Где-то во времени - Мэтисон (Матесон) Ричард - Страница 46
- Предыдущая
- 46/65
- Следующая
Отпирая дверь, она сказала, не извиняясь, а просто констатируя факты:
– Здесь чересчур богатая отделка. Ее заказал мистер Робинсон. Меня вполне устроил бы и более скромный декор.
Ее замечание не подготовило меня к представшему передо мной зрелищу. Должно быть, я несколько секунд стоял с открытым ртом.
– Ничего себе! – выдохнул я, перестав в этот момент быть викторианцем.
Тихий смех заставил меня взглянуть на нее.
– Ничего себе? – повторила она.
– Я потрясен, – объяснил я.
Так оно и было. Пока она показывала мне вагон, я ощущал себя в окружении королевской роскоши. Обшитые панелями стены и мозаичный потолок. На полу пушистые ковры. Кресла и диваны с богатой обивкой, большие пухлые подушки – все это в роскошных зелено-золотых тонах. Лампы в виде кораблей на карданном подвесе, чтобы пламя горело прямо, независимо от раскачивания вагона. Шторы на окнах с золотой бахромой по низу. О себе громко заявляли деньги, а вот хорошего вкуса недоставало. Я был рад, что она сказала об участии Робинсона в оформлении.
За салоном размещалась ее личная гостиная. Здесь «отделка», о которой упомянула Элиза, действовала почти удушающее. Оранжевое ковровое покрытие, стены и потолок обиты штофом – потолок светло-золотистого тона, стены цвета королевского пурпура, сочетающегося с богатой обивкой дивана и кресел. У стены письменный стол и стул с прямой спинкой, над столом – небольшая лампа с абажуром такого же цвета, как потолок. В конце помещения виднелась обитая светлыми панелями дверь с узким оконцем, закрытым жалюзи. Если сначала я неправильно истолковывал отношение Робинсона к Элизе, то теперь все становилось понятным. Для него она была королевой – хотя и царствующей, как он надеялся, в одиночку.
Хотел бы я знать, не в тот ли момент, когда мы стояли в открытом проеме ее спальни, зародилось это чувство.
Трудно поверить, что определяющим фактором в тот момент, когда было все сказано о нашей взаимной потребности в понимании, оказалась столь очевидная ассоциация, как большая латунная кровать.
И все же, может быть, именно она и стала символическим напоминанием о нашем взаимном влечении, заставив нас погрузиться в гнетущую тишину, пока мы стояли там бок о бок, вглядываясь в затененное купе.
Очень медленно начал я поворачиваться к Элизе, и, словно принужденная двигаться тем же бессловесным импульсом, она тоже повернулась ко мне, и мы оказались лицом к лицу. Произошло ли это потому, что мы наконец-то остались совершенно одни, избежав угрозы вмешательства извне? Не знаю. Могу лишь с уверенностью писать об эмоциональной ауре, неуклонно и неодолимо заполняющей пространство вокруг нас.
Так же медленно я поднял руки и обнял ее за плечи. Элиза прерывисто вздохнула, обнаружив свой страх, а может быть, и осознав свои желания. Медленно, очень медленно я привлек ее к себе и, склонившись к ней, прижался лбом к ее лбу. Я ощутил на губах душистое тепло ее прерывистого дыхания. Никогда в жизни не чувствовал я подобного благоухания. Она приглушенным голосом, звучавшим почти испуганно, произнесла мое имя.
Немного откинув голову назад, я поднял руки повыше – и все так же медленно, медленно – прижал ладони к ее щекам и со всей возможной нежностью чуть отвел ее голову назад. Ее глаза впились в мои. Она с каким-то отчаянием и мольбой смотрела на меня, словно зная, что, независимо от того, найдет ли на этот раз ответ, действует по своей воле.
Наклонившись, я нежно поцеловал ее в губы. Она задрожала, и ее дыхание, подобно теплому вину, легко перетекло в мой рот.
Потом я обнял ее, близко привлекая к себе, а она лепетала с какой-то безысходностью:
– Знать бы мне, что происходит. Господи, знать бы мне.
– Ты влюбляешься.
Ее ответ прозвучал тихо, почти обреченно.
– Скорее влюбилась, – сказала она.
– Элиза. – Я крепче прижал ее к себе, чувствуя, как громко стучит мое сердце. – О боже, я люблю тебя, Элиза.
Наш второй поцелуй вышел страстным. Теперь она обнимала меня за плечи с удивительной силой.
