Девять братьев (сборник) - Чуковский Николай Корнеевич - Страница 26

• Предыдущая
• 26/37
• Следующая

Штурмовка кончилась. Алексеев видел, что Костин пошел вдоль дороги все дальше от фронта, и начал отставать. Он уже не сомневался, что скоро упадет, и в глубине души хотел, чтобы скорее случилось это неизбежное падение. «Когда я погибну, они пожалеют обо мне. Сам Рассохин пожалеет».

Однако он чувствовал, что поступает неправильно. Правильнее было бы сделать все возможное, чтобы спасти самолет. И он наконец решился. Круто повернув, оставил товарищей и один пошел назад, к озеру. Он знал, что ему не удастся дойти до линии фронта. Но, к его удивлению, мотор продолжал тянуть и работал даже лучше, чем раньше. Перебои стали реже. А когда линия фронта осталась позади, перебои в моторе прекратились совсем.

Мотор гудел ровно, сильно и в несколько секунд вынес его на озеро. Самолет шел прекрасно, повинуясь каждому движению руля. Произошло непонятное. Мотор сам собой исправился в полете.

И тут Алексеев испугался, как никогда еще в жизни. Сейчас, после всего, что было, после страшных слов Рассохина, он вернется на исправном самолете, с исправным мотором, бросив товарищей, сражающихся в тылу у врага! Нет, хуже этого ничего случиться не могло! Что же делать? Повернуть обратно и попытаться найти Костина? Да разве сыщешь его на таком пространстве!..

Им овладело искушение: разогнаться и со всей силы врезаться в лед.

И в это время он заметил четыре «Мессершмитта». Они шли низко надо льдом, продолжая снижаться. Это поразило Алексеева: «Мессершмитты» редко бродят так низко. Куда они направляются? Вероятно, идут к озерной дороге.

Круто повернув, Алексеев помчался им наперерез. Он находился выше их и, перейдя в пике с огромной скорости, налетел сверху на ведущий «Мессершмитт». Очередь. «Мессершмитт» сразу клюнул носом, ткнулся в лед и распался.

Но в Алексеева сзади уже летели струи пуль. Не пытаясь уклониться, он развернул свой самолет под пулями и встретил второй «Мессершмитт» лоб в лоб. Они неслись друг другу навстречу, стреляя. Вот-вот столкнутся. «Нет, я первый не сверну, – успел подумать Алексеев в каком-то почти восторге. «Мессершмитт» вырастал перед ним с каждым мгновением, все шире закрывая горизонт. – Нет, я выдержу».

И не выдержал немец.

Между ними было всего несколько метров, когда «Мессершмитт» вдруг взмыл кверху, подставив Алексееву свое брюхо. Алексеев ударил в это брюхо из всех пулеметов. Вражеский самолет сорвался и, вертясь, пошел вниз.

Но у Алексеева уже не было времени следить за его падением. Два других «Мессершмитта» атаковали Алексеева сразу – один сбоку, другой сзади. Они разбили мотор и ранили Алексеева в ногу – выше колена.

Сияющая на солнце поверхность льда была совсем близко. Алексеев собрал все силы, чтобы посадить самолет. Он был искусным пилотом и еще в летной школе славился безукоризненной посадкой. Мотор уже не работал, но Алексеев спланировал на лед безошибочно и мягко.

Сидя в кабине, он увидел вдали дорогу. До нее было километра четыре. Увидел красноармейцев в тулупах, бежавших к нему по льду. «Значит, наблюдали, как я дрался», – подумал Алексеев.

Он услышал треск над собой и поднял голову. Два «Мессершмитта» пикировали сверху и стреляли. Пули веером ложились справа, зарываясь в снег.

Алексеев расстегнул ремни и вылез из кабины. Пробитая пулей нога болела, не давала идти. Он сделал несколько шагов и упал в снег.

Сидя в глубоком розовом от крови снегу, он видел, как «Мессершмитты» поднялись и опять пошли в пике. Пламя охватило его самолет. На Алексеева дохнуло жаром. Он пополз прочь от машины, навстречу бегущим к нему красноармейцам.

Он думал, что теперь, когда самолет горит, «Мессершмитты» уйдут. Но они не уходили. Они хорошо видели его оттуда, сверху, и пикировали на него. Гремели моторы, трещали пулеметы, пули ложились рядом, шевеля снег. Алексеева ударило в плечо. И он понял, что это конец.

