Наследство дядюшки Питера - Левант Яков Анатольевич - Страница 7

Он взял у Генриха карточку, внимательно рассмотрел ее, перевел взгляд на бледное от потери крови лицо парашютиста и вдруг рассмеялся:

— Нет, это не Мэри. Она такая же Мэри, как этот валяющийся перед нами парень — Дуглас Фербенкс. Обрати внимание на пробор, на узенькие дерзкие усики. Ни дать ни взять — знаменитый киноактер. Однако, дело становится чертовски интересным.

— Надо привести его в чувство.

— Сейчас, сейчас. Чертовски любопытное дело, Генрих. Понимаешь, Дуг и Мэри — это прошлое, романтика. У американской молодежи сейчас иные боги. Плесни-ка коньяку в рюмку, и мы раскроем эту маленькую тайну.

— Янки наметили очередной объект бомбежки, — отозвался Генрих, беря бутылку. — Только и всего.

— Бомбить объект, работающий против русских? Ты полагаешь, верность союзническому долгу заходит у них так далеко? Нет-нет, здесь что-то другое. Голуби, парашютист-романтик…

Старик приподнял голову раненого, осторожно поднес к губам его рюмку коньяку.

Через минуту щеки парашютиста порозовели, закатившиеся глаза ожили.

— Штандартенфюрер Рушке?! — воскликнул он.

— Да-да, это я, дружок. Кто же вас послал ко мне?

Сознание медленно возвращалось к Джону. Беседа с полковником, капитан Гуд, ночной полет, приземление… Что было дальше? Ах да, выстрелы и боль, жгучая боль, как от удара кнутом, полоснувшего наискось, от плеча к пояснице. Он напоролся на засаду, это ясно. Дело ни к черту. Ведь он должен был сдаться, сдаться по доброй воле.

— Я собирался сдаться, — говорит Джон. — Решил еще в самолете. Да-да, сдаться. Со мной обошлись, как с негром. Послали на верную гибель…

Постепенно он входит в роль, с удовлетворением отмечает истерические нотки в своем голосе. Рушке слушает его не перебивая. Когда Джон замолкает, он роняет, словно невзначай:

— Вы упомянули мое имя…

Джон внимательно смотрит на старика. Ошибки быть не может. Тяжелый подбородок, массивная голова на маленьком, хлипком теле. «Дуче в миниатюре»! Однако не поторопился ли он? В комнате еще кто-то есть.

Скосив глаза, Джон видит подтянутого молодого эсэсовца с бледным, как у мертвеца, лицом. «Вот беда, — проносится у него в голове. — И надо же было проговориться!»

— Так кто послал вас ко мне?

Ну, на этот вопрос Джон может ответить. «Дуче» сразу поймет, в чем дело, и выставит белолицего…

— Полковник Беркли? — переспрашивает старик и, к удивлению Джона, оборачивается к молодому эсэсовцу: — Слышишь, Генри? Рой Беркли, мой верный друг.

Оба — «дуче» и белолицый — придвигают стулья, подсаживаются к Джону. Что за чертовщина? Полковник специально предупреждал его: «Наедине, только наедине».

— Говорите же, — предлагает Рушке и, перехватив взгляд Джона, поспешно поясняет: — Это мой зять, Генрих Шернер. У меня нет от него секретов. Можете говорить свободно.

«А, черт с ними, с этими нацистами! — решает Клейтон. Короткое, вызванное коньяком возбуждение уже прошло, он чувствует головокружение и усталость. — Черт с ними…»

— Родные и близкие встревожены состоянием дядюшки Питера, — тихо произносит он условную фразу. — Готовы оказать помощь в любое время. Молят всевышнего о ниспослании ему здоровья и удачи. Аминь.

«Дуче» обменивается взглядом с белолицым. Что же они молчат? Головокружение становится все сильнее и сильнее, ноющая боль в плече делается невыносимой.

