Приключения Альберта Козлова - Демиденко Михаил Иванович - Страница 29
- Предыдущая
- 29/83
- Следующая
— Возили…
— На курорт?
— Ага… В вагонах, где вместо окон решетки.
— Понятно! Элементарный прием. Замри!
Брагин замирает. Так замирают в детской игре «Тише едешь — дальше будешь». Одна нога выставлена вперед, руки прижаты локтями к корпусу, пальцы растопырены, готовые впиться в горло врага.
— Главное, — показывает на него Прохладный, — уловить, на какой ноге центр тяжести. Теперь резко левой под ножку, одновременно правой рукой с поворотом по корпусу… Раз!
Толик падает, катится по земле и, как ванька-встанька, оказывается на ногах. Он рассвирепел. Он потерял власть над собой. Будет дело!..
— Теперь покажу, как делается слитно.
Брагин вновь падает. Некоторое время лежит неподвижно, потом садится, на лице растерянность.
— Ничего, ничего, вставайте! Прием отработаем до автоматизма. Хочу обратить внимание на важную деталь: сбитый с ног противник — не побежденный. Какой фриц еще попадет. Падая, противник может сапогами ударить тебя в пах. Запомните, у немцев есть финки. Кто обратил внимание, почему у немцев широкие голенища?
— Форма такая…
— Чтоб нож удобнее прятать, — говорит Толик. — Воровская привычка.
— Не только нож, — добавляет Прохладный. — У немецких гранат длинные деревянные ручки. Немец гранаты ручками прячет в сапоги. И в атаку… Между прочим, удобно. У длинной ручки есть преимущество — можно далеко забросить гранату. И недостатки… Неудобно бросать через кусты — цепляется, и слишком долго горит детонатор.
Возвращаемся к расположению роты тоже бегом.
Потом готовимся к утреннему осмотру. Шуленин курит очередную цигарку-оглоблю, водит ласково рукой по матовым пуговицам — пуговицы зеленые, чтоб не демаскировали бойца в бою. Шуленин довольный — не надо чистить их каждое утро.
Выстраиваемся на осмотр в две шеренги, одна от другой в трех шагах.
— Старшиной роты назначается боец Брагин, — объявляет Прохладный.
Затем завтрак.
После завтрака дается полчаса на подготовку к выходу в поле: недавно ввели новый «Боевой устав пехоты», и Прохладный решил, что без знания устава нам не прожить.
Из палаток выносятся шинели. Они влажные после ночи. Бойцы помогают друг другу скатать скатки, ползают на коленях по мокрой траве, достают из карманов тесемки, перевязывают шинели. Надевают скатки через плечо. На одном боку висит противогаз, на другом — сумка с гранатами. Хорошо немцам, у них сапоги раструбом и у гранат длинные деревянные ручки — наши РНД надо носить в сумочках. Сзади по правой ляжке стучит саперная лопата. Спереди патронташи с патронами, еще есть оружие, котелок… Стальные каски.
Шуленина зачисляют в пулеметчики, вторым номером. Он матерится на чем свет стоит. Я вначале не понимаю, что привело его в бешенство, но когда «максим» разберут, на Шуленина взвалят станок, тридцать два килограмма.
Нам с Рогдаем дается лишь скатка, противогаз и малая лопата. Нам не положено личного оружия — мы ДРК, «Два разгильдяя Козловых», невоеннообязанные.
— Дайте хоть пистолетик! — просит брат у Прохладного.
— Бери! — Младший лейтенант протягивает ракетницу с непомерно широким стволом.
Рогдай доволен. Меня берут завидки, и я тоже прошу:
— И мне что-нибудь!
— Помоги третьему номеру!
Третий номер молча протягивает щиток от пулемета — это пять килограммов. Щиток неудобно нести. И зачем я напросился?
Выстраиваемся в колонну по четыре.
В конце строя бредем я и Шуленин. Он уже не ругается, улыбается — рад, что и мне всучили щиток.
— Никогда не напрашивайся и не давай начальству совета, — говорит он, согнувшись под тяжестью станка. — Заставят тебя же выполнять. Вот дурак! «Дайте мне!» Бери станок, доброволец.
Выходим на ровное место. Здесь рос клевер, его убирали конными косилками, земля подстрижена под нулевку. В стороне глубокий овраг, впереди до леса гладко.
— Рота, стой! На-пра-во! Смирно! Вольно!
