Эммануэль - Арсан Эммануэль - Страница 21
- Предыдущая
- 21/74
- Следующая
– Я ничего не понимаю, – попыталась она вернуть внимание к себе. Марио встал с ковра и улыбнулся:
– Ничего страшного.
И, прежде чем она смогла прореагировать на его жест, он оказался рядом с ней, обнял ее за талию, опрокинул назад и крикнул своему гостю с таким воодушевлением и энтузиазмом, что Эммануэль была поражена:
– Non e bella, саго?
Он не отпускал ее, и она, оставаясь в той же позе, должна была открыть взору молодого англичанина свои поднятые вверх ноги. Затем Марио, пощекотав пальцами ее шею, расстегнул платье. Показались голые плечи, грудь. Марио вытянул губы, наслаждаясь этим зрелищем.
– Она прекрасна, не правда ли? – на этот раз Эммануэль поняла, вопрос.
Англичанин кивнул. Марио обнажил грудь женщины еще больше.
– Нравятся тебе ее ноги? – спросил он. Вопрос снова был задан по-французски, и гость только кивнул в ответ. Марио продолжал:
– Они очень красивы. И, самое главное, от пальцев до бедер они созданы только для наслаждения.
Ладонью он провел по коленям Эммануэль.
– Это же ясно, что их главная функция вовсе не ходьба.
Он наклонился совсем близко к Эммануэль.
– Мне хотелось бы, чтобы вы подарили ваши ноги Квентину. Идет?
Не совсем понимая, чего он от нее хочет, она решила не отказывать ни в чем. Она оставалась глухой к манипуляциям Марио. Его рука снова подтянула край платья, на этот раз гораздо выше. Платье было узким, и Марио свободной рукой приподнял стан Эммануэль, чтобы обнаружились не только ноги, но и низ живота. В этот вечер, впервые за всю свою жизнь в Бангкоке, она, несмотря на жару, надела чулки. Взгляду открылся ромб, образованный поясом для чулок и прозрачными черными трусиками, под которыми благоразумно улеглись шелковистые кудряшки.
– Давай, – сказал Марио, – Иди сюда!
Она видела, как приблизился к ней англичанин. Потом ощутила мужскую руку на своих лодыжках, одну, потом другую. Затем снова одна. А вторая пошла выше, по икрам, задержалась на коленях, потом снова двинулась вверх и, как бы обрисовав контур бедер, замерла, не решаясь проникнуть в последнее убежище стыдливости, вход в которое открылся потрясенному взору.
Тогда другая рука пришла к ней на помощь, и вот они замыкают в кольцо бедра Эммануэль, гладят их с внешней стороны, потом с внутренней, касаются полушарий ягодиц. И, осмелев, становясь все настойчивее, раздвигают ноги Эммануэль, и она кусает губы, чтобы сдержать стон. Марио любуется сценой, но Эммануэль не видит его, пока не открывает глаза. Встретившись со взглядом Марио, она старается прочесть в нем одобрение и указание. Но он улыбается загадочной улыбкой, значения которой ей не удается распознать. И тогда, словно принимая вызов, она стягивает с себя эластичные трусики. Руки англичанина сразу же кидаются к ней на помощь, они протаскивают трусики по всей длине ее ног и бросают на пол.
И сейчас же слышится твердый и решительный голос Марио. Он говорит по-английски, а затем повторяет все для Эммануэль по-французски.
– Вы не должны отдавать все одному человеку. Квентин получил ваши ноги, на сегодня этого для него достаточно. Сохраните для других, для другого случая остальное ваше тело. Каждая часть вашего тела – для другого мужчины. Насладитесь сначала тем, что будете отдавать себя по частям.
Эммануэль готова крикнуть: «А вы? Какая моя часть предназначена вам? Что во мне соблазняет вас больше всего?».
«Неужели, – спрашивает она себя, – ему хватило тех жалких прикосновений к груди?». Какое-то мгновение она даже ненавидит его. Но вот он выпрямляется, веселый, оживленный, хлопает в ладоши и радостно кричит:
– Мы же собирались ужинать! Кара! Пошли! Я хочу, чтобы вы отведали кушаний, от которых можно сойти с ума!
