Скифы и Сфинксы (выпуск №7, 2011г.) - Кедров Константин Александрович "brenko" - Страница 18

у запруды, что скрыта муаровой тиной.

А болото тут было всегда.

Это мы – иностранцы.

Да-да...

27.02.11

----------------------------------------------------------------

Александр Бубнов

доктор филологических наук

ДООС – палиндрозавр

Курск

Фантазия...

В основе визуального стиха – реальная надпись на скифской чаше

-------------------------------------------------------------------

Хадаа Сендоо

Улан-Батор, Монголия

Монгольские слова

Монгольские слова

Несущиеся вскачь, поющие

Подобные большому табуну

На вольных пастбищах пасутся

И в каждом сердце

Солнцем и Луной живут

Как будто сразу после динозавров

Они из-под земли рванулись

И вместе с ними на своем коне я мчусь

Слова меня пленяют

Взлетающими гривами

Я радуюсь, ликую и печалюсь

Я ими опьянен – и так бывает

Я их читаю женщинам

Идущим и бегущим

По улицам, тропинкам

Таким волнующим и одиноким

О, мои великие Есугей и Оэлун

Я очарован

Голосами древними

Оленей и волков

Вещающих свое великолепье

По всей Европе, Азии

И Средиземноморью

Сияньем озаряя

Пустыни, горы, реки и долины

Верблюдов, коз и даже звезды

А буквы родной Монголии моей

Как будто кони с привязи сорвались

И с цокотом подков по всей земле бегут!

Собрала разбежавшиеся монгольские слова по-русски Александра Заболотская

Казань

-------------------------------------------------

Надежда Агафонова

Николаев, Украина

Пой дождю осанну

В этом городе

С названием кодовым

У меня на тебя

Мода.

И дождливая плакса-погода –

Лучшая из кутюрье.

Восемьдесят тысяч лье

Под водой

Мы плыли.

Играли – шутя – в морской бой.

Оставь мне хотя бы один кораблик.

Я хочу вернуться на нём

Домой.

Комкаю веки. Шепчу: «Крибле-крабле…

Бумс!..»

Где же дом?

Нет ни кошки, ни ложки.

Лишь берег. Лишь ряскою

Лодка обросшая, где ты –

Мой… Харон.

Подайте монету!

Карандашом по листу –

Как стилетом.

Я убью тебя,

Лодочник,

Завтра, к обеду –

Откровением рифмы

В графитовом карцере.

В реку забвения

Лью ламентации:

Ты –

Моя Родина,

Ты –

Моя ФРАНЦИЯ.

Пой, если сможешь,

Дождю осанну.

Мне час до костра.

Мне имя – Жанна…

* * *

Завидев падающую звезду,

Не спеши загадывать желание.

Это плачет Свет.

О твоей душе.

* * *

Проиграла тебя в Жизнь.

Проиграла тебя в Смерть.

Последний козырь

Прилип к душе.

Отдираю с мясом,

Складываю самолётик,

Запускаю в небо.

------------------------------------------------------------

Айя Рум

Санкт-Петербург

ьъ

я пишущая машинка

я крыса, шпион и двойной агент

я жертва, убийца и великий поэт

внутри меня стук

и сама я стучу по бумаге

свинцовыми буквами смысла

свинцовыми пулями правды

свинцовой дробью надежды

буква О пробивает бумагу насквозь

буква Р заедает

я немного картавлю

полтора десятка букв стерто

полтора десятка отвалилось

я пишущая машинка

у меня работают две буквы

одна твердый знак

одна мягкий знак

я напишу гениальную поэму

из двух букв

которая изменит вашу жизнь

жаль только, что я не смогу  прочитать вам ее вслух...

спать внутри крокодила

спать внутри крокодила

уютно свернувшись сотенной банкнотой

словно в бумажнике

и ни о чем не думать

подключившись к мозгу рептилии

видеть сквозь зеленую толщу воды

рыб, антилоп и черепах

не думать неокортексом

просто смотреть

это так здорово

спать внутри крокодила

и ни о чем не думать

-------------------------------------------------------------

«Амазонки усвоили язык своих мужей-скифов, и когда те пожелали вместе с амазонками вернуться к скифам, амазонки отказались: «Мы не можем жить с вашими женщинами. Ведь обычаи у нас не такие, как у них: мы стреляем из лука, метаем дротики и скачем верхом на конях; напротив, к женской работе мы не привыкли» … От брака скифов с амазонками произошли савроматы, говорящие на искаженном скифском языке, так как амазонки плохо усвоили язык. С тех пор савроматские женщины сохраняют стародавние обычаи: вместе с мужьями и даже без них они верхом выезжают на охоту, выступают в поход и носят одинаковую одежду с мужчинами»

