Сто лет назад - Марриет Фредерик - Страница 20
- Предыдущая
- 20/76
- Следующая
— Понимаю и постараюсь, сколько могу, содействовать вашим планам! — проговорил я, и мы возвратились в каюту.
Получив письма от якобитов, Левин раскланялся и, отбыв на свое судно, немедленно снялся с якоря; скоро его судно пропало из виду.
На другой день, на рассвете я ввел свой шунер в бухту реки и в трех милях от берега моря выкинул белый дружественный флаг, собираясь войти в устье Гаронны. На фортовых батареях суетились люди, но не раздавалось ни одного выстрела, и мы вошли в реку.
Пройдя около мили по реке, мы были остановлены французскими чиновниками, которые взошли на борт моего судна. Пассажиры мои, переодевшись теперь в свое обычное платье, объявили явившемуся офицеру о своем звании, после чего таможенные немедленно вызвали лоцмана, который провел шунер в гавань. Пользуясь одновременно и попутным ветром, и приливом, мы вскоре бросили якорь рядом с двумя крупными судами, уже стоявшими раньше нас в гавани; тут же стояло большое французское шестнадцатиорудийное каперское судно, в котором я тотчас же узнал нашего прежнего противника у берегов Испаньолы, когда наш «Ривендж» был захвачен и славный капитан Витсералль потерял жизнь. Но я, понятно, не выдал себя ни одним звуком.
Как только мы встали на якорь, пассажиров и меня пригласили сесть в шлюпку для представления губернатору.
Прибыв к губернатору, мы были встречены им с большим радушием, и так как я привез якобитов на своем шунере, то губернатор, вероятно, подумал, что я один из их единомышленников, и потому обошелся и со мной крайне мило и любезно и тут же пригласил на обед. Я стал было извиняться, отговариваясь тем, что спешу возвратиться в Ливерпуль и снарядиться для нового плавания к берегам Африки, куда меня призывали распоряжения моего судовладельца, но мои бывшие пассажиры стали так настоятельно просить повременить с уходом день-другой, что я должен был согласиться на любезное приглашение.
Я был рад не только случаю повидать славный город Бордо, о котором столько слышал, но еще более рад тому, что мог этим оказать услугу капитану Левин. После приема у губернатора мы откланялись ему и отправились в гостиницу, где я занял красивое и удобное помещение.
Перед тем как идти на обед к губернатору, ко мне зашли четверо моих бывших пассажиров. Еще раз поблагодарив меня, они по очереди обняли и поцеловали меня, назвав своим другом и спасителем; а тот из них, кто назывался Кампбелль, сказал мне:
— Если бы вы когда очутились в беде или были арестованы здесь, во Франции, или вообще нуждались в какой-нибудь дружеской услуге, то помните, что у вас есть в моем лице друг, который во всякое время готов служить. Вот адрес дамы, которой вы напишите, что вам нужно содействие или помощь, и этого будет достаточно, чтобы я сделал все, что только возможно, чтобы выручить вас! Будем надеяться, что вам никогда не будет надобности в этом.
С этими словами он еще раз дружески пожал мою руку, и мы все вместе отправились к губернатору.
Обед прошел очень оживленно, кроме нас было еще много приглашенных; в числе последних я увидел командира французского каперского судна, стоявшего в гавани, и сразу узнал его, хотя он не признал меня; мы сидели неподалеку друг от друга за столом, и между нами завязался разговор; он много говорил о своих плаваниях в Вест-Индии и спросил, не знавал ли я там капитана английской службы Витсералля. Я сказал, что там действительно был капитан этого имени, командовавший каперским судном «Ривендж», убитый в том сражении, где было захвачено его судно.
— Вот именно, — сказал капитан французского судна, — это был смелый и отважный человек, умевший храбро драться с врагом, благородный и достойный противник, равно как и весь его экипаж; все они были храбрецы!
— Да, — сказал я, — они дрались, пока только было возможно; но у капитана Витсералля тогда было очень мало людей, всего 50 человек, при начале нападения.
— Ну, нет, я уверен, что больше! — возразил французский капитан.
— Могу вас уверить, что не больше: ведь он только что перед тем потерял немало людей при береговом нападении, и очень многих перевел на призовые суда.
Наш разговор привлек всеобщее внимание, и один из французских пехотных офицеров, прислушавшись к моим последним словам, заметил:
— Мосье говорит с такой уверенностью, что можно подумать, что он сам находился в это время на борту судна того славного капитана!
