Путеводитель по повести А.П. Платонова «Котлован»: Учебное пособие - Дужина Наталья Ильинична - Страница 22

• Предыдущая
• 22/44
• Следующая

Одна из первых публикаций «Котлована» на Западе вышла с ярким предисловием И. Бродского. Среди прочих любопытных суждений о творческой манере Платонова, Бродский высказал и мысль о том, что Платонов пишет о реализации социальной утопии — строительство социализма — на языке данной утопии, которому себя полностью подчиняет. Эта точка зрения стала знаменитой, на нее часто ссылаются, как нам кажется, не всегда отдавая себе отчет в характере отношений Платонова к языку сталинской эпохи. Приведенные нами примеры («костер классовой борьбы», «пни капитализма», «сеять капитализм», «целыми эшелонами население в социализм отправлять» и пр.) свидетельствуют о весьма свободном обращении Платонова не только с языком своей эпохи, но даже с цитатами самого вождя. Платонов пародирует язык своей эпохи, а не подчиняется ему. И способов такого пародирования очень много. Кроме исправленной цитации вождя это и новое лексическое наполнение устойчивых формул официального языка. Так, например, платоновская фраза «в руках стихийного единоличника и козел есть рычаг капитализма» (77) воспроизводит один из многочисленных оборотов времени, в свою очередь восходящих, вероятно, к работам классиков марксизма-ленинизма, например: «самообложение — рычаг культурной революции»[127]; «расширение экспорта — рычаг для выполнения пятилетки в четыре года»[128]; «радио — рычаг для развития и улучшения работы профсоюзов»[129] и т. д. Выше мы показали, как писатель подчеркивает абсурдность одного из политических фразеологизмов «оказаться/плестись в хвосте масс» или «в хвосте требований жизни» при помощи старой языковой идиомы: «вы боитесь быть в хвосте <…> и сели на шею». Другая вольность, которую Платонов часто допускает при обращении с политическими метафорами, — деметафоризация ключевого слова. Приведем некоторые примеры. В политической фразеологии этого времени были популярны существительные «уклон», а также «колебания и шатания» и соответствующие им глаголы. «Уклон», как известно, определял политические взгляды человека по отношению к «генеральной линии» и был «правым» или «левым». «Уклону», этому крайнему проявлению политической неблагонадежности, предшествовали «колебания и шатания». Выражения активно употребляет Сталин, а за ним и средства массовой информации, например:

«Условия возникновения правого, а также „левого“ (троцкистского) уклона от ленинской линии»; «мелкобуржуазные элементы <…> вносят в пролетариат и его партию известные колебания, известные шатания», «вот где корень колебаний и уклонов от ленинской линии в рядах нашей партии»; «колебания и шатания в московской организации»[130]; «бывают и другие отклонения от правильной линии», «середняк есть класс колеблющийся»; «середняк может колебнуться к кулачеству»[131]; «мелкобуржуазные колебания и шатания»[132]; «необходимо преодолеть колебания и шатания»[133] и т. д.

В своем повествовании Платонов использует лексику этих политических обвинений, одновременно актуализируя прямое и переходное значение слов, например:

«Мужик было упал, но побоялся далеко уклоняться, дабы Чиклин не подумал про него чего-нибудь зажиточного» (70); «Чиклин, не колебнувшись корпусом, сделал попу сознательный удар в скудо» (81); «Жачев <…> одному колебнувшемуся сделал для успокоения удар в голову окомелком ноги, отчего колебнувшийся уснул» (98) и т. д.

Справедливости ради надо сказать, что не один Платонов позволял себе шутки на темы оборотов политического языка. Желание обыграть выражение «в хвосте масс», а также идею политических «колебаний и шатаний» в бытовых ситуациях было настолько естественным, что перед ним не могли устоять даже официальные культработники, в задачу которых входило политическое просвещение масс. Одной из форм такого просвещения были «вечера вопросов и ответов на злободневные темы». Журнал «Культурная революция» с возмущением пишет о «классово-чуждых элементах» среди культработников, деятельности которых «мы обязаны такими „достижениями“, <…> как знаменитые игры вроде „профдурочка“ и „политдурочка“ или остроумные „викторины“ с такими вопросами, как „когда у человека бывает хвост?“, „отчего пьяный шатается?“»[134]. Когда у человека бывают рога, это знают все. Ситуация бытовая и банальная. А вот неприятность с появлением хвоста — уже дело политическое. Грамотный строитель нового общества должен знать, когда у человека бывает хвост. Опять же, и с пьяным нельзя терять бдительности: у его шатаний может быть политическая подоплека. От составителей викторин, как и от прочих культработников, требовали новизны в работе. Измучившись в ее поисках, некие культработники не без остроумия решили разнообразить форму политических вопросов, вызвав нарекания журнала.

