Синее безмолвие - Карев Григорий Андреевич - Страница 10

• Предыдущая
• 10/43
• Следующая

Надо совсем не иметь сердца, чтобы после такого разговора обмануть мальчишку. Но случилось так, что в понедельник заштормило — экипажи спасательных судов и водолазных ботов дежурили в порту, а ночью вышли к Тендре снимать с мели греческий сухогруз, там до конца недели и проболтались. Ждал, наверное, Прохора Ленька. И брехуном, конечно, обзывал. А что мог поделать Прохор? Морская служба!

В следующее воскресенье, уложив в чемодан акваланг, Прохор отправился к причалам, где неделю тому назад познакомился с Ленькой. Погода стояла пасмурная и ветреная. Белые барашки подкатывали к берегу на синих спинах волн и разлетались хлопьями пены, фонтанами брызг. Когда в разрыве туч выглядывало солнце, с неба спускался серебряный столб света, и море играло светло-синим, голубым и зеленым. Но серебряный столб уходил вслед за тучами, и краски темнели: хоть сколько смотри — только синее да белое, только волны да пена.

Прохор молча ходил по пустынным причалам. Леньки не было.

К полудню ветер ослаб, по морю потянулись светлые полосы, волны хотя и били почти с прежней силой о берег, но стало прозрачнее и голубее. Несколько шустрых пареньков уже бегали по мокрой гальке.

— Ты знаешь Леньку? — спросил Прохор одного из них.

— Какого Леньку?

— Вот такого, как ты, сероглазого, белоголового…

Пареньки обступили Демича, проявляя больший интерес к незнакомому моряку и его чемодану, чем к тому, о ком он расспрашивал.

— Сирота он, недавно школу бросил.

— Веснушчатый?

— Да.

— У него сестру Людкой зовут?

— Да, да Людмилой.

— Так это же Сын Моря. Ребята, кто знает, где живет Сын Моря?

Ленька учился в другой школе, но все они знали его историю, знали, как он бросил школу, как бродяжничал по окрестным селам, как бежал из детского приемника и опять появился в школе. Но куда он снова запропал и где живет, никто не знал.

— Плохие же вы товарищи.

— Да?.. А ты сам попробуй дружить с ним: чуть что не так, он тебе такую трепку задаст, ого!

Так или иначе, но Ленькиного адреса никто не знал, и Демич, подождав на причале еще часа три, решил, что завтра непременно сходит в школу, где учился его юный знакомый. Затем поднялся в город, сел в трамвай и поехал разыскивать Музей обороны.

В этом музее Прохор давно мечтал побывать, еще когда служил во флоте. Эх, ребята, ребята! Может, и зря вы обижаетесь на Прохора, что не поехал он с вами. Ведь вы же сами в этом и виноваты. Разве не Женька Валуйский рассказывал ему о том, как увидел в этом музее портрет брата-героя, о судьбе которого никто из домашних ничего не знал? Разве не ты, Виктор, рассказывал Прохору об экспозициях и документах этого музея? Что вам было до того, что отец Демича погиб в сорок первом при обороне Южноморска и, кроме скупой похоронной, ничего, даже портрета, не сохранилось для сына. Что вам до того?

Отец! Каждый имеет отца… Почти каждый теряет его: одни, как Ленька, в детстве, едва запомнив черты отцовского лица, ласку его глаз и тепло его ладоней; другие — когда станут уже юношами и многому научатся у отца, такому, чему у других никогда не научишься, — всю жизнь они потом подражают отцам и испытывают счастье узнавания в себе отцовских черт; третьи — когда станут зрелыми мужами и сами оставят в жизни глубокий чекан; но какими бы ни были их сила и слава, власть и слово отца для них непререкаемы. Всем горько терять родителей, но горше всех тому, кто потерял его младенцем, когда, научившись выговаривать самое дорогое слово, уже некому было сказать его. Двадцать лет Прохор носит в себе это горячее, как кровь, слово. Оно жжет его, оно переполняет его, требует выхода. Иногда парню казалось: сказать бы его тому, кому оно принадлежит, и стало бы легче. А сказать некому. Прохор даже не знает, какой он был, его отец. Прохор спрашивал деда Костя — добрый хлебороб был, говорит. Прохор спрашивал у матери — она только заплакала в ответ. Он выучил наизусть похоронную, но разве словами «пал смертью храбрых» все сказано?..

