Шел ребятам в ту пору… - Харченко Людмила Ивановна - Страница 30

• Предыдущая
• 30/37
• Следующая

Митя протиснулся к небольшому окошечку, машинально, не глядя, кто там сидит, подал повестку, а когда поднял глаза, обомлел: их учительница немецкого языка. Она тоже узнала его, поднялась со стула и, убедившись, что гитлеровцев близко нет, зашептала в окошечко:

— Повестку твою я уничтожу, а ты уходи отсюда, больше не приходи. Слышишь?

Взволнованный Дмитрий побрел на Зеленый остров. Любимое место отдыха горожан теперь было пустынно. Митя посмотрел на оголенные поздней осенью деревья, на Кубань, что беспрестанно лизала берега, спустился ниже к воде, сел, прищурил светлые глаза и начал бросать в воду камешки. Долго сидел. Долго думал. Хотелось найти партизан, чтобы вместе с ними стрелять в ненавистных фашистов, но где их найдешь? Вернулся домой, когда над притихшим городом сгущались сумерки.

— Где же ты пропадал целый день? — накинулась на него Олимпиада Ивановна.

— Мама, не ругайся. Повестку мою уничтожили. Там наша немка. Она сказала, чтоб я больше не приходил.

— А зачем ты туда вообще пошел? — свирепо посмотрел на него Ростокин. — Не мог дождаться меня, что ли?

— Так вас же долго не было, дядя Коля.

— Ну вот что, друг, на улицу больше ни шагу. Сиди дома.

— Ладно, не буду, — покорно согласился Митя.

Николай Дмитриевич попросил Олимпиаду Ивановну:

— Оборудуйте нам, пожалуйста, с Митей жилье в подвале, Вера вам поможет.

А как только остались наедине, Митя и Николай Дмитриевич опять начали писать листовки.

Митя старательно выводил:

Мите ничего не говорили о подпольной группе, которой руководил Михаил Сотников. Он лишь догадывался о ее существовании. Догадка его подтвердилась одной холодной ночью. К ним вбежал человек-богатырь. Он что-то встревоженно стал шептать Николаю Дмитриевичу.

Митя слышал обрывки фраз:

— Открыл калитку… немец автоматом в грудь. Рванул на себя… убил. Вбежал в дом… уходите немедленно… Жена ушла. Сестра больная. Загрохотали… В сенцах топор… немца топором одного… другого. Выбежал… Кубани… Выстрелы… Ушел… Оглянулся, зарево. Дом… подожгли. Сестра погибла.

Теперь в подвале жили трое. Третьим был подпольщик Иван Даневич, которого Митя окрестил про себя здоровенным дядькой.

Как-то Даневич сказал Ростокину, что он подготовил другое потайное место, что надо немедля перебираться туда, но нужно прихватить харчей.

Олимпиада Ивановна ночью пекла хлеб. Трое подпольщиков услышали бешеный стук в дверь, и через несколько минут над их головами протопали в квартиру Фокиной немцы. Хорошо, что женщины завалили пилеными дровами ляду, которая вела в подвал. Немцы, обшарив глазами комнату, спросили у Олимпиады Ивановны:

— Муж есть?

— Нету, война забрала мужчин.

— Клеб кому? Партизан?

Олимпиада Ивановна испуганно отшатнулась:

— А я что, кушать не хочу? Никс партизан!

Немцы довольно заулыбались. Подошли к столу, забрали только что испеченный, накрытый полотенцем хлеб и потопали к выходу.

Олимпиада Ивановна заперла за ними дверь и обессиленная опустилась на пол. Пот ручьями струился по лбу, щекам.

Вот так и жили в вечном напряжении, страхе. Наступил холодный и голодный декабрь. В этом месяце Митя нарушил запрет. Ему очень хотелось увидеть свой город ночью. Даневича и Ростокина не было. Фокин оделся потеплее и тайком от матери улизнул в город. На землю сеял и сеял снег. Улицы стали пустынными.