Из всех политических баталий 1920–1930-х годов современному читателю лучше всего известна борьба правящей фракции с «правыми» и «левыми» уклонами, поэтому следующая платоновская шутка может быть понятна без специального комментария:

«На улицу вскочил всадник из района на трепещущем коне. — Где актив? — крикнул он сидящему колхозу, не теряя скорости. — Скачи прямо! — сообщил путь колхоз. — Только не сворачивай ни направо, ни налево!» (106).

Ярким проявлением вольного обращения Платонова с политической лексикой является и целая страница вариаций на тему «сплошной» (ключевое слово выражения «сплошная коллективизация»). Приводим текст в его первоначальном варианте по рукописи:

«Организационный Двор покрылся сплошным народом. <…> Чей-то малый ребенок стоял около активиста. <…> „Ты чего взарился? — спросил активист. — На тебе конфетку“. <…> Ребенок с удивлением разгрыз сплошную каменистую конфету — она блестела, как рассеченный лед, и внутри ее ничего не было, кроме твердости. Мальчик отдал половину конфеты обратно активисту. „Сам доедай, у ней в середке вареньев нету: это сплошная коллективизация, нам радости мало!“ Активист улыбнулся с проницательным сознанием, — он ведь знал, что этот ребенок в зрелости своей жизни вспомнит о нем среди сплошного света социализма» (266). «Звуки середняцкого настроения мешали наступить сплошной тишине» (269).

Так же просто обращается Платонов и с другой метафорой современного политического языка «курс на индустриализацию / курс на коллективизацию»: «Ты что, Козлов, — курс на интеллигенцию взял? Вон она сама спускается в нашу массу» (36).

Подобных примеров употребления Платоновым того или иного политического оборота можно приводить много, но не это наша задача. Мы лишь хотели показать несправедливость отождествления платоновского языка с языком сталинской утопии, необходимость тщательного изучения той политической повседневности, в которой создавались платоновские произведения, и всех случаев соотношений их языка с официальным.

При характеристике «Котлована» в контексте политической повседневности 1929–1930 гг. особое внимание уделялось времени тех событий, которые так или иначе отразились в повести. Причину этого мы тоже называли: авторской датировки «Котлована» не существует. Запись на одном из листов машинописи (декабрь 1929 — апрель 1930), которую долгое время приписывали Платонову, сделана не его рукой.

Существенную помощь в ответе на вопрос о датировке может оказать изучение реалий времени, которых в повести много. Большинство из них мы уже называли. Анализ деревенских коллизий «Котлована» на фоне различных документов эпохи показал, что исторические аналоги некоторых из них имели место только в апреле 1930. Следовательно, раньше этого времени Платонов не мог начать работу над повестью. Реалии, упомянутые нами при характеристике городской части сюжета, связаны с началом 1930 г. Это и лозунги профсоюзной работы «лицом к производству» и «ближе к массам» (с сентября 1929 г.); и «месячник» по сбору «утильсырья» (январь 1930 г. и еще несколько ближайших месяцев); и тарифная реформа (с начала 1930 г.); и упомянутое на первых страницах повести Постановление НКТ «О недопустимости удлинения рабочего дня и неиспользовании выходных дней» (27 февраля 1930 г.); и пребывание М. И. Романова в должности (до января 1930 г.) и пр. Эти реалии подтверждают наше предположение, что Платонов пишет «Котлован» вскоре после деревенских событий февраля — апреля 1930 г., которые, видимо, и дали главный толчок к написанию повести.

• Предыдущая
• 22/44
• Следующая