Во что бы то ни стало - Перфильева Анастасия Витальевна - Страница 23
- Предыдущая
- 23/71
- Следующая
В то трудное время все рабочие руки были на счету.
Марья Антоновна посоветовалась с Андреем Николаевичем, съездила в наробраз, и Кузьминишна восторжествовала. Теперь она была уже не просто матерью заведующей детским домом, а «завхозом». Новое пугающее слово, за которым скрывалось привычное и ясное — работа. И эта работа захватила ее целиком.
Шутка ли — в доме пятьдесят сирот. Правда, у некоторых нашлись родители, да какие они, где? Заберут ли ребят и когда? А поить-кормить надо…
Наконец-то после многих лет Кузьминишна почувствовала себя на высоте положения. Она была равноправной хозяйкой, отвечала за государственное добро, за общее дело.
Она сшила себе новый повойник, починила кофту, подружилась с воспитательницами. Помолодевшая, маленькая, гремя связкой ключей у пояса, как гроза, появлялась она то на кухне и следила, чтобы повариха не припрятала и не унесла пшена, то в спальнях, то наверху в своей каморке с громким названием «кастелянская».
Туда-то и пришли Андрей Николаевич с возмущенным Алешкой.
Но, прежде чем получить желанные полфунта гвоздей для обмена на будущий турник, им пришлось выдержать с Кузьминишной настоящий бой. Никак она не могла понять, для чего это девочкам (мальчишкам уж ладно), тощим, полуголодным девочкам кувыркаться под потолком и выделывать ногами разные кренделя, которые почему-то называются ХИС или ФИС культурой?
Тьфу, и слова-то не выговоришь!..
Но была у Кузьминишны одна затаенная и тревожная дума.
Раз и навсегда вросла в ее сердце любовь к одной из маленьких воспитанниц, Лене Евлаховой. А та оказалась теперь в стороне, Кузьминишна и видела-то ее редко. То уведут девочек полоть огород, то на какую-то «эскурсию»… То заберут всех в еще полупустые классы со сдвинутыми партами — раньше, давно, там была гостиная, кабинет барина и его приемная, запретная для Кузьминишны зона! Марья Антоновна занимается с ними, читает или спрашивает что-то, а они отвечают тонкими голосками…
К этим первым занятиям Кузьминишна относилась тоже с благоговением. И если удавалось встретить после них в коридоре Лену, она останавливала ее, гладила по стриженой голове и шептала:
— Учись, доченька, учись…
А вот Марья Антоновна никогда не была с Леной ласкова.
И тут начиналась та непонятная боль, которая мучила Кузьминишну. Она видела: Марья Антоновна, дочь, подчеркнуто ничем не выделяет Лену, даже строже с ней, хотя многих девочек зазывает к себе в комнату, расспрашивает, ласкает. Для Кузьминишны Лена была своей, ближе других, но показывать этого почему-то нельзя. Однажды Марья Антоновна, увидев, что Кузьминишна в присутствии других обнимает и целует Лену, пошла за старушкой наверх и сказала:
— Мама, очень прошу вас, не подчеркивайте своей любви именно к Евлаховой. Остальным девочкам это может быть обидно.
— Да я ж их всех, сиротинок, жалею! А Леночка — сама знаешь, мне кто.
— Знаю. И все же… Другие не должны чувствовать никакой разницы!
Конечно, Марья Антоновна была права, Кузьминишна понимала. Но это было не так легко и просто — отстранить от себя Лену. И теплое, родное слово «нянечка», которое так прижилось к Кузьминишне, она слышала теперь все реже. Как-то Марья Антоновна остановила Лену на лестнице в мезонин, куда та несла с другими девочками сдавать белье, отвела в сторону и спросила:
— Почему ты называешь Дарью Кузьминишну «нянечка»? Ведь у нее есть имя!
Марья Антоновна говорила сейчас вовсе не строго, даже весело, но глаза у нее были грустные.
— А она ведь нянечка мне?
— Не надо, девочка. Дарья Кузьминишна седая совсем, старенькая. Ты зови ее Дарья Кузьминишна. Хорошо?
— Хорошо, — прошептала Лена.
Она старалась понять, почему не надо, но не поняла. А спрашивать не решилась: Марьи Антоновны она боялась. И теперь очень редко, только когда никто не слышал, называла Кузьминишну по-прежнему.
Кузьминишна ничего не знала об этом коротком разговоре и по-своему объяснила, почему Лена стала ее чуждаться: наверное, чувствует, что она сама, подчиняясь дочери, отдалилась от нее. И это сознание тоже не давало покоя.
