Путеводитель по поэзии А.А. Фета - Ранчин Андрей Михайлович - Страница 4

• Предыдущая
• 4/55
• Следующая

Дом в поэзии Фета «окружает личность <…> он является у Фета средоточием пейзажа, центром того пространства, которое сродни лирическому субъекту» [Лотман 1973, с. 193].

Оттенки значения ‘тепло, уют’ присущи слову ковер. В стихотворении сосуществуют большой и неспокойный мир природы (или всего, что не есть дом) и теплый, родной для мальчика и кота мир детской. Но эти два мира не только противопоставлены. Для описания мира разгулявшейся стихии использован глагол играет, но с помощью родственного ему однокоренного слова игрушки характеризуется мир мальчика. Мир этот отнюдь не столь безмятежен, как может показаться на первый взгляд[10].

По свидетельству Фета, А. А. Григорьев, восхищавшийся этим стихотворением, восклицал: «Боже мой, какой счастливец этот кот и какой несчастный мальчик!» [Фет 1893, с. 152–153]. Как понять это замечание проницательного литературного критика и внимательного читателя? Почему мальчик несчастлив? Очевидно, потому, что он несвободен в отличие от играющей стихии, которой никто не вправе приказать спрятать игрушки и, встав с ковра, идти в спальню. Несвободен он и в отличие от безмятежно и самозабвенно поющего кота. Игра стихии и пение кота свободны, игры и поступки мальчика подчинены воле взрослых.

Повторяющийся, устойчивый образ фетовской лирики — окно (см.: [Сухова 2000, с. 53]).

Н. П. Сухова, замечая, что в произведениях Фета «поэт стоит перед окном в Мир, который чаще всего дает о себе знать беспокойными, тревожными сигналами», приводит цитату из «Кот поет, глаза прищуря…» и еще ряд примеров: «И крупный дождь в стекло моих окон / Стучится глухо» («Хандра», 1840), «Вот утро севера — сонливое, скупое — / Лениво смотрится в окно волоковое (узкое, щелевидное окно крестьянского дома. — А.Р.)» («Вот утро севера — сонливое, скупое…», 1841), «Люблю я немятого луга / К окну подползающий пар» («Деревня», 1842), «Печальная береза / У моего окна» («Печальная береза…», 1841), «Те же окна, как вчера, / Те же двери, та же свечка, / И опять хандра…» («Не ворчи, мой кот-мурлыка…», 1843). По мнению исследовательницы, «окно, распахнутое в мир, отсекает своей четырехугольной рамкой часть бесконечности и таким образом делает ее конечной, подразумевая в то же время продолжение „конечного“ за пределами своей рамки. То есть „окно в мир“ — это прекрасный пример стыка, борения конечного с бесконечным» [Сухова 2000, с. 67–68].

Образ окна встречается и в других лирических произведениях Фета. Например, в стихотворении «Безмолвные поля оделись темнотою…» (1842) распахнутое окно символизирует открытость «я» миру природы, их отрадное слияние: «И снова тихо всё. Уж комары устали / Жужжа влетать ко мне в открытое окно: / Всё сном упоено…». А в стихотворении «Ласточки пропали…» (1854), где, как и в «Кот поет, глаза прищуря…», природа за окном — стихия хаоса, враждебная человеку:

Иная, гармоническая природа, но также стремящаяся проникнуть через окно в мир дома, представлена в стихотворении «Знакомке с юга» (1854):

Особенное значение образ окна приобретает в стихотворении «Не спрашивай, над чем задумываюсь я…» (1854), где в окно бьется не стихия, а живое существо — голубь, символизирующий мир и покой, но попавший в губительную бурю: «Так голубь, бурею застигнутый, в стекло, / Как очарованный, крылом лазурным бьется».