Отец был морским пехотинцем. Прохор все стихи про морскую пехоту выучил. Все мечтал: «Обойду все места, где высаживалась морская пехота, где она билась за этот, город, опрошу тех, кто воевал в ее рядах, — не может быть, чтобы так-таки никто и не помнил морского пехотинца Андрея Демича! Мне бы только узнать, каким он был, как воевал, как умер…»

Потому и не поехал Прохор с ребятами в Братск. Все хотелось рассказать им начистоту, да боялся — засмеют, посчитают сентиментальным чудаком. А Прохор и сам не любил ребят, способных легко растрогаться, расчувствоваться, считал это признаком душевной слабости. И в то же время полагал своим сыновним долгом узнать все об отце. Прохор верил, что в самую страшную минуту своей гибели отец думал о нем, и хотел быть таким, каким виделся отец в смертный час, хотел, чтобы дети его, Прохора, были похожи на деда, на безвестного бойца морской пехоты, павшего в бою за Отечество…

Раненый моряк вложил всего себя в бросок гранаты: силу каменных мышц, гнев и любовь, клокочущие в сердце, волю к победе, мужество и суровую решимость стоять насмерть. Все это сумел выразить в мраморе скульптор — одно только забыл: горячую мечту моряка о сыне… А ведь тот, кто шел на смерть, не мог не думать о детях. Скульптура не согревает Прохора. Моряк не похож на его отца.

Кто-то крепко сжал Прохору локоть.

— Здравствуй, водолаз!

Огляделся. Рядом стоял тот самый рыбак, который защитил Леньку на причале.

— Здравствуйте… товарищ Грач!

Грач засмеялся так, что молчаливые посетители музея оглянулись на него:

— Да не Грач я. Это меня мальчишки так окрестили. Бывший фронтовой корреспондент флотской газеты, ныне инвалид войны Иван Трофимович Подорожный, вот кто я такой. Ну, а о себе расскажешь?

Прохор назвал свою фамилию.

— Демич? — удивленно переспросил Иван Трофимович.

— Демич…

— Редкая, брат, фамилия. — Он задумчиво пробарабанил пальцами по костылю, будто воскрешая в памяти прошлое. — Редкая, а вот где-то застряла в моих извилинах, что-то хочет напомнить мне, а что — не улавливаю… У меня когда-то богатейшая память была, браток, я мог целый день по окопам ползать, не вынимая блокнота, а вечером в редакции такую корреспонденцию настрочить — ахнешь! И не переврано ни слова. А теперь, брат, перевалило за сорок, склероз и прочее такое… Демич, Демич, Демич… гм…

Прохор рассказал, что привело его в музей. Иван Трофимович оживился и снова стал похожим на грача, прыгающего по весенней пахоте.

— Это меняет, брат, дело, меняет дело. Так говоришь, твой героический предок служил на Черноморском флоте? Это уже кое-что значит! В морской пехоте, говоришь? Это уже кое-что дает для моих извилин. Где участвовал: Новороссийск? Мысхако? Малая Земля? Феодосия? Севастополь? Ах, вот как! Значит, здесь? Да, да… Конечно, зачем бы ты искал десантников Малой земли в нашем музее. Смешно! Ну, а в каком отряде моряков был твой отец? Не знаешь? Это, брат, худо… Худо, говорю, потому что здесь был не один отряд.

На минутку тучка раздумья набежала на его живое, энергичное лицо, он умолк. Потом снова вцепился в рукав Прохоровой рубашки.

— Не горюй, моряк, не горюй… Только здесь ты своего предка не отыщешь. Здесь одни колоритные фигуры. Имена многих героев надо искать в архивах. А архивов в городе два: городской, где я внештатным сотрудником состою. Большой и запутанный. И — у меня в квартире, в котором я господствую безраздельно. Этот чуть поменьше, но еще больше запутан. Понял? Пойдем! — Схватив костыли, он легко бросил свое упругое тело вперед. Прохор еле успевал за ним по широкой мраморной лестнице.

Комната на улице Короленко, где жил Иван Трофимович, действительно походила на хранилище архива: полки и полочки, шкафы и шкафчики, этажерки и ящики из-под папирос — все это было уставлено, уложено, завалено и загромождено подшивками газет, записными книжками, папками и просто пачками бумаг, перевязанными то куском рыболовной лески, то цветной тесьмой, то просто старым шнурком от ботинка. В дальнем углу стоял письменный стол, заваленный книгами, рукописями и толстыми потрепанными тетрадями, рядом диван, обитый черным дерматином, с другой стороны, вместо окна, стеклянная дверь, открывающаяся на крохотный полукруглый балкончик. Иван Трофимович извлек откуда-то алюминиевый чайник и, сунув его Прохору в руку, скомандовал:

• Предыдущая
• 10/43
• Следующая