Аутодафе - Пехов Алексей Юрьевич - Страница 53

• Предыдущая
• 53/93
• Следующая

— Сделаю.

Я пошел по изрытому, диковатому лугу туда, где случилось сражение.

Вёлеф лежал на спине, его грудь была рассечена ударом меча, рядом валялся перерубленный посох. Монах упал в пяти шагах от него, вся правая часть его лица обгорела. Даже после смерти могучий каликвец сжимал в руке клинок.

Господина Хюбера я нашел в глубокой воронке. Вокруг законника лежали обездушенные одушевленные.

Никто не может назвать это победой. Она вышла слишком горькой.

Громкий стон заставил меня вздрогнуть. Вёлеф, с искаженным, заросшим щетиной лицом, приподнявшись на левой руке, с трудом сжал окровавленные края рассеченной груди и вновь рухнул на спину.

— Живучий ты, ублюдок, — с ненавистью сказал я, оглядываясь по сторонам.

За поясом у господина Хюбера все еще находился пистолет, и высечь огонь было секундным делом. Я выстрелил в колдуна, когда он вновь начал подниматься. Тяжелая пуля, к сожалению, попала, ему не в голову, а в плечо, развернув и вновь опрокинув на землю.

Я выругался и пошел к нему. Не собираюсь успокаиваться, пока не отправлю его в ад. Не знаю, почему он все еще был жив, с такими-то ранами, но махнул в мою сторону рукой и помянул дьявола.

Магия не сработала, кровь была уничтожена, и вёлеф стал медленно отползать.

— Послушай! Ты ведь страж? Я вижу у тебя кинжал! Мы можем договориться! — прохрипел он. — Я дам тебе много силы. Силы, которой ты даже не знаешь! Посмотри мне в глаза и поймешь, что я не вру!

Как же. Смотреть в глаза такому, как он, еще хуже, чем визагану. Я прекрасно помню легенды и знаю, что после этого не выживают.

— Я скажу тебе то, что ты больше всего хочешь знать!

Остановившись рядом с телом брата Курвуса, я открыл его сумку и вытащил цепь. Пожалуй, это будет лучше меча, который все равно вряд ли мне подчинится. Увидев оружие в моей руке, колдун взвыл:

— У меня есть книга! Книга, по которой я учился! Я отдам ее тебе! Только помоги!

Трясущимися руками он вытащил из-за пазухи небольшой томик в белой обложке, на которой оказалась его кровь.

— Возьми! И уходи! Когда я поправлюсь, ты уже будешь далеко! Просто дай мне шанс! Я не враг стражам! Она даст тебе власть! Море власти! Только прочти!

Я поднял книгу, убрал ее за пояс.

— Мы договорились? — Вёлеф все еще тщетно пытался поймать мой взгляд.

Вместо ответа я крутанул цепь над головой, отпуская звенья. Она змеей скользнула между моих ладоней, и острый синеватый крюк со смачным звуком воткнулся в тело колдуна, подцепив того за ребро. Он заорал, а я, не слушая его ужасные вопли, развернулся, перекинув цепь через плечо, и, словно бурлак, волокущий баржу, потащил вёлефа к сараю.

Он голосил, даже когда я бросил его рядом с кругом, где неистовствовал демон, воющий в унисон с тем, кто вызвал его для охраны чаши. Выходец из ада знал то, что пока еще не было известно колдуну.

— Не хочу назад! — визжала тварь. — Не хочу! Выпусти меня, проклятущее мясо!

— Власть! Вечная жизнь! Чего ты хочешь?! Я все! Все тебе дам! Только не оставляй с ним! Прояви милосердие, страж!

Я рванул цепь на себя, и она, точно отвечая моему желанию, освободилась. Вёлеф ослабел настолько, что мне не составило труда привязать его моим поясом к одному из деревянных столбов.

— Аутодафе, колдун. Вот тебе мое милосердие.

Я вышел из сарая, закрыл дверь и опустил засов. Дернул, проверяя, выдержит ли. Окна были слишком маленькими, чтобы он выбрался. Проповедник взирал на то, что я делал, с молчаливым одобрением на лице.

Пугало стояло рядом с ним и смотрело на меня с неменьшим одобрением и удовольствием. Ему понравилось то, как я обращаюсь с цепью.

В сарае обреченно рыдал человек, он, как и все люди, не хотел умирать, несмотря на то что был чудовищем.

