Пламя над Англией - Мейсон Альфред - Страница 1

• 1/55
• Следующая

В своей «Жизни Наполеона» мсье Бенвиль[1] писал: «Каждое поколение уверено, что мир начался с него, и все же каждый, кто размышляет над прошлым, видит, что очень многие вещи были такими же, как сегодня».

Это особенно верно по отношению к елизаветинской эпохе.[2] Различия между ней и нашим временем, в основном, поверхностны – они касаются одежды, развлечений, транспорта, системы управления, механики. Но в человеческих характерах и мнениях, а также в являющимся их следствием поведении людей оба беспокойных периода имеют немало общего. Молодежь стремится к открытиям в воздухе с той же энергией и жаждой приключений, с какой она тогда искала их в морских просторах. Страх перед проникновением папизма побуждает протестантскую Англию к такому же упорному сопротивлению, как и в те времена. То же самое желание мира сопровождается такой же спокойной и твердой уверенностью в том, что если войне суждено разразиться, нация никогда не будет побеждена. По-прежнему стойкое сопротивление встречают намерения впутываться в сложности на континенте. Даже свобода Нидерландов все еще остается важнейшим принципом внешней политики.

Сходство существует и в менее значительных вопросах. Широкое распространение и эффективная деятельность секретной службы Уолсингема[3] находит параллели в истории последней войны. Что касается любви к спорту, возрождению музыки, добрососедской сельской жизни и многого другого, то здесь обе эпохи соприкасаются настолько близко, что когда я писал эту книгу, мне казалось, что я пишу ее о нынешних временах. Это и побудило меня начать свой труд с предисловия, которое также предоставляет мне возможность выразить признательность мистеру Кониерсу Риду за его книгу «Государственный секретарь Уолсингем» и профессору Дж. Э. Нилу за его очаровательную «Королеву Елизавету».

А. Э. В. Мейсон

В эти два обычно тихих послеполуденных часа ученики начальных классов монотонно декламировали латинские оды, а ее королевское величество слушала их, сидя на высоком стуле. Открытая дверь, казавшаяся светлым прямоугольником над темным полом, впускала в комнату летнее солнце, щебетание птиц, шелест листвы, отдаленные крики крестьян в полях, запах сена. Но королева ничего этого не видела и не слышала. Она сидела в своем голубом с серебром платье с вырезом, открывавшем шею, большим стоячим воротником и юбкой с фижмами, усеянном жемчужинами размером с фасоль, и слушала школьные алкеевы и сапфические строфы,[4] как будто июль был ее любимым месяцем для подобных занятий. Золотисто-зеленая стрекоза, влетев в комнату, с сердитым жужжанием ударилась несколько раз о стены и вылетела вновь.

Королева даже не повернула головы. В этом 1581 году она уже третий раз посещала школу в Итоне,[5] а сегодняшний день был целиком посвящен одам в ее честь. Елизавета искренне наслаждалась происходящим, чего нельзя было сказать о сопровождавших ее придворных, возможно, за исключением государственного секретаря сэра Френсиса Уолсингема, обладавшего страстью к науке. Внезапно мальчик, читавший оду, закашлялся, и его голос перешел в писк. Королева заметила улыбку на лице другого мальчика, во втором ряду, и улыбнулась ему, сделав его своим рабом на всю жизнь. Эта ода была последней, и после ее окончания ректор в алой мантии шагнул вперед, произнес речь на великолепной латыни и вручил ее величеству печатную копию произнесенных од в красном с золотом переплете. Елизавета, протянувшая руку, чтобы взять книгу, зацепилась рукавом за резной подлокотник стула. Шелковый бант с золотой пуговицей посредине при этом наполовину оторвался и повис, качаясь. Находясь в каком-нибудь другом месте, Елизавета разразилась бы крепкой руганью, но сегодня она пребывала в самом лучшем настроении и, увидев выражение муки на лице ректора, громко расхохоталась.

– Нет, дорогой доктор, приберегите этот взгляд для моих похорон. Если я уроню бант, то у вас имеются двадцать пять отличных учеников, которые привяжут его, если понадобится.

Громогласные одобрительные возгласы вознаградили королевское остроумие. Елизавета поднялась, держа книгу в руках, и обратилась к ученикам.

– В былые дни я могла бы ответить вам стихами и, возможно, совсем не плохими. Но государственные дела выветрили у меня из головы латынь и греческий, так что я в состоянии обратиться к вам только на родном языке. Ах, если бы у меня было побольше свободного времени! – Закрыв глаза, она вздохнула.

Когда посол короля Филиппа[6] как-то пожаловался Елизавете, что ее люди похитили все жалование для войск его повелителя, которое везли по Ла-Маншу, она безутешно вздохнула и ответила, что была бы счастлива до конца дней сидеть в монашеской келье и читать молитвы. Однако посла этот ответ нисколько не позабавил, и он написал своему королю, что эта женщина одержима сотней тысяч дьяволов. Но в Итоне аудитория была попроще. Ученики искренне верили в тоску королевы по простой жизни, и в комнате послышалось сочувствующее бормотание. Каждый охотно отдал бы несколько лет жизни, чтобы снять с ее плеч бремя управления страной.

– Но, надеюсь, вы простите мне мою необразованность, – продолжала Елизавета, – если я на простом английском языке попрошу предоставить вам выходной, чтобы вы запомнили этот день. – При очередном взрыве приветствий она обернулась к старшему наставнику, доктору Томасу, которому осталось только поклоном выразить свое согласие.

– Я не сомневалась, что это еще сильнее расположит вас ко мне, – сухо добавила королева. Она не ошиблась, ибо дни отдыха в то время в Итоне были крайне редки. – Однако, не забывайте древнее изречение Демосфена:[7] «Слова грамотеев – книги неграмотных». Поэтому будьте усердны в науке ради тех, кто менее удачлив, чем вы.

Продемонстрировав таким образом свою эрудицию, она передала книгу фрейлине и спустилась с возвышения для кафедры.

В школьном дворе ее глазам представилась совсем другая сцена. Вместо школяров в их унылых одеяниях королеву поджидали ее кареты, лакеи, алебардщики в красном. Для прощания с августейшей посетительницей выстроились ученики, живущие в частных домах под присмотром классных дам или, как их называли, хозяек. В начальных классах места для них не были предусмотрены, и вообще, их обучение в Итоне являлось нарушением традиционных правил. Нарядно одетые в шелка и бархат, они стояли во всем блеске юношеской энергии, вместе с их личными наставниками. Глаза Елизаветы засверкали, а сердце забилось быстрее при виде этих крепких почек на дереве Англии, чей рост она заботливо лелеяла уже двадцать три года. В случае необходимости королева без колебаний рубила сучья острым топором, но большей частью она следила, чтобы дерево буйно росло без единого надреза на коре. Все налоги и подати, с которыми с трудом справлялся ее народ, все долгие бдения с министрами, все тонкие и опасные дипломатические ухищрения с императором,[8] с Валуа[9] в Париже, с Филиппом в Мадриде, здесь, в этом залитом солнцем дворе, казались ей полностью оправданными. Высокие и крепкие парни, глядевшие на королеву сияющими глазами, ибо она была их славой, являлись ее опорой и гордостью.

Елизавета посмотрела на учеников, стоящих справа, и ее внимание привлекло какое-то движение. Наставник вытолкнул одного из мальчиков в первый ряд, а другого увлек назад.

• 1/55
• Следующая