Кузьминишна утешала себя одним: Лена тихий и кроткий ребенок. Она — как воск, из нее что захочешь, то и вылепишь. И безграничное уважение и преклонение перед дочерью заставляли Кузьминишну верить, что в конце концов Марья Антоновна лучше знает, что надо, и Лена в надежных руках.
Могла быть и еще одна причина перемены Лениного отношения — Дина.
С тех пор как той сказали, что ее мать умерла и она останется здесь, в детдоме, Дина тоже резко переменилась. Куда девались ее бойкость, веселье… Молчаливая и сосредоточенная, она выполняла все, что требовали от воспитанников, но без прежнего задора. Марья Антоновна была к Дине особенно внимательна, но та не поддавалась, дичилась и ее. И еще Кузьминишна заметила: Дина по-детски остро, скрытно завидует Лене. Думает, наверное, что Лена здесь все-таки при своих. Она-то ведь знает, что Лена зовет Кузьминишну нянечкой не случайно, что та ей вроде родной!.. А сама Дина — одна. Может быть, и Лена, чтобы успокоить подружку, нарочно сторонится Кузьминишны? Кто их разгадает! Маленькие, маленькие, а сердчишки небось, как у взрослых, болят… И Кузьминишна при случае старалась обласкать Дину, уводила ее в мезонин, утешала. Но та была как ежик.
Только за Алешку умом и сердцем Кузьминишна была спокойна. К нему она начинала чувствовать даже что-то вроде уважения. Может быть, потому, что невольно вспоминались те страшные дни, когда она узнала его в Армавире. А может, и потому, что всегда видела его занятым делом.
Вот и сейчас…
Кузьминишна распахнула окно. Асфальтовая дорожка внизу была вся белая от солнца. Алешка шел от черного хода к сторожке, тащил ящик. Он был, видно, тяжелый, мальчик наклонялся, придерживая его на плече. Остановился, перекинул ящик на другое плечо и исчез в сторожке.
…Сегодня утром в спальню мальчиков пришла Марья Антоновна. Она спросила:
— Кто из вас умеет читать? Мне нужны пять человек. Будем разбирать книги, в доме сохранилась старая библиотека. Кто пойдет?
Алешка, хоть и читал еле-еле, вызвался сразу. В числе пяти оказался также Васька Федосеев. С ним у Алешки столкновений особенных не было, они как бы втихомолку приглядывались друг к другу. Мальчики толком не знали, что такое библиотека. Не слово привлекло их. Просто нашелся предлог, чтобы увильнуть от осточертевшей уборки и вообще что-то новое.
Кроме Алешки с Васькой, пошли трое: один — тихий, болезненный, щуривший золотушные глаза, второй — хитрый проныра, третий — добродушный весельчак, по прозвищу Кнопка.
Марья Антоновна привела ребят наверх, в мезонин. Там, за каморкой Кузьминишны, была маленькая, в четыре ступеньки, лестница и заклеенная старыми газетами дверь. Любопытные мальчишки давно уже заметили и безуспешно пробовали ее открыть.
Марья Антоновна повернула ключ. Пахнуло застоявшимся воздухом, пылью. Это была большая, не похожая на обычные комната, таких Алешка не видел нигде: все четыре стены были без окон, со сплошными, от пола до потолка, коричневыми полками. А потолок… Васька свистнул, задрав голову, Кнопка присел и дунул… Широкий столб падавшего с потолка света колыхнулся и заиграл разноцветной пылью, как радуга.
— Чудо-юдо! Гляди, дыра! — ахнул Васька.
Над остекленным потолком висело близкое голубое небо.
— Что, хорошо? — засмеялась Марья Антоновна.
Алешка во все глаза смотрел на полки. Некоторые были завешены пожелтевшими газетами, на других плотно друг к дружке стояли книги. Ух, сколько книг! Зачем? Да разве столько перечитаешь?
Марья Антоновна принесла откуда-то ладную, как игрушка, стремянку, забралась на нее.
— Ребята, половина книг уже разобрана. Остались вот эти полки. Часть мы передадим в районную библиотеку, остальные будем читать сами. Вслух. Ну-ка, Лопухов, принимай! Клади вон туда в угол, подстели газету, эти для нас. Иностранные — сюда! Растрепанные и без обложек — в ящик, потом в переплетную… Федосеев, помогай. Остальные идите к той полке, снимайте осторожно… Держи, Алеша!
- Предыдущая
- 23/71
- Следующая
