Девять братьев (сборник) - Чуковский Николай Корнеевич - Страница 4

• Предыдущая
• 4/37
• Следующая

Рябушкин поднял очки, развязал тесемки шлема. Лицо у него было курносое, круглое, веснушчатое. Приземистый, он в своем синем подбитом мехом комбинезоне казался грузным и неуклюжим. На ногах были мохнатые унты из рыжих собачьих шкур, очень теплые, но мало приспособленные для ходьбы. Передав самолет технику, Рябушкин медленно пошел по снежной тропинке к командному пункту.

Землянка командного пункта была вырыта на склоне горы. Рябушкин спустился в низкий сумрачный коридор и толкнул обитую войлоком дверь. В лицо пахнуло сухим теплом и запахом сосновой смолы. Желтый колеблющийся свет керосиновой лампочки, лившийся через открытую справа дверь, озарял столбы, подпиравшие потолок, обитые свежими досками стены.

Землянку командного пункта летчики называли «дворцом», потому что в ней было целых три комнаты. Слева за дощатой перегородкой, в крохотной комнатушке, заполненной телефонами, помещался оперативный дежурный, громкий голос которого постоянно заполнял всю землянку, а справа, за дверью, была комната командира – комиссара эскадрильи.

– Ну что ж, Рябушкин, входи, входи, – услышал он знакомый голос.

«Батя здесь, – подумал Рябушкин. «Батей» летчики называли командира эскадрильи капитана Рассохина. – Ну, все равно!» Он шагнул и остановился в дверях.

Рассохин сидел за столом прямо против двери. У него было широкое туловище и большая голова с жесткими рыжими волосами. Комбинезон на груди был расстегнут, и золотые пуговицы морского кителя ярко блестели. Глаза его, устремленные на Рябушкина, тоже блестели, маленькие, светло-голубые, с крошечными острыми точечками зрачков. Рябушкин часто видел это лицо улыбающимся, добрым. Но сейчас оно было хмурым.

– Вы знаете, что вы сделали? – спросил Рассохин.

Обычно он говорил своим летчикам «ты». Когда начинал называть их на «вы», значит, дело было плохо.

– Знаю, – сказал Рябушкин.

– Пока Костин и Карякин вели бой, вы метались по всему небу, как щенок по двору, – продолжал Рассохин.

Рябушкин не обратил внимания на обидное слово «щенок».

– Где Костин, товарищ капитан?

– Ага, теперь вам интересно знать, где Костин? Когда он дрался, вам не интересно было знать, где Костин, где ваш командир звена?

Рябушкин хотел было спросить – не сбили ли Костина, но горло у него сжалось, и он не в состоянии был произнести ни звука. Мелкие капельки пота выступили у него на носу. Он старался смотреть Рассохину в лицо, но не выдерживал взгляда его маленьких острых глаз и посмотрел ему за спину, туда, где на кожаном диване спал какой-то человек. Что это был за человек, Рябушкин не видел, так как на его лицо падала тень широких плеч Рассохина. Были ярко освещены только ноги спящего в мохнатых, таких же, как у Рябушкина, унтах. Вероятно, Рассохин догадался, что хотел спросить Рябушкин, и сказал:

– Костин и Карякин сбили «Юнкерс». Они вернулись и снова вылетели…

«Сказать ему, что я тоже сбил «Юнкерс?» – подумал Рябушкин. – Сказать или не сказать? Нет, не скажу. Не поверит. Никто не видал».

– Это второй «Юнкерс», – вдруг проговорил человек, лежавший на диване. – Он шел в паре с тем, которого сбил ты.

Лежавший на диване поднялся, и Рябушкин увидел курчавую голову комиссара эскадрильи старшего лейтенанта Ермакова. Комиссар потянулся, зевнул, но в глазах его не было сна.

«Так, значит, кто-то видел. Значит, им сообщили».

По-видимому, глаза Рябушкина на мгновение повеселели, потому что лицо Рассохина стало еще сердитее.

– Все равно, – сказал он. – Я отстраняю вас от полетов.

Рябушкин ждал чего угодно, но только не этого. Это было слишком ужасно.

– Товарищ капитан…

– Все, – сказал Рассохин. – Можете идти.

Рябушкин повернулся и медленно вышел из землянки.

