Рыжий Будда - Марков Сергей Николаевич - Страница 4
- Предыдущая
- 4/39
- Следующая
Дознались китайцы, что пленник пробивался сейчас из Тибета в Россию, и тогда велел ему бамбуковый офицер открыть сундук.
Джа-Лама говорит китайцу:
– Я с вами говорить не буду, позовите кого-нибудь из русских.
Достали одного русского колониста, он из-за пазухи у Джа-Ламы ключи вынул и открыл сундук. Китайцы кинулись к сундуку и сразу нашли паспорт совсем не на Джа-Ламы имя, а на другое. Вот тут ты его и возьми! Китайцы дальше в сундук не полезли и отпустили Джа-Ламу с миром. А после пошел слух, что в сундуке было двойное дно, и на этом дне – бунтовщицкие бумаги, против китайцев написанные.
Дальше с Джа-Ламой опять чудесные истории пошли.
Объявился он скоро у русского купца в доме, потом, говорят, встретил консула Шишова и с ним в Ургу уехал, а оттуда в Кяхту.
Тут он вовсе запропал на целых десять лет, и его даже погибшим считали, но вдруг монголишки стали передавать, что у нашего отважного путешественника Козлова появился проводник Ширеп-Лама, чудного вида человек и шибко для своего звания образованный; борода у него окладом, в ламском халате ходит. Все решили, что это опять Джа-Лама затевает что-то, и так оно и вышло.
Опять передавать стали, что Козлов запечалился, когда сам не мог в Тибет попасть, и решил туда своего проводника послать. Поехал Джа-Лама в Тибет, вернулся оттуда и разминулся с Козловым, который ждал его, да не дождался, и сам двинулся в каменные края и сгинул на долгое время без вести.
Пал на коня Джа-Лама и побежал в Кобдо, к консулу Шишову. Стал просить он консула, чтоб тот его на розыск и подмогу к Козлову отправил.
Консул снарядил Джа-Ламу, поехал он Козлова искать и опять на десять лет пропал.
Об нем уж и забывать начали, но вдруг видят его русские люди у свойских купцов в Карашаре; Джа-Лама у них, оказывается, живет, только имя у него опять другое, бороды нет. Слух большой про Джа-Ламу по всей стране пошел, и в то время мне его и привелось увидеть.
Был я в гостях у одного князя в Хангельцике и увидел в первый раз Джа-Ламу, не зная еще, что мы с ним приятелями будем. Роста он среднего был, плотный, широк в плечах, лицо широкое, и улыбка по лицу всегда, как паучок, бегает. Сидит он, пьет чай из круглой чашки, истово, вприкуску, и все рассказывает хозяину про Тибет да Индию, где он бывал, да про то еще, как он в ученом месте в Пекине служил, как астроном, и составлял календари.
Чего только он не знал; после выяснилось, что он на пяти языках говорил и даже санскритом владел, о котором я только из книжных трудов наслышан.
Рассмотрел я его в первый раз хорошо. Держался он с благородством, а одет был как-то странно. Сверху на нем – ватный халат – китайский покрой, на боках разрезы внизу, а под халатом – старый мундир казачий, сапоги верховые, тоже русские. Разговор у нас зашел насчет китайцев. Джа-Лама мне и говорит:
– Скоро будет большая перемена, ее народ ждет и недождется!
Сказал это он и засмеялся опять, снова по щеке у него словно паучок пробежал.
После замолчал он, и монголы все, по деликатности, из юрты вышли, нас вдвоем оставили.
Тогда я его и спрашиваю прямо, на что он намекает.
Тогда он нагнулся и мне прямо в ухо говорит:
– Русским я могу все сказать. Я Монголию призван освободить. Чувствую я себя перерожденцем Амурсаны, и скоро за мной все пойдут. Дюрбеты уже войско обещали…
Проговорили мы тогда с ним до самого утра. Понравился он мне своим характером, и подружились мы с ним крепко.
Через месяц я и узнаю, что Джа-Лама творить начал. Господи боже мой! Пять тысяч на коня посадил – тут и дюрбеты, и халхасцы, и даже урянхов достал из соседних краев.
Идет эта армия прямо на Кобдо, где китайцы засели. Командующего своего Джа-Лама этой армии дал – Сурунгуна, но, конечно, Сурунгун во всем нашему монаху подчинялся.
Посмотрел я на Джа-Ламу и подумал, что такой монах любому Суворову нашему сто очков вперед даст. Разъезжает на коне, два маузера по поясу, тибетская сабля третьей, на плече – карабин.
