Иисус Неизвестный - Мережковский Дмитрий Сергеевич - Страница 107

Было это или не было? Горе нам, если мы ответим с невежественной легкостью или с ученою тяжестью: «не было; про неправду все написано»; если отвергнем, как нелепую сказку, это чудо – прозрение-прорыв в иную действительность, туда, где зачинается новая, смертная тяжесть механики побеждающая, «невесомая материя», преображенная, прославленная, над хаосом торжествующая плоть Космоса-Логоса.

Это первое чудо с тем, последним – Воскресением, внутренне связано. В то же раннее, «темное утро», «в четвертую стражу ночи», совершаются оба; одно из явлений Воскресшего происходит на том же Геннисаретском озере (Ио. 21, 1–14); так же в Обоих видящие не узнают Иисуса и думают, что это «призрак» или «демон»; так же Он говорит им: «Это Я Сам»; так же Петр, узнав Его, бросается в воду.

Горе нам, если мы отвергнем это первое чудо, Хождение по водам, так нерасторжимо связанное с тем, последним, – Воскресением, что можно только вместе принять их или вместе отвергнуть. Если же мы скажем, что и того чуда не было, что Христос не воскрес, то нет христианства, нет христианского, а может быть, и никакого человечества; есть только человекообразное животное, огню обреченный плевел.

«Равви! ходил ли Ты по водам?» – если бы так спросили ученики, то более чем вероятно, что Он ответил бы: «ходил».

Равви! когда Ты сюда пришел?(Ио. 6, 25.),

спрашивает Его народ, вернувшийся на следующий день в Капернаум с горы Хлебов, кажется, смутно подозревая что-то чудесное в этом внезапном пришествии. Но если бы спросил Его народ не «когда», а « как Ты сюда пришел?», то более чем вероятно, что Иисус ответил бы: «Пришел, как вы, по земле». Противоречие между двумя этими ответами неразрешимо в нашем геометрическом пространстве и в нашем историческом времени; но может быть разрешается в той, еще или уже неведомой нам, предельной точке религиозного опыта, где наше пространство, трехмерное, соприкасается с четырехмерным, наше время – с вечностью, История – с Мистерией. В двух местах не может быть в одно и то же время одно и то же тело; но два тела – могут.

Есть тело душевное, ψυκικόν; есть и тело духовное, πνευματικόν (I Кор. 15, 44), —

учит Павел.

Два тела – у человека Иисуса. В теле «душевном», «психическом», Он стоит на горе; в теле же «духовном», «пневматическом», идет по водам. Вот почему на вопрос: «как пришел Он в Капернаум, по воде или по земле?» – два, как будто противоречивых, а на самом деле согласных ответа: «по земле» и «по воде».

Еще ли не понимаете и не разумеете? еще ли окаменено у вас сердце?

Но как бы ни было окаменено сердце учеников – и наше, – что-то узнали они в эту ночь, – и мы могли бы узнать, чего уже никогда не забудут, и мы не забудем: ко Христу в Иисусе приблизились так, как еще никогда; Божеское лицо Его увидели сквозь человеческое, хотя и очень смутно, как рыбы видят солнце сквозь воду.

Кажется, не воспоминание учеников, а лишь предание церковной общины хочет прояснить это смутное, перенести его оттуда, где только и могло оно совершиться, – из утренних сумерек – в полный свет дня, с границы между временем и вечностью – во время целиком.

Бывшие же в лодке подошли, пали ниц перед Ним и сказали: истинно Ты – Сын Божий!(Мт. 14, 33.)

Если это уже тогда могло быть сказано, то незачем бы Иисусу спрашивать учеников в Кесарии Филипповой:

за кого вы почитаете Меня?

И исповедание Петра:

Ты – Христос, Сын Бога живого, —

так же, как слово Иисуса к Петру:

блажен ты, Симон, сын Ионин(Мт. 16, 16–17.),—

потеряли бы всякий смысл.

Нет, в окамененном сердце учеников это исповедание в ту ночь могло быть только немым.

«Тело Его не совсем такое, как наше», это они, вероятно, всегда чувствуют; но в эту ночь почувствовали так, как еще никогда.

