Чего?

Сашка очнулся и заорал:

– Ну это уж просто хулиганство!..

– Не ори, Саша, – поморщился Шарапов. – Тебе надо будет, Стас, обдумать ответы. Батон напирает на то, что ты применял к нему незаконные методы допроса: угрожал, запугивал, уговаривал признаться – тогда, мол, ты бы его отпустил до суда…

– Батя, а ты считавши, что это все серьезно? – спросил я.

– Не считаю. Но существует порядок.

– Порядок! – вмешался Сашка. – Владимир Иванович, но я действительно в толк не могу взять, почему Тихонов должен оправдываться перед этой заразой…

• Предыдущая
• 44/76
• Следующая