Государева охота - Арсеньева Елена - Страница 42

• Предыдущая
• 42/75
• Следующая

Вот и теперь — жена, две дочери и сыновья князя Долгорукого, отца фаворита, последовали на охоту, куда отправился его царское величество. Это многих заставило призадуматься. Мысль Долгорукого женить царя на одной из своих дочерей, известна всем. Но теперь всем представляется, что он хочет воспользоваться всяким удобным случаем для решительного сговора. Я подробно говорил об этом с баронам Остерманом, он так же боится этого, как и я. Но он все еще не может верить, чтобы дело зашло так далеко. Если князь Алексей Долгорукий сделает эту глупость (второй том глупости Меншикова), он рискует ускорить гибель всего своего дома, против которого раздражены все здешние. Царь еще очень молод, и всего можно бояться от его благоволения к князьям Долгоруким — отцу и сыну. Если состоится этот брак, тогда — решенное дело: Россия возвратится к своему прежнему варварству".

— Сударь, я впредь не желаю обращаться к его величеству иначе, как в вашем присутствии. — Сухощавый, чуточку сгорбленный человек с острым, птичьим носом и воспаленными глазами склонялся перед князем Иваном и говорил торопливо, заискивающе. — Лишь в этом случае могу надеяться на какой-то толк, учитывая ваше на его величество влияние, Усерднейше прошу удостоить меня своей дружбой и. выслушать о том, что необходимо довести до сведения императора!

Покрасневшие глаза придавали этому человеку вид заплаканный, потерянный. Если бы Алекс не знал доподлинно, что перед ним стоит обер-гофмейстер и вице-канцлер Андрей Иванович Остерман, в руках которого фактически сосредоточена вся государственная власть, он принял бы его за жалкого просителя. Смешно, конечно! Влиятельный министр умоляет фаворита о расположении не потому, что желает заполучить себе какие-то блага, добиться ордена или протекции для родственника. Нет! Он всего лишь жаждет заручиться поддержкой Долгорукого, чтобы привлечь внимание государя к делам его собственного государства! А глаза у него всегда красные не от полного отчаяния, а потому, что очень больны. Хотя и в отчаяние Остерману приходится впадать частенько, порою даже более от сознания тщетности своих усилий.

Де Лириа немало внимания уделял в своих посланиях личности Остермана, и дон Хорхе Монтойя успел составить кое-какое впечатление об этом, безусловно, незаурядном человеке. Впрочем, те, кто посылал Хорхе в Россию, снабдили его немалым количеством сведений об Остермане, поскольку не без оснований полагали, что этот человек достигнет первенствующего влияния на государственную политику при следующем царствовании. Разумеется, в том случае, если на престоле окажется то лицо, на которое сделана ставка: лицо более покладистое, разумное и управляемое, нежели нынешний император. Но в данный момент вероятность сего значительно поколебалась...

Алекс стиснул зубы. Чувство вины, которое он испытывал с того самого мгновения, как лишился важнейшего своего груза, было по-прежнему острым, как в первый день. Однако во время приключений в Лужках эту вину несколько притупляла обыкновенная борьба за выживание, за спасение. Теперь же, отдохнув, придя в себя, почувствовав, что рана его почти исцелилась, он снова предался духовному самобичеванию. И то новое страдание, которое ему пришлось испытать сегодня, отнюдь не ослабило, а только усугубило его подавленность и тоску.

— Что-то очень уж внимательно вы разглядываете князя Ивана, — послышался у самого его уха знакомый вкрадчивый шепоток, и Алекс неприметно качнулся вперед, чтобы отстраниться от губ, которые мягко касались уха. — Неужто вам по вкусу этакие вот неотесанные северные варвары?

Алекс, который на Ивана Долгорукого вообще не смотрел, с улыбкой обернулся к своему патрону:

— Князь Иван достаточно красив, чтобы привлечь внимание... дамы.

— Значит, вас, обворожительный дон Хорхе, привлекает иной тип мужской красоты? Интересно бы знать, какой? Вам не нравятся рослые блондины — быть может, вам по вкусу изящные брюнеты?