Пламя юркими ящерками побежало по стенам и львом взревело на крыше. Я отошел, чтобы полюбоваться расцветающим огненным цветком, но на полпути вспомнил о незаконченном деле, вернулся к сараю и кинул в окно книгу в белой обложке.

Я проснулся от тряски. Тракт от Скандичи оказался в ужасном состоянии, словно в последний раз его чинили во времена первой городской Республики, когда об императорах в этих землях никто даже и не думал. Не понимаю, почему у регулярного дилижанса до сих пор не отвалились колеса и я все еще куда-то еду. Дороги Литавии порой поражают даже меня. И это в часе езды от Ливетты — столицы веры и одного из самых крупных и прекрасных городов цивилизованного мира!

Толком выспаться мне не удалось, я сел в карету сразу после полуночи, в Антелле, и, по сути дела, продремал всю дорогу, то и дело просыпаясь, когда колесо наезжало на очередную кочку.

Холодный свет раннего солнца освещал поля прекрасной провинции Товерда, на которых уже работали крестьяне, а также верхушки кипарисов, платанов и молодые виноградники.

Утро было удивительно прохладным для этого времени, как-никак почти середина лета. Обычно в июле месяце в Литавии стояла оглушающая жара, которая в прошлые годы нередко сопровождалась сильными засухами. Но в нынешнем году все оказалось иначе, и те, кто растили урожай, непрестанно благодарили бога за чудесные дожди, щедро льющиеся с небес и остужающие раскаленную печь горячего воздуха.

В дилижансе я ехал в одиночестве, если, конечно, не считать Проповедника. Двое других пассажиров предпочли сэкономить и путешествовать на крыше за пару суо. Они сошли ночью, где-то в маленькой деревушке, и сквозь сон я слышал, как ругается кучер.

Проповедник заметил, что я проснулся:

— Как ты думаешь, нас в городе уже ждут?

Я потер затекшую шею:

— Не знаю, как насчет «нас» двоих, но одного точно ждут — и довольно давно. Я задержался со всей этой дрянью. Думаю, Гертруда меня уже с фонарем разыскивает.

— Не обольщайся. Считаешь, что твоей ненаглядной любви больше делать нечего, кроме как ждать тебя у окошка изо дня в день?

Я расхохотался, чем его порядком озадачил.

— Чего такого смешного я сказал?

— Про любовь.

— А разве не так? Вы ж вроде как любите друг друга и хотите быть вместе.

— Это тебе Пугало сказало?

— Оно, как известно, не умеет говорить… То есть, ты хочешь сказать, это не так?

Я пожал плечами:

— Мне кажется, за те пятнадцать лет, что мы знакомы, если бы мы хотели быть вместе — мы бы были. Как Шуко и Рози, к примеру. Но ты же помнишь, чем закончилось наше последнее «вместе» — через три месяца мы едва не убили друг друга.

— Ну, я же говорю — любовь.

— Пусть будет так, — не стал спорить я. — Правда, мы называем это дружбой. Нас в жизни слишком многое связывает.

— И поэтому при каждой встрече ваша дружба заканчивается постелью.

Я с иронией сказал:

— Только с настоящим другом можно отправиться в постель. Все остальные этого совершенно недостойны.

— Тьфу ты! — сплюнул Проповедник. — Не знай я тебя чуть лучше…

Он не стал продолжать, а я лишь улыбнулся тому, что поддел его:

— Гертруда — мой самый близкий друг.

— А как же Львенок и Ганс?

— Они тоже друзья. Но не настолько близкие.

— Ну да. Они-то колец тебе не дарят. — Он осклабился. — Знаешь, я заметил, что, несмотря на то, что на своем пути, в этих славных трактирах и меблированных комнатах, ты встречаешь разных девушек, кстати, многие из них очень милы, никого из них ты не оставил рядом. Все равно рано или поздно возвращаешься к этой ведьме.

— Ну, она же все-таки ведьма, — ответил я.

Дилижанс остановился, и на диван напротив меня уселся тяжело отдувающийся толстый господин в платье торговца. Во мне он нашел благодарного слушателя, и Проповедник закатил глаза от нескончаемого потока слов, половина из которых произносилась на литавском — языке, очень популярном в Каварзере, Литавии, Флотолийской республике и Ветеции.

Торговец рассказывал об Оливковых холмах, пустошах, с западной стороны Ливетты тянущихся вплоть до дороги Авия — проходящего через всю страну старого тракта первого императора.

• Предыдущая
• 53/93
• Следующая