Дошли до Кобдо, осадили кругом и город и крепость, но китайцы из гордости не сдаются, помощи просят из западных провинций. Какая тут помощь! Джа-Лама одним напором взял, в город сначала ворвался, а потом и крепость забрал. Тысячу целую пленных взял и всех не успел казни предать, человек семьдесят расстрелял, а за остальных русский консул заступился.
Между тем китайцы тревогу бьют, из Шарасумэ целая армия идет. Джа-Лама сидит в Кобдо и встречу хорошую для гостей готовит.
Тут наши чиновники русские засуетились, давай скорее обе стороны уговаривать, и добились того, что китайцы на Кобдо не пошли, а остались зимовать на своих позициях, верстах в трехстах от города.
Все это я офицеру своему и рассказал по порядку.
Он сразу в лице изменился, ко мне руки протянул и как закричит таким голосом, что на столе стаканы зазвенели:
– Слушайте, вы мне письмо к этому герою должны дать! Правда ли, что он киргизскому богатырю велел сердце вырвать, а потом с него кожу снял. Я еще про него слышал, что он армию настоящую у себя завел, что ламы ему коня седлают и стремя держат.
– Все правда, – отвечаю, – и из-за этого зверства у меня большая ссора с Джа-Ламой вышла.
– А как это он сердце вырвал? – опять спрашивает офицер. Стеклянные глаза его загорелись, вытянулся весь.
– Очень просто, – объясняю ему. – Бой был, и киргизы разбежались, раненых оставили. Джа-Лама посреди отряда подскакал к киргизам и увидел, что один из них, по виду богатырь, сидит открыв грудь и держит ладонь на ране. Смотрит спокойно на подъезжающих врагов, и из-под ладони у него кровь медленно льется. Монгол один ударил раненого пикой в грудь, но богатырь ни слова опять не промолвил и руки с груди не снял. Джа-Лама наклонился с седла, посмотрел в упор на богатыря и велел своему воину проколоть киргиза прямой саблей. Киргиз и тут не застонал, тогда Джа-Лама приказал вырвать сердце и показать его богатырю. Но киргиз на сердце свое не взглянул и так помер, не сказав ни слова. Правда, с него кожу сняли и посолили.
– Здорово, – шепчет офицер. – Я прямо к Джа-Ламе сейчас поеду. Я ему армию на ноги поставлю, артиллерию заведу! Так он, говорите, Кобдо взял и хочет дальше на китайцев идти? А ихние войска сейчас зимуют в степи? Почему же Джа-Лама ждет? Тут нечего медлить, надо действовать (по комнате тут он прошелся большими шагами), – ну, я сам с ним об этом поговорю!
Как есть безумный человек! Я, меж тем, готовлю себе постель, кошму от седла отвязал, резиновую подушку надул. А офицер с места не двигается. Я ему говорю:
– Господин офицер, давайте спать! Утро вечера мудренее.
– Сейчас, – отвечает он и велит занести седло.
– Это зачем?
– Как зачем? Спать, – отвечает. – Я всегда его под головой держу.
– И подушки у вас нет? – Нет и никогда не было!
– А накрываетесь чем?
– Шинелью!… Не беспокойтесь, пожалуйста, я всегда так.
Подивился я на него, и легли мы спать рядом. Он не спит, смотрит на огонь ночника, как-то пристально, не мигая, лежит не раздевшись, даже сапог не снял, шпорами в землю уперся.
Обернулся ко мне и говорит:
– Хорошо, что война тут у вас пошла. А то на Амуре скучно стало.
– Как так?
Начал он тут рассказывать совсем чудесные вещи.
Должен я при этом заметить, что никакого хвастовства тут не было. По-особенному все это офицер рассказывал, медленно и как бы нехотя.
Понял я из всего рассказа то, что он из Петербурга на Амур был послан, на Амуре, на пари, один на тигра ходил, в тайге бродил без оружия и пищи два дня, реку переплывал и от всего этого одну лишь скуку чувствовал и что ему, как вода и пища, военные подвиги необходимы.
Много он мне тут говорил. Все хорошо запомнил я и заснул в эту ночь поздно. Наутро мой офицер раньше меня встал, умылся, попросил у хозяина бритву и начал бороду намыливать. Я в это время стал свои вещи перед выездом собирать и на дне сумки нашел молитву тибетскую, которую мне один лама подарил.
- Предыдущая
- 4/39
- Следующая