Потом она вдруг прижалась лбом к моей груди, а из уст ее полились слова:
– Игра на сцене была единственным смыслом моей жизни – я с этим выросла, Ричард. Я думала, что это для меня единственный путь и что, раз уж я сконцентрирую на этом все свои усилия, другие вещи придут сами собой, а если не придут, значит, они не такие важные. Но они важные, важные – знаю, что это так. Сейчас я ощущаю такую острую потребность – потребность избавиться от… как это назвать?.. Силы? Воли? Способностей? Всего того, что я всю жизнь в себе воспитывала. Здесь, с тобой, в эти минуты, у меня такое сильное желание быть слабой, полностью отдать себя. Хочу, чтобы обо мне заботились, и хочу выпустить свою женскую сущность – то, что я все эти годы держала в плену, потому что считала, что так нужно. Хочу сейчас стать действительно женщиной, Ричард, и быть под твоей защитой.
Она застонала.
– Боже правый, не могу поверить, что эти слова слетают с моих губ. Да знаешь ли ты, как сильно изменил меня за такое короткое время? Знаешь? У меня никогда никого не было. Мама всегда говорила мне, что однажды я выйду замуж за богатого, знатного человека. Правда, я никогда ей не верила. Про себя я знала, что в моей жизни никого не будет. Но вот ты здесь – неожиданно, так нежданно. Отобрал у меня волю, решимость и, боюсь, даже сердце.
Она быстро отстранилась, подняв на меня глаза. Прелестное лицо залилось румянцем, глаза блестели от подступивших слез.
– Я все-таки скажу – должна сказать, – молвила она.
В этот момент случилось самое невероятное из возможного. Я говорил, что мы совершенно одни? И никакой угрозы вторжения извне?
Послышался стук в заднюю дверь вагона, и из всех голосов на свете именно голос Уильяма Фосетта Робинсона громко позвал:
– Элиза!
Это произвело на нее ужасное действие. В тот самый миг, как она услышала его голос, ожили, казалось, все побуждения, заставлявшие ее все эти годы сторониться мужчин, и она, задыхаясь от страха, отпрянула от меня и повернулась к задней двери с выражением ужаса на лице.
– Не отвечай ему, – прошептал я.
Элиза не слышала меня. Когда Робинсон снова позвал ее по имени, она торопливо подошла к висящему на стене зеркалу и, увидев свое отражение, сдавленно вскрикнула, подняв обе ладони к пылающим щекам, словно пытаясь их спрятать. Оглянувшись по сторонам, она поспешила к столу, налила в чашку немного воды из кувшина и, смочив в воде пальцы, похлопала себя по щекам. «Скомпрометирована», – подумал я. Удивительно, что я действительно это чувствовал. Я был вовлечен хотя и в абсурдную, но все же реальную и тревожащую викторианскую драму, в которой знатная дама оказалась в немыслимой ловушке – ловушке, которая грозила, как принято говорить, «поколебать самые устои» ее общественного положения. И это было не смешно – совсем не смешно. Я стоял не шевелясь, глядя, как она, вытерев щеки, плотно сжала губы – не знаю, то ли от гнева, то ли чтобы скрыть дрожь. Робинсон прокричал:
– Я знаю, что вы там, Элиза!
– Подойду через минуту, – ответила она так холодно, что я оцепенел.
Не говоря больше ни слова, она поспешно прошла мимо меня через всю гостиную. «Он за нами следил», – подумал я. Это было единственным объяснением произошедшего.
Я прошел уже половину салона, когда вдруг подумал, что она, быть может, хочет, чтобы я не показывался им на глаза. Но тут же отмел это предположение. Если Робинсон за нами следил, то будет только хуже, если я спрячусь. Как бы то ни было, я рассвирепел – кто он такой, чтобы заставлять меня прятаться? Я снова пошел вперед и встал позади Элизы, когда она открывала дверь.
Лицо Робинсона выражало такую откровенную враждебность, что я даже испугался. «Будь у него в кармане сюртука револьвер, я пропал», – подумал я. В воображении промелькнул газетный заголовок: «ИМПРЕСАРИО ИЗВЕСТНОЙ АКТРИСЫ СТРЕЛЯЕТ В МУЖЧИНУ». Или так: «СТРЕЛЯЕТ В ЕЕ ЛЮБОВНИКА».
– Думаю, вам следует пойти и отдохнуть, – сказал он Элизе дрожащим от гнева голосом.
- Предыдущая
- 46/65
- Следующая