Он сел, раскрыл свой планшет, вытащил карту и расстелил ее перед собой на снегу. Вымазал палец в бегущей из колена крови и липкой своею кровью написал на карте: «За Сталина! За Ленинград!»

Потом подумал и прибавил: «Простите…»

Потом вывел слово: «Люся».

И его убили.

Леша и Василий Степанович остались в квартире одни. Василий Степанович, раздраженный и злой, сидел в кресле.

– Неблагодарная, – сказал он и посмотрел на часы. За последние несколько минут он уже раз двадцать смотрел на часы.

Леша хмуро и подозрительно глядел на него.

– Что вы с ней сделали? – спросил он наконец.

– Я? Абсолютно ничего. Она просто удрала. Боже, как она меня подвела!

Он вскочил и в ярости зашагал по комнате.

– Что это значит – «просто удрала»? – спросил Леша. – Разве дети просто удирают? Вы… вы дурно с ней обращались? Я…

– Оставь, пожалуйста, – сказал Василий Степанович. – Она помешанная девчонка, и как с ней ни обращайся, она все норовит убежать. Я болван, что с нею связался. Она все мне сорвала в последнюю минуту.

Он опять посмотрел на часы.

– Нет, я этого так оставить не могу! – сказал Леша. – Я…

Но Василий Степанович, не слушая, перебил его:

– Сколько времени нужно добираться до вашего аэродрома?

– Часа три, если попадется машина, – ответил Леша. – Нет, это крайне подозрительно, – продолжал он. – Вы должны знать, куда она удрала.

Василий Степанович остановился. Какая-то новая мысль пришла ему в голову. Он посмотрел на Лешу повеселевшими глазами.

– Слушай, я, кажется, начинаю догадываться…

– Ну?

– Она поехала к тебе.

– Ко мне?

– Ну да, к тебе на аэродром.

– Да разве она знает, что я на аэродроме?

– Конечно, знает! Я ей сам сказал.

– Позвольте, вы же уверяли меня, дядя, что ничего ей не говорили.

– Я не говорил ей, что писал тебе, но что ты на аэродроме, я говорил, – сказал Василий Степанович.

– Да вы сами не знаете, где наш аэродром.

– Конечно, не знаю, – подтвердил Василий Степанович. – Я только предполагал, что он где-то в стороне Ладожского озера.

– Я еду! – Леша встал и в упор посмотрел на Василия Степановича. – И вы поедете со мной. Я не отпущу вас ни на шаг, пока мы ее не найдем!

– Ну едем, едем, сделай одолжение, – весело проговорил Василий Степанович и застегнул свою шубу.

Выбегая из квартиры Василия Степановича на поиски Эрны, Павлик в передней заметил Люсю. Он так давно ее не видел, так не ждал ее встретить, так был занят своей догадкой о том, куда удрала Эрна, что сообразил только на улице: «Да ведь это же Люся! Вернуться? Я только взгляну, там ли Эрна, и вернусь».

Через разрушенный дом, тот самый, в который бомбы попали дважды, он вышел на занесенный снегом двор и заметил на нетронутом снегу свежие маленькие следы. «Я так и знал, что она пошла туда», – подумал Павлик.

Плита, закрывавшая отверстие, была отодвинута.

– Эрна! – крикнул Павлик.

Снизу никто не отозвался.

Павлик спрыгнул в отверстие и открыл железную дверь в комнату с нарами. Здесь по-прежнему было теплее, чем на улице.

– Эрна! Эрна! – кричал он.

Все было тихо.

Павлик достал свой фонарик и осветил нары.

Эрна лежала ничком на прежнем своем месте и, подняв голову, не мигая, смотрела на фонарик большими глазами.

– Это ты? – проговорила она, узнав Павлика. – Ты опять сюда пришел? Разве снова упала бомба?

– Слезай, слезай, – сказал Павлик.

Она покорно слезла с нар.

– А я думала – это он. Он сюда иногда ходит подслушивать по телефону. Он к проводам приделал трубку и подслушивает. Я теперь про него все знаю. – Она странно рассмеялась. – Он не Тарараксин, а Тизенгаузен…

– Тизенгаузен? – спросил Павлик и от неожиданности сел на нары.

– Ну да, Тизенгаузен, – повторяла она, как самую простую и общеизвестную вещь. – Немец Тизенгаузен.

– Он немец?

– Немец.

• Предыдущая
• 26/37
• Следующая