У деревянного, почерневшего от времени забора, за которым стоял одноэтажный домик краеведческого музея, заметил человека в черном. Он был метрах в пятидесяти от него. Дмитрий понял, что смельчак, наклеивает что-то на забор. Мите сделалось вдруг страшно, но не за себя, а за того, неизвестного. «Что если попадется?» Только Дмитрий подумал об этом, как увидел идущих с противоположной стороны двух мужчин. Моментально сообразил, что так смело ночью могут ходить только немцы или полицаи.

Митя прижался к забору. Руки спрятал за спину. Хорошо, что доски темные и его фигура слилась с ними.

— Стой! — услышал Митя властный окрик.

Но человек побежал. Автоматные выстрелы. Человек упал. Полицаи подбежали к нему, а Митя перескочил через забор, во двор музея, и притаился там.

— Готов! — сказал один из полицаев.

— Не надо было убивать, чертова дубина. Из него бы выдавили все партизанские секреты.

Облизывая пересохшие от волнения и страха губы, Митя заглянул в широкую щель. Полицаи поволокли подстреленного к центру города.

Домой Митя летел пулей. Спустившись в подвал, одним дыханием сказал:

— Убили… листовки клеил…

Ростокин молча оделся и ушел в ночь.

Вернулся он на рассвете.

Митя вскочил с матраца:

— Дядя Коля, кого убили?

Будто не слыша вопроса, Ростокин сел, опустил голову.

А вскоре Митин радиоприемник принес самую большую радость: Москва передала сообщение о Сталинградском котле, об окружении гитлеровцев.

Николай Дмитриевич подошел к Мите, обнял его за плечи.

— Ми-и-т-я! Ми-и-ть-ка! Ты не представляешь, какую радость доставил нам!

— Дядя Коля, это не я радость доставил, а Красная Армия.

Дядя Коля в этот день смеялся, шутил, как, бывало, в мирное время.

И опять ушел в ночь.

На другой день весь Черкесск узнал о нашей большой победе над Сталинградом. А еще через несколько дней с Кавказских гор двинулись заснеженные машины с гитлеровцами. Эту длинную цепь орудий, танков, машин видели Ростокин, Даневич и Митя. В подвале, где они прятались, было крохотное, узкое отверстие, которое закрывалось кирпичиком. Даже в темноте Митя видел, как блестели глаза Ростокина и Даневича, когда они смотрели в щель.

Ночью Николай Дмитриевич дробно, нетерпеливо забарабанил вверх. Женщины открыли ляду, и оба, Ростокин и Даневич, ушли к своим товарищам-подпольщикам.

За ними устремился и Митя. Олимпиада Ивановна схватила его за локоть на пороге и потащила в дом. Митя разбушевался.

— Почему ты не пускаешь меня? Что я, маленький, что ли? — В глазах Дмитрия появился огонек упрямства.

— Сынок, ты же знаешь, что мне сопротивляться бесполезно! — твердо сказала мать. — Я еще справлюсь с тобой!

Раздосадованный Митя молча полез в подвал и уже один наблюдал за улицей, неспокойной ночной улицей с выстрелами, криками, грохотом машин. Метель бесновалась вовсю: «Они там дерутся, а я как дурак тут сижу». С досады он лег. Через некоторое время приоткрыл ляду, чтобы убежать, но мать не спала, она стерегла его. Опять лег и незаметно для себя уснул. Проснулся, когда начало сереть на улице. Митя оделся и, обрадованный тем, что мать уже не стережет его, помчался в город.

Фокин почувствовал себя сильным и взрослым. Мысли его кружились, как яростная метель на улице: «Сейчас найду автомат… ваш автомат, и буду гнать вас, поганые убийцы, из нашего города. Хватит сидеть у радиоприемника! Я буду драться. И жалости у меня не будет. Вы убили ее вместе с тем человеком, который клеил вот на этой улице листовки. Вы сожгли больную сестру Даневича! Вы убиваете наших отцