Пират - Марысаев Евгений Клеоникович - Страница 17
- Предыдущая
- 17/28
- Следующая
«Старый олешек, совсем старый олешек,– сокрушенно качая головою, подумал Чейвын.– Вдруг возьмешь да помрешь? Убыток совхозу. Я не могу допустить, чтобы родной совхоз нес убытки».
И пастух пометил старого оленя к выбраковке. Пират потащил пастуха дальше. Чтобы собаке было удобнее, Чейвын перехлестнул ремень вокруг ее груди. На подъемах он помогал Пирату, двигался сам.
Неподалеку от табуна к лиственнице был привязан племенной бык. Это Чейвын несколько дней назад его здесь привязал. У быка была повреждена и вспухла гнойными нарывами нога. Чукча подходил к животному с волнением. Пошла ли на убыль болезнь?
Больной олень шарахнулся от человека, волоча обезображенную нарывами заднюю ногу. Нарывы вспухли еще больше. Животное надо было забить.
Чейвын притянул веревку, поймал быка. Вытащил нож и с коротким взмахом по рукоять всадил лезвие в ложбинку груди. Тотчас выдернул, отбежал. Олень подкинул задом и упал на согнутые передние ноги. Из груди упругим фонтаном струилась кровь. От лужицы, натекшей в утоптанный снег, поднимался парок. Задние ноги животного начали выделывать пьяные кренделя, и вскоре бык завалился на бок. На полузакрытые глаза его натекла матовая пленка. В конце дежурства Чейвын освежует оленя, отделит от туши негодную для пищи больную ногу, а туловище привезет к чуму. Нюргуяна приготовит из парного мяса такое блюдо, что пальчики оближешь. Мяса северные люди едят очень много, раза в три больше европейцев, таньги больше на хлеб налегают.
А пока Чейвын вспорол живот оленя, оголив по локоть руку, достал большую скользкую печень. И принялся уплетать ее за обе щеки. Русские приходят чуть ли не в ужас, видя, как чукчи едят сырую оленью печень. И невдомек бледнолицым, что ходит еще Чейвын по тайге, пребывает в добром здравии только благодаря сырой печени, которую ест уже восемь десятилетий. Пастух бросил собаке требухи, приказал:
– Сити стесь! Сити!
Вымыл снегом руки, отер губы и пошел в табун. Там пастух будет находиться долгое время: если и теперь Пират не нарушит приказа хозяина, возбужденный близостью стада, не побежит к нему, то можно смело оставлять собаку в бригаде. Она не обременит пастухов лишними хлопотами.
Табун пасся на той стороне долины, часто облепив склон громадной сопки. Скрещивающиеся рога рождали бесконечный костяной звук. Словно кто-то шел по каменистой тропке и сыпал из дырявого мешка пересохшие горошины. Олени копытили лунки, добирались до мха. Частые серебристые облачка снежной пыли скрывали животных.
Чейвын не спеша начал обход. Уже подросли, вошли в тело молодые оленята, родившиеся весною. Окрепли, закостенели их копытца. Научились сами копытить лунки. По-юношески острые глаза чукчи приметили рослого быка-кастрата. Обычно такие быки медлительны, ленивы, а этот – сущий бес! Не пройдет и часа, чтобы не затеял со своими собратьями драку. Одной важенке выбил рогами глаз, другой пропорол бок, а вчера передними копытами отправил на тот свет молодого бычка. Хватит! Терпение пастуха лопнуло.
Чейвын вклинился в табун, стараясь не делать резких движений, чтобы не напугать оленей. Он выгнал быка-хулигана из стада на таежную полянку, там поймал его маутом. Повалил на снег, извлек из ранца пилку и под корень отпилил рога. Теперь оленю волей-неволей придется менять свой буйный нрав.
Бригадир уже заканчивал обход, когда в ложбинке замерзшего ручья наткнулся на следы кровавого побоища.
– Ай-яй! Ай-яй!...– воскликнул он.
На снегу валялись растерзанные и наполовину съеденные оленьи туши, голов десять. Вокруг было полно волчьих следов.
– Ай-яй! – опять воскликнул Чейвын.
Беспокойство пастуха вызвала не столько эта небольшая растерзанная группка животных, сколько то, что табун обнаружила волчья стая. По многолетним наблюдениям чукча знал, что теперь хищники не отстанут, будут совершать разбойничьи набеги раз в пять-шесть дней; нажравшись до отвала, уйдут недалеко, чтобы усыпить бдительность пастухов; проголодавшись, непременно повторят дерзкий набег. Спасти совхозных оленей можно было единственным путем – уничтожить стаю. Но ой как нелегко выследить, подстеречь этих опасных и чрезвычайно осторожных зверей...
От русских геологов Чейвын слышал, что в самой Москве вдруг пришли к выводу, что волк чуть ли не полезный зверь. Что он кушает только старых и больных животных и что его нужно не уничтожать, а, наоборот, беречь. А раньше Чейвын думал, что столицу населяют только умные люди. Пожалуйте в табун Чейвына, защитники волков! Посмотрите, каких олешков режет этот хищник. Только молодняк. Он не дурак, чтобы питаться старым, жестким или зараженным болезнью мясом, когда вокруг вдоволь молодого и нежного. Бригадир Чейвын точно скажет, сколько голов ежегодно губят волки...
Чукча поспешил в чум, чтобы рассказать о беде пастухам. Вскоре он приехал на лыжах к тому месту, где оставил Пирата. Пес не убежал, терпеливо ждал своего нового хозяина.
– Хоросая сопака,– похвалил Пирата Чейвын.– Умная сопака.
Чукчи никогда не ласкают собак, как это делают русские. Но сейчас Чейвын подумал, что Пират воспитывался у русского хозяина и, стало быть, привык к ласке. И он потрепал пса по загривку.
X
Казалось бы, Пирату хорошо жилось у пастухов. Его кормили, с ним хорошо обращались. Когда ударили сильные морозы и лайке-догу с ее коротковатой и не слишком густой шерстью стало холодно, Нюргуяна сшила Пирату одежку: одеялко из оленьего меха. Одеялко оборачивалось вокруг туловища и застегивалось на спине ремешками. Спал пес не в снегу, а в будке, также из оленьего меха, натянутого на каркас; будку смастерил Чейвын. О собаке заботились. И она отвечала на людскую заботу неустанным трудом, редкой понятливостью, послушанием. Как ездовой олень, возила Чейвына, стоящего на лыжах, на обход табуна (такой способ передвижения был в диковинку для пастухов, и они хвалили бригадира: здорово придумал!), превосходно шла по боровой дичи; то глухарь, то косач, то куропатка разнообразили пищу пастухов.
Но в глазах Пирата поселилась ни на минуту не исчезавшая тоска. Посторонний человек мог подумать, что пес поражен каким-нибудь недугом и испытывает постоянную боль. Нет, Пират был совершенно здоров, полон молодых сил и не знал боли физической. Его изводила совсем другая боль, страшнее самого тяжкого физического недуга – тоска по хозяину. Хозяином своим он считал только одного человека, который много дней назад улетел во чреве огромной ревущей птицы. Облик Константина, запах его сапог, штормовки, рук, бороды Пират помнил отчетливо и мог бы узнать среди сотен других запахов...
Чейвына он не мог полюбить даже в том случае, если бы точно знал, что хозяин покинул его навсегда. Пес не умел переносить свою любовь на другого человека, как это нередко делают люди и беспородные дворняги. Он был из благородной породы однолюбов. Пират подчинялся Чейвыну вынужденно: уж так сложилась его жизнь. Случись невозможное: пес вдруг узнал бы, где находится аэродром, с которого улетел его хозяин,– и он тотчас покинул бы Чейвына. И еще по одной причине Пират никогда бы не смог полюбить чукчу. Он пленил его, взял хитростью и силой. А людского коварства собаки не прощают и не забывают...
Между тем в работе дни бежали с удивительной быстротою. На обильной мясной пище, от постоянной физической нагрузки Пират рос и креп не по дням, а по часам. Все шире раздавалась грудь, круче, рельефнее становились бока. Ростом он уже перегнал взрослую восточноевропейскую овчарку – тому причиной была кровь огромного Фараона.
Пастухи часто кочевали с табуном. И ездовыми оленями мчались дни, бежали недели, текла жизнь пастухов. Истоптанный, с выеденными лунками участок тайги сменялся свежим пастбищем. Заснеженными долинами, по пояс проваливаясь в сугробах, гнали пастухи табун. Под шестьдесят морозец, дерет ноздри, першит в глотке. Жиденькие усы и бороденки оленеводов обледенели, спаялись с кожей. Но зимою, по единодушному убеждению оленеводов, еще «нисиво», легко кочевать. Вот летом – да! Топкая марь, гнус и мошка, зажирающая олешков насмерть, то и дело вспыхивающая копытка. Забот не оберешься! Летом теряют в весе и олешки и пастухи.
- Предыдущая
- 17/28
- Следующая