— Тебе плохо, дружок? — спохватывается «дуче». — Сейчас, сейчас. Ранение, слава богу, не тяжелое, можно обойтись без врача. Не следует вмешивать чужих в наши семейные дела, верно?.. Генрих, будь добр, там в углу в аптечке… Да-да, бинты. Давай сюда — в первую очередь нужно сделать перевязку. Так. А теперь флакон, — левый верхний угол, — противостолбнячная вакцина, флакон и шприц. Вот-вот. Чиркни-ка зажигалку: надо продезинфицировать иглу…

Легкий, едва ощутимый укол в левую руку. Как видно, «дуче» ко всему еще и неплохой медик. Ранение не тяжелое, говорит он? Вот и хорошо. Дело сделано, можно лечиться и отдыхать. Готовиться в обратный путь. Интересно, какой маршрут выберут для него?.. Ладно, это потом. Сейчас — спать, так хочется спать… Странно: шум в голове понемногу стихает. Мысли обрывочны, но ясны, как всегда. Надо запоминать, все это пригодится для сценария! Главное — больше деталей. Вот, скажем, фото. В нарушение инструкции герой берет с собой фото любимой. Надеется в случае чего выдать за фотографию известной киноактрисы. Но нацисты, захватив карточку, догадываются, в чем дело. Они засылают своего агента на родину героя, разыскивают девушку, начинают шантажировать ее… Да-да, это будет прекрасный фильм, настоящий боевик. Боевик с концовкой по-голливудски. Такие в свое время ставил Дуглас, славный белозубый Дуглас. Как жаль, что его нет сейчас…

«А ведь Дуг и Мэри тоже были друзьями Советского Союза, — засыпая, думает молодой парашютист. — Добрыми друзьями…»

— Приятно иметь дело с настоящим джентльменом, — замечает Рушке. — Я всегда был высокого мнения о полковнике.

— Что все это значит, отец? Откуда вы с ним знакомы?

Рушке молчит. Стоит ли говорить об этом? Гитлеровский волчонок не понимает, что для людей их древней как мир профессии не существует смешных рогаток в виде государственных границ, идей, религий. Планета не что иное, как игорный стол огромного размера. Совсем не важно, в какое ты кресло сядешь, надо только иметь хорошего партнера.

— Это было небольшое, но довольно щекотливое дельце, — наконец нехотя начинает старик. — Мы встречались в нейтральной Швеции. Речь шла о личных ценностях рейсхфюрера СС,[3] захваченных американцами в Неаполе. Беркли проявил и выдержку и понимание. Надо отдать должное этим янки. Их деловитость, широта взглядов…

— Так-так… — Шернер нетерпеливо похлопывает стэком по голенищу. — А теперь «родные и близкие готовы оказать помощь»?

— Ничего определенного, Генрих. Я не обещал ничего определенного. Просто дал понять, что в случае чего неплохо было бы возобновить контакт.

— Но какого ж лешего…

— Генрих!

— Да-да отец. Я тут спорю, уговаривая вас, волнуюсь. Вы делаете вид, что колеблетесь, изображаете этакую невинность, а сами…

— Я действительно колебался. И ждал сигнала. Ну, а теперь… — Старик вынимает из бюро туго набитую полевую сумку, отодвинув нераспакованные бинты, кладет ее на стол. — Если не удастся сохранить архивы, у нас останется только эта сумка. Ты возьмешь ее с собою. Думается мне, в ближайшие месяцы советские тылы, куда ты отправляешься, будут самым спокойным местом.

Пока Шернер рассматривает извлеченные из сумки продолговатые голубые карточки, Рушке вспоминает вызвавший в свое время много разговоров забавный эпизод. В начале сорок второго года, после ужасного разгрома под Москвой, какой-то генштабист притащил Гитлеру полевую сумку и кобуру. «Мой фюрер, русские выдыхаются. Они делают уже офицерское снаряжение из брезента!» Ловкач отхватил орден, а бесноватый добрый месяц кликушествовал, потрясая «трофеем»: «Русские выдыхаются…» Но вот советские армии вступили на священную землю райха. У русских командиров, действительно, были грубоватые кирзовые сумки, но, кроме того, — отличнейшие, новейшей конструкции 85-миллиметровые орудия, снаряды которых насквозь прошивали броню королевских тигров. Вот оно, золотое правило разведчика: никогда не преуменьшай силу врага…

— Это миниатюрная картотека на всех моих питомцев, — поясняет старый шпион. — По ней в случае нужды можно разыскать их и даже восстановить частично личные дела.

— И вы не боитесь, что она попадет в руки советской контрразведки? — недоверчиво прищуривается Генрих.

— Это принесет им не много пользы. Картотека надежно зашифрована, а главное — почти все лучшие наши кадры сейчас сконцентрированы на западе, в районах, недосягаемых для русских. Похоже, что кто-то в верхах тоже готовит себе приданое.