— Так оно и было в действительности, сэр, — проговорил я, — и я с первого же взгляда узнал этого господина, так как стоял подле капитана Витсералля в тот момент, когда он вел с ним переговоры перед боем; а затем, во время схватки, мне пришлось даже скрестить с ним оружие.
— Вы убедили меня в том, что действительно находились тогда на борту «Ривенджа», — произнес француз, командир каперского судна, — убедили тем, что упомянули о предварительных переговорах перед началом дела. Я счастлив, что имел удовольствие встретиться со столь храбрым и энергичным неприятелем!
Разговор стал общим, и со всех сторон посыпались расспросы, причем надо отдать справедливость французскому капитану: он был чрезвычайно корректен и беспристрастен во всем, что говорил об этом славном деле.
Вскоре общество разошлось, и большая часть отправилась в театр, после чего мы возвратились в свою гостиницу. Я прожил в этой гостинице еще два дня и в последний вечер моего пребывания в Бордо обещал капитану французского каперского судна отужинать у него с несколькими из его товарищей. Так как он первый посетил меня в гостинице и вообще был чрезвычайно мил и предупредителен со мной, то я не счел возможным отклонить его приглашение.
На следующий день, после полудня, пользуясь отливом, я должен был уйти из Бордо. Таким образом, по окончании театра я отправился с капитаном и двумя-тремя его товарищами к нему на квартиру. Когда мы явились, ужин был уже на столе; мы вышли в столовую и ждали, когда выйдет супруга капитана, не ездившая в этот вечер в театр, и которой я еще не был представлен.
Спустя несколько минут она вошла в столовую и в тот момент, когда она появилась, я невольно был поражен ее несравненной красотой, несмотря на то что это была женщина уже немолодая; лицо ее мне показалось знакомо; когда же она приблизилась к нам, опираясь на руку своего мужа, мне вдруг вспомнилось, что эта женщина — та самая красавица, вдова благородного французского дворянина, столь доблестно сражавшегося с нами на своем судне, та самая бешено-злобная женщина, которая ухаживала в королевском госпитале на Ямайке за своим раненым сыном и питала ко мне страшную непримиримую ненависть.
Когда наши глаза встретились, щеки ее вспыхнули: она узнала меня, и я почувствовал, как густая краска залила мне лицо, когда я низко склонился перед ней. Вдруг ей сделалось дурно, и она чуть было не упала назад, но, к счастью, ее муж успел вовремя подхватить ее и проводить в соседнюю комнату. Спустя немного вернулся он к нам, заявив, что жене его нехорошо и что она не может выйти к ужину, и просил гостей сесть за ужин без хозяйки.
Сказала ли она мужу, кто я, или нет — не знаю, но он был ко мне удивительно любезен и предусмотрителен во все время ужина. Мы, однако, оставались не поздно ввиду нездоровья хозяйки дома и вскоре все разошлись по домам.
От одного из французских офицеров, с которым я вместе возвращался в свою гостиницу, я узнал, что командир каперского судна встретился с своей настоящей супругой, возвращаясь домой с Ямайки, в одно из своих предыдущих плаваний; что сын этой дамы умер там в госпитале, и что она, оставшись одна, хотела вернуться на родину. Капитан влюбился в нее, женился и, как утверждал мой собеседник, боготворил свою жену.
На следующее утро я позавтракал и уложил свои вещи в чемодан, чтобы ехать на судно, затем сделал прощальный визит губернатору. Едва только я вернулся в свой номер, как дверь моей комнаты отворилась, и ко мне вошел вчерашний мой гостеприимный капитан, командир французского капера, в сопровождении трех сухопутных французских офицеров. С первого же взгляда мне бросилось в глаза, что капитан был сильно возбужден; тем не менее я приветствовал его дружелюбно. Он почти сразу заговорил о том сражении, где погиб капитан Витсералль, но вместо того, чтобы отзываться о нем с похвалой и даже восхищением, как в первый раз, теперь словно умышленно подбирал выражения, которые в моих глазах были неприличны и оскорбительны; при этом самый тон его был злобно вызывающий. Я поспешил остановить его, сказав, что, находясь под дружественным флагом, я лишен возможности отвечать на его слова и на его странное поведение так, как бы хотел.
- Предыдущая
- 20/76
- Следующая