Господи всеблагий, да разве тут было хоть слово сказано о том, что его вообще привлекает мужская красота?! Удивительно, с какой настойчивостью, умением, и тонкостью герцог сводит всякий разговор к единственной интересующей его теме!

Де Лириа играл глазами, касаясь мизинцем с длинным ухоженным ногтем тонких, очень ярких губ, и, как никогда раньше, походил на переодетую в мужской наряд женщину с наклеенными усиками. Алекса с души воротило, когда герцог устремлял на него этот свой загадочный томный взгляд. В такие минуты ему стоило больших трудов сдержаться и не расставить точки над i со всей прямотой и определенностью. Но это было бы фактическим окончанием его службы у испанского посла. После того, как он бездарно провалил свое основное задание, провалить еще и это? Ну, тогда ему и впрямь останется рассчитаться со своей жалкой жизнью, как едко выразился мастер. Нет уж, придется до поры до времени терпеть недвусмысленные намеки де Лириа и рассчитывать, что герцог пощадит своего верного любовника Каскоса и не станет в его присутствии осаждать другого мужчину. И так ревность секретаря начала превосходить всякие приличия. «А ведь если верно все, что я успел узнать о страстности и пылкости испанцев, — почти с безнадежностью подумал Алекс, — то мне запросто можно ждать от Хуана Каскоса удара в бок стилетом или двадцати капель яду в чашке кофе...»

При мысли о яде ему стоило больших усилий не шепнуть сквозь зубы проклятие. Лицо его исказилось гримасой, которую даже самовлюбленный де Лириа при всем желании не смог бы принять за улыбку, но, на счастье, внимание посла отвлеклось: двери обеденной залы распахнулись, и оттуда выскочил высокий мальчик в белом парике, съехавшем на сторону.

Все собравшиеся в приемной комнате поклонились, дамы низко присели.

Император мгновение постоял у двери, заметно пытаясь отдышаться и овладеть собой; взгляд его скользнул поверх склоненных голов, и Алекс, который в этот момент как раз поднял глаза, поразился выражению жгучей ненависти на лице этого мальчика. Самое удивительное, что ненависть сия была направлена на него, на Алекса, на дона Хорхе Монтойя. Почему, ради всего, святого? Или Алексу почудилось?

Государь сделал шаг, как бы намереваясь приблизиться к испанцам, однако тотчас резко повернулся и стремительно прошел, почти пробежал в бальную залу, откуда тотчас ударили звуки мазурки.

Вслед за императором потянулись придворные. В числе первых умудрился оказаться де Лириа, у которого, надо отдать ему должное, исполнение служебного долга всегда первенствовало над чувствами. За ним заторопился Каскос, а вот Алекс замешкался, бросая напряженные взгляды на закрытую дверь столовой.

Необъяснимая неприязнь императора мгновенно забылась. Единственное, что его теперь волновало, это — где же она? Вышла через другую дверь? Почему? Что произошло между ней и государем? Неужели правдивы все эти слухи, которые так и расползаются по Кремлю, по Москве: слухи о том, что у императора появилась фаворитка, имя которой вот-вот будет объявлено публично, однако это не княжна Екатерина Алексеевна, как следовало бы ожидать, а дальняя родственница Долгоруких, прибывшая из глубочайшей деревенской глуши?

Алекс снова стиснул зубы. На эту боль, на это страдание он не имел никакого права, они были греховны, преступны, однако сердце болело и страдало против всякой воли, Стоило только вспомнить ее серые глаза, то испуганные, словно у ребенка, то лукавые, точно у записной кокетки, то печальные, будто у мученицы, обреченной на смерть... А ведь это для него, для Алекса, была мука мученическая — узнать вдруг, что она — женщина, что тонкое плечо, на которое он столько времени опирался в своем бессилии, — не мальчишеское, а девичье плечо, что эти ноги, путавшиеся в слишком широких портках, — стройные женские ноги, что смущение Даньки и решительный отказ купаться и тем паче справлять естественные надобности поблизости от своего спутника объясняется вовсе не чрезмерной застенчивостью, а... а просто тем, что Данька — это девушка!

• Предыдущая
• 42/75
• Следующая