Я бросаю щиток, помогаю Шуленину снять с плеч станок. Шуленин смотрит на колеса от пулемета с такой ненавистью, что кажется, краска начинает пузыриться от его испепеляющего взгляда.
Прохладный ходит перед строем, держит в руках красную книжечку, деревянным языком втолковывает в наши головы прописные истины:
— Раньше наши войска были слишком густо эшелонированы, несли неоправданные потери от артогня, авиации, минометов и так далее. Мы обязаны действовать самостоятельно, каждый за роту. Читаю: «Глава первая». Начну с пункта двадцать девятого: «Чтоб выполнить свою задачу в бою, боец должен уметь переносить всевозможные трудности и лишения, оставаться бодрым, мужественным и решительным и неуклонно стремиться к встрече с противником, к захвату его в плен или уничтожению». Ясна установка?
— Так точно!
— Запомните, в этом пункте есть существенное различие. Не «нас не трогай, мы не тронем», а «неуклонно стремиться к встрече с противником, к захвату его в плен или уничтожению».
Я смотрю под ноги, украдкой ковыряю носком сапога комок земли. Хорошо, что дождик перестал. Выглянуло солнце. Вдалеке от окопа между туч тянутся к земле нити лучей, как паутинки. Скоро бабье лето.
«Конечно, — думаю я, — врага нужно уничтожать, но стоило ли из-за подобной чепухи надевать на людей сбрую, тащиться за сто верст киселя хлебать? Об этом каждый день в газетах пишут… И зачем тактические учения?..»
Мысли мои далеко… Я забываюсь, думаю о прошлом…
Длинное в этом году лето! Не верится, что недавно я лежал на крыше Дома артистов, разговаривал с Орлом Беркутом…
Скоро ли отобьют у немцев Воронеж? Наверное, мама ждет нас дома, если ей немцы ничего не сделали за то, что батька ушел добровольно в Красную Армию.
А что делает дядя Ваня, дворник? Небось стал полицаем, раз начал грабить город до прихода немцев.
— Ложись!
Я падаю на землю. Рядом падает дядя Боря Сепп. Остальные стоят в строю и смеются. Почему они не выполняют команду?
Прохладный подходит, я вижу его начищенные сапоги. Говорит:
— Встать! Лечь! Встать! Лечь!
Мы с дядей Борей выполняем команды: встаем, ложимся…
— На первый раз объявляю выговор, — предупреждает Прохладный.
Оказывается, он, чтобы выяснить, кто невнимательно слушает, тихо предупредил: «Сейчас будет команда „Ложись“, но всем стоять!» Я и дядя Боря замечтались.
Через час Сеппа, меня, Рогдая и еще шестерых бойцов — полное отделение — оставляют, остальные бойцы: во главе с Прохладным уходят в балочку — оборудовать стрельбище.
Как только Прохладный скрывается в овраге, старшина роты Брагин командует:
— Вольно! Еще вольнее! Перекур с дремотой. Алик, встать на стреме, как увидишь командира, свисти. Поспим, братва.
Он ложится на землю, скатку подкладывает под голову и сразу засыпает. Остальные бойцы располагаются с комфортом. Кто курит, кто травит байки…
«А ничего парень-то, — думаю про Брагина. — Не выслуживается».
Я всматриваюсь в сторону оврага — нрав младшего лейтенанта известен: обязательно появится неожиданно, будет проверять бдительность. И почему он такой дотошный в службе? Ему бы пора быть полковником, а он все в младших лейтенантах ходит.
Часа через полтора взлетают три красные ракеты и в овраге раздаются выстрелы. Брагин просыпается, надевает скатку.
— Подъем!
Прохладный выныривает из кустов, подходит, смотрит. Он понимает, как мы изучали действия одиночного бойца, но виду не подает. Предлагает старшине роты:
— Покажите-ка на личном примере, как окапывается боец в чистом поле!
Толик Брагин не спеша ложится, переваливается на левый бок, достает из чехла малую лопату, начинает ковырять землю.
— Плохо дело! — морщится Прохладный. — Забыли в госпитале, как окапывается боец во время боя.
И началось!..
Я запомнил тот день! Мы метались по чистому полю, как затравленные кролики. Падали, вскакивали, ползли, без конца копали. Сколько же вырыто за войну окопов и окопчиков, если за три часа занятий мы перерыли, как кроты, целое поле!
- Предыдущая
- 29/83
- Следующая