Он подхватывает ее на руки, в свете бумажных ламп ее ноги кажутся еще более стройными и вызывающими. И когда он ставит ее на пол, юбка окончательно сваливается с нее. Нагнувшись, Эммануэль замечает на полу маленький лоскуток черной прозрачной материи, ее трусики, и в замешательстве останавливается. Марио подхватывает их необычайно элегантным движением и подносит к губам.
– Погибнуть для реальности ничто, – читает он нараспев. – Но стоит гибнуть для воспоминаний. И грезами в разлуке рвется сердце.
Затем он прячет сувенир под жилет и, галантно предложив Эммануэль руку, ведет ее к низкому столику, вокруг которого поставлены три стула с высокими спинками, что-то очень средневековое и очень изящное.
Эммануэль не решается взглянуть на Квентина. Но мало-помалу ее начинает забавлять необычайность эксперимента, и досада на Марио улетучивается. Он, наверное, был прав, помешав ей отдаться этому милому мальчику, который в сущности, ей безразличен. Неужели ей все равно с кем спать? Неужели она будет отдаваться каждому, кто положит руку на ее колени? Достаточно того, что она позволила себе в самолете, она вечно отказывавшая мальчуганам, которые предлагали ей не только руку…
Но с Марио, очевидно, все будет не так. Она уже убедила себя в том, что ничего особенного нет, если замужняя женщина делит себя между мужем и любовником. И теперь, когда Мари-Анж вбила ей в голову, ей хотелось бы завести любовника. Но одного! И пусть им будет Марио!
Однако ей не хочется, чтобы партия итальянца развивалась так благополучно. И для того, чтобы показать, что из нее нелегко сделать послушную последовательницу его философии, она сказала:
– Мне не совсем понятно, как ваша «любовь по частям» уживается с той эстетикой, какую вы вчера проповедовали? Если важно расточать себя, разрушать, не щадить, почему же сегодня вы призывали меня быть осторожной, отдавать себя по чайной ложечке?
– Ого! Вы решили начать действовать? И где же вы предполагаете окончить?
– Окончить?
– Мы говорили об овальном портрете. Когда женщина, позировавшая для него, отдала свою последнюю краску и испустила последнее дыхание, какое же искусство могло остаться еще? Finita la commedia! Когда последний крик наслаждения сорвется с ваших губ, произведение исчезнет. Исчезнет, как сон, и никогда не возродится. Самый важный долг в этом бренном мире, единственный долг заставить все длиться. Разрушаясь при этом? Пусть! Но никогда не оканчиваясь.
– Стало быть, вы предрекаете мне близкий конец? Но как вы не сговорились со своей ученицей! Мари-Анж призывает меня растрачиваться, вы – экономить себя. И все это во имя одного и того же – краткости жизни.
– Дорогая моя, я вижу, что вы поняли меня совершенно превратно. Это оттого, что я неясно излагаю мысли. Мари-Анж делает это гораздо лучше, она умеет сформулировать то, что мы оба думаем, – и я, и она. У молоденьких девушек есть дар объяснения. С годами он, видно, теряется.
– Но ваши уроки абсолютно противоречивы. Вот, к примеру, ваше учение о воздержанности…
– Да это самый нелепый упрек, какого я заслуживаю, – засмеялся Марио.
– Но вы, возмущаясь воздержанием, в то же время приговариваете нас к нему.
– Не понимаю… Вот этот пирог поможет вам понять, что от него, во всяком случае, воздерживаться не стоит.
Ну как тут было не рассмеяться! У Марио была очаровательная манера уходить от трудный вопросов.
Некоторое время они говорили только на гастрономические темы. Квентин принимал самое скромное участие в разговоре, хотя Марио, как вольтижер, перескакивал с одного языка на другой. Эммануэль пела совершенно искренние гимны столу и буфету. Она признавалась, что до сих пор не придавала серьезного значения этой стороне жизни, но сегодня познала еще одну радость земного существования.
– Если вы не считали гастрономию самой большой радостью жизни, то что же тогда занимало ее место? – осведомился Марио.
Эммануэль поняла, что беседа направляется к другим высотам. Она призадумалась. Как ей ответить, чтобы остаться в тоне этого дома и в то же время не кинуться слишком откровенно навстречу намерениям хозяина? «В конце концов, я пришла сюда распутничать, а не заниматься философией», – сказала она себе и произнесла вслух тоном как нельзя более естественным:
- Предыдущая
- 21/74
- Следующая