Вспомним «Утаенное Евангелие», Апокриф Матфея, где уцелел, может быть, след исторически подлинного воспоминания о том, что действительно испытывали знавшие Христа по плоти:

Почивал ли Он, ночью или днем, было над Ним божественное свечение. [644]

Только маленькие дети, да старые старушки все еще видят в потускневшем золоте сияния вокруг лика Господня на старых иконах нечто подобное. Но, если и для нас не озарится человеческое лицо Иисуса этим «божественным свечением», мы его никогда не узнаем. Плотски-физически чувствуют ученики, осязают всегда, в живой плоти человека Иисуса какую-то одну, неуловимо от пяти чувств ускользающую, из этого мира в тот уходящую, призрачно-прозрачно-огненную точку. В теле же Идущего по водам внезапно разрастается она, как искра – в пламя, так что все тело, охваченное и как бы раскаляемо этим пламенем, становится тоже огненно-прозрачно-призрачным.

Славу Свою явил Иисус, —

говорит Иоанн о Кане Галилейской (2, 11), первом чуде Господнем, идущем от Отца в мир. «Слава», δόη значит «сияние», «свечение». Можно бы сказать то же и о первом чуде Его, идущем от Отца к миру, – Хождении по водам.

Свет во тьме светит, и тьма не объяла его.(Ио. 1, 5.)

Три возрастающих света – три чуда:

Хождение по водам, Преображение, Воскресение.

В первом – солнце восходящее; во втором – полдневное; в третьем – незакатное. И эти три чуда, три солнца, – одно, потому что во всех трех Иисус «явил Себя» – чудо чудес, солнце солнц.

Надвое переламывается служение Господне от Вифсаидского вечера до Капернаумского утра.

В начале было Слово, и Слово было у Бога.(Ио. 1, 1.)

В первой половине служения – Слово сказанное, во второй – сделанное; в первой – Слово низошло в мир, во второй – стало плотью; слышимое Слово – в первой, во второй – вкушаемая Плоть.

Плоть Мою ядущий пребывает во Мне, и Я – в нем. – Ядущий Меня жить будет Мною(Ио. 6, 56–57), —

это не мог бы сказать никакой человек в теле трехмерном, во времени, в истории; это мог сказать только человек на той последней черте, где время соприкасается с вечностью. Вот для чего и нужно связующее, между Вифсаидским вечером и Капернаумским утром, звено – Хождение по водам.

И переправившись на ту сторону (озера) моря, прибыли в землю Геннисаретскую.(Мк. 6, 53.)

Может быть, в какой-то одной, все для них решающей, огненной точке «экстаза», «исступления», «выхождения из себя», переправились «на ту сторону» не только моря, но и мира.

Когда же вышли из лодки, тотчас, узнав Его, люди обежали всю окрестность ту и начали приносить больных…

…И просили Его, чтоб им прикоснуться хотя бы к краю одежды Его. И которые прикасались к Нему, исцелялись.(Мк. 6, 54–56).

Многим, вероятно, из тех пяти тысяч, что, прождав Его всю ночь на горе Хлебов, сошли, в поисках за Ним, в Капернаум, казалось, что они нашли Его не совсем таким, каким оставили вчера. Новое что-то, как бы не сошедший с лица Его отблеск Божественного Свечения, могло им забрезжить, хотя и очень смутно, как солнце рыбам сквозь воду:

Равви, когда Ты сюда пришел? —

в этом явном вопросе слышится, может быть, тайный: «Где Ты был? что с Тобой произошло?»

Часто, весной, на Геннисаретском озере, после таких мгновенных бурь при безоблачном небе, какая, вероятно, была в ту ночь, наступает вдруг тишина бездыханная. В воздухе теплеет, низкие тучи сгущаются, и сеет мелкий дождь как из сита, заволакивая свинцовой пеленой горы и озеро. Если и это Капернаумское утро было таким, то, может быть, люди, сошедшие с горы Хлебов, вспоминая, здесь, на скучной земле, как райский сон, то, что было вчера, – едва не наступившее царство Божие, испытывали, как после пьяного пира, похмелье.