Геродот «История»

-----------------------------------------------------   Михаил Зенкевич  Мужицкий сфинкс

Фрагмент

  Революция застала Семена Палыча за обычным занятием — обучением очередной маршевой пулеметной команды и быстро по-праздничному перевернула привычный серый уклад его солдатской жизни. Выгнала из закоулков казарм и стрельбищ и понесла из Ораниенбаума сначала в строю с музыкой к белому барскому особняку Таврического дворца, а потом на грузовиках с пулеметами по грязному шоссе к цитадели Советов – Смольному. Скоро он сменил жестяную трехцветную кокарду на серой шапке на красную жестяную звезду, превратился из солдата в красноармейца и пошел с пулеметом уже не на австрийцев и германцев, а на Колчака и Деникина. – Ну, Ленин удумал. Рази может один человек все переворотить? Сам народ перемутился. Я учитываю все положение и сужу так с точки зрения моей правильности. Для чего-нибудь живет же человек и удумыват, как лучше быть... Семен Палыч редко выскажется напрямик, без обиняков. Он долго крутится вокруг да около, словно боится спугнуть свои мысли, медленно наезживает их телегой, как дроф в степи. – Инвентарю нет... Все мы можем производить по-нашему, по-крестьянскому, а вот с железом нам трудно... Как говорится, один с сошкой, а с ложкой-то и не сосчиташь сколько, – жалуется он. – Деньги не Бог, они милуют и больше разума дают... Я смотрю на лицо Семен Палыча, такое же серое, невзрачное, знакомое, как тысячи крестьянских лиц, похожих друг на друга, как один загон в поле на другой, и вдруг вспоминаю стихотворение в прозе «Сфинкс» Тургенева. Вот он, этот мужицкий сфинкс, с муругим скуластым, из серого булыжника высеченным ликом! В желто-соломенной пустыне созревших хлебов, среди приземистых пирамид скирдов и одоний, под тихим немеркнущим заревом поздней летней зари повернул он ко мне простое, плоское, непроницаемое лицо и предлагает разрешить свою, неведомую ему самому загадку...

– От мертвой пчелы кануна не будет, – прерывает мои размышления Семен Палыч и идет подметать метлой с тока в кучу обмолоченное, но еще не провеянное зерно с мякиной. Мне уже не чудится в нем ничего загадочного, сфинксоподобного. Вероятно, все это было только миражной игрой необычного облачного освещения. Тем не менее неожиданно промелькнувшая мысль о мужицком сфинксе занимает меня, и я обдумываю ее, бродя за скирдами вокруг гумна. Мне вспоминается мужик Марей Достоевского и Платон Каратаев Толстого. Разве Семен Палыч не укрыл меня на пашне от преследования петербургских кошмаров, как Марей напуганного криком о волке мальчика? Разве он не сносил покорно десятилетнюю военную страду, как Платон Каратаев? Но ведь он совсем не похож на них или, вернее, похож только в одном: от него исходят вместе с крепким мужицким запахом те же темные тепловые лучи, как от парной весенней земли, от наливающегося зерна. <… > Он, по собственному его выражению, убивец – «такого убивца поискать», но с ним совсем не жутко, – сидя здесь на теплом току около пшеничного умолота и слушая его рассказы, думаешь, что и война, и революция – только глубокая вспашка, сев человеческих жизней для урожаев будущего, а самая отдача жизни кажется такой же простой и нестрашной, как бросание зерна в землю. Что за беда, если часть драгоценных полновесных зерен осыпается зря – «без урону никак нельзя», без этого не совершается севооборот веков у расточительного скопидома – времени. Семен Палыч оторвался со своей Непочетовкой от прошлого и еще не нашел лучшего будущего. <…> Путь к будущему для него еще темен, он часто сбивается с большака и, потеряв вешки, нащупывает валенком и кнутовищем под рыхлым снегом твердый, накатанный наст, как обоз на розвальнях в буран. И я верю в эти осторожные мужицкие поиски, вспоминая слова Семен Палыча: «Для чего-нибудь живет же человек и удумыват, как лучше быть». <…> Умаявшись за день, он скоро засыпает. Но мне спать не хочется, я лежу на спине, лицом к звездам, смотрю на белую, блестящую прямо надо мной в зените Вегу, вспоминаю о мужицком сфинксе и начинаю складывать и шепотом про себя бормотать стихи: По глазам полянин, по скулам финн. Миллионы таких безликих обличий, Чернозема, суглинка и супеси сфинкс, Неразгаданный сфинкс мужичий! В белом мареве дальних полярных морей Век, как летнюю ночь, со мной коротая, Родимчик рукою сними, как Марей,