Но в отличие от остальных примеров в стихотворении «Кот поет, глаза прищуря…» мир за окном не увиден взором наблюдателя, бесспорно находящегося в доме. Мирная картина с поющим котом и дремлющим мальчиком может открываться как условному наблюдателю, находящемуся в комнате, так и взгляду, проникающему в комнату извне, через окно[11]. Точное указание «буря свищет у ворот» и умолчание о том, кто именно произносит повеление мальчику, позволяет предположить, что пространственная точка зрения скорее находится вне уютного дома, — условный наблюдатель слышит голос, но не может увидеть взрослого, прерывающего своим приказанием сладкую дремоту ребенка.

Стихотворение написано четырехстопным хореем с чередующимися женскими и мужскими окончаниями стихов — размером семантически нейтральным, за которым в русской литературе не были закреплены какие-то определенные темы и смыслы. Метрическая схема четырехстопного хорея: 10/10/10/10 (в четных строках стихотворения Фета последняя, четвертая, стопа усечена и имеет вид: /1). Цифрой «1» обозначены позиции (слоги) в стихе, на которые согласно метрической схеме должно падать ударение, а цифрой «0» — позиции, которые должны быть безударными (в реальности в поэтических текстах обычны отступления от метрической схемы, обычно — пропуски ударений). Знак «/» отмечает границу между стопами.

В русской литературе XVIII века четырехстопным хореем писались иногда так называемые духовные оды (подражания библейской поэзии — псалмам, поэтические философские размышления), четырехстопный хорей преимущественно употреблялся в так называемой легкой поэзии (прежде всего в любовной лирике, создаваемой в подражание древнегреческому стихотворцу Анакреону, или Анакреонту), в песнях и романсах, связь этого размера с анакреонтическими мотивами веселья, упоения жизнью и любовью и с народной песней сохраняется и в первые три десятилетия XIX столетия, когда этот размер также используют в своих стихотворных сказках В. А. Жуковский, А. С. Пушкин и автор «Конька-горбунка» П. П. Ершов. Также этот размер был характерен для некоторых баллад (см. подробнее: [Гаспаров 1984, с. 54–55, 63–65, 113–115]).

Нейтральность размера, как и строгость композиционной структуры, призваны создать ощущение уравновешенности. Упорядоченная поэтическая форма словно противостоит одной из тем стихотворения — дисгармонии, разгулу стихии.

Вместе с тем для Фета, очевидно, была значима связь этого размера с некоторыми темами и жанрами. «Кот поет, глаза прищуря…» — своеобразная сценка с пунктирно намеченным сюжетом, а образ домовитого кота характерен для народной поэзии. Поэтому автор стихотворения мог учитывать соотнесенность четырехстопного хорея с литературными стихотворными сказками и с литературными песнями — подражаниями народной поэзии. Но несомненна сохраненная в фетовском произведении память о «Зимнем вечере» А. С. Пушкина, также написанном четырехстопным хореем с рифмовкой АБАБ и с таким же чередованием женских и мужских рифм: «Буря мглою небо кроет, / Вихри снежные крутя, / То, как зверь, она завоет, / То заплачет, как дитя» [Пушкин 1937–1959, т. 2, кн. 1, с. 439]. Однако явное тематическое сходство двух текстов (зимняя буря, вой или свист ветра) сочетается с разительным отличием: Фет заменяет печальный тон пушкинского стихотворения («горькая подруга бедной юности моей», «выпьем с горя»), в котором нет антитезы «вьюга на дворе — уют дома», настроением, исполненным покоя и безмятежной отрешенности.

В ритмическом отношении стихотворение Фета традиционно для образцов четырехстопного хорея: «II стопа чаще несет ударения, чем I-я, а I-я — чаше, чем Ill-я» [Гаспаров 1984, с. 76] (подробнее об этой тенденции см.: [Гаспаров 1984, с. 77, 134]). Так и в стихотворении «Кот поет, глаза прищуря…» ударение на первой стопе пропущено в третьей, седьмой, восьмой строках, в то время как на второй стопе ударение сохранено во всех строках, а на третьей стопе оно пропущено во второй, четвертой, шестой и двенадцатой строках.

• Предыдущая
• 4/55
• Следующая