На аэродроме было оживленно. Самолеты взлетали, шли на посадку, но Рябушкин, всегда с жадностью следивший за полетами, теперь не поднял даже головы, не обернулся: ему тяжело было смотреть, как летают другие. Он добрел до деревни и зашел в летную столовую пообедать. После обеда Рябушкин пошел в избу, в которой обычно спал.

Изба была двойная: справа от сеней жили хозяева, слева – летчики. Рябушкину никого не хотелось видеть, и он надеялся, что сейчас, в дневные часы, на половине, занимаемой летчиками, никого нет. Но он ошибся. Перед печью сидел на табурете лейтенант Никритин и подбрасывал хворост в огонь.

Лейтенант был высок, тонок, с зачесанными назад гладкими, почти черными волосами. Звали его Николай Николаевич, но в эскадрилье его чаще называли просто Колей. Он сегодня не летал, потому что самолет его был поврежден и ремонтировался. Никритин с утра топил печь, и в избе было жарко, как в бане. Он топил ожесточенно и с угрюмым удовольствием следил, как хворост корежился и распадался в огне. Никритин был не в духе.

Рябушкин вошел молча, сел на свою койку и стал стаскивать с себя комбинезон.

– Ну, как? – спросил Никритин, не повернув головы.

– Отстранен от полетов, – сказал Рябушкин.

Никритин удивленно взглянул на Рябушкина, хотел что-то спросить, но, увидев его расстроенное лицо, промолчал.

Стащив с себя комбинезон, Рябушкин лег на койку и стал читать «Трех мушкетеров». Ему нравилась эта книга. Он привез ее с собой из летной школы и теперь читал уже во второй раз. Какой ловкий, смелый малый был д’Артаньян! Умел выйти из любого положения. Уж его бы, наверное, не отстранили от полетов.

– Город видел? – спросил вдруг Никритин.

Никритин был ленинградец. В Ленинграде жили его отец и мать.

Рябушкин молча кивнул головой, не отрываясь от книги.

– Бомбили сегодня?

– Кажется, бомбили. «Юнкерс» шел от города пустой. Я его сбил.

– Какой район бомбили?

– Не знаю.

Рябушкин снова уткнулся в книгу.

Никритин замолчал и палкой от метлы поправил в печке хворост. Но мысль о городе беспокоила его. Через минуту он вновь спросил:

– На озере был?

– Был.

– Ну и что?

– Ничего, – сказал Рябушкин, продолжая читать.

– Замерзло?

– Открытая вода только к северу, а здесь лед.

– Машины через озеро идут?

– Не видел. Лед, наверно, еще тонкий. А люди идут.

– Пешком? – спросил Никритин, отодвигаясь от печки и оборачиваясь к Рябушкину.

– Пешком. – Рябушкин положил книгу на подоконник. – Саночки за собой с барахлом тащат. А больше без саночек.

– Как же они идут – голодные, в мороз, при ветре? Тридцать верст по льду!

– Так и идут. Некоторые падают.

Рябушкин нахмурился и снова взял книгу с подоконника. Но Никритин вскочил и подошел к его койке.

– Ты сам видел, как падают? – спросил он.

– Ясное дело, сам. Одна женщина упала…

– Женщина? Где же ты видел? В каком месте?

– Да совсем близко, километрах в восьми от берега.

– Может быть, она и до сих пор там лежит?

– Может быть…

Рябушкин перевернул страницу. Никритин стал ходить взад и вперед по комнате, потом подошел к своей койке и начал переодеваться.

Рябушкин искоса следил за ним. Никритин надел кожаные штаны, сапоги, меховую куртку – так одевался он, когда ездил на своем мотоцикле, – и пошел к дверям.

– Ты куда, Коля? – спросил Рябушкин.

– Закрой трубу, когда прогорит, – сказал Никритин и вышел.

Вздымая сухую снежную пыль, Никритин мчался на мотоцикле по дороге, прорубленной среди высоких сосен, и выехал на шоссе, проложенное вдоль берега озера. Здесь он понесся еще быстрее. Слева, между редкими стволами деревьев, виднелась замерзшая, пустынная гладь озера, тянувшаяся до самого горизонта. Наконец по обе стороны шоссе замелькали домишки и показался высокий маяк, построенный из красного кирпича на лесистом мысу. Неподалеку от маяка начиналась дорога через озеро. Ее только прокладывали. Группы красноармейцев на льду расчищали деревянными лопатами снег. Часовой остановил Никритина и проверил его документы.

• Предыдущая
• 4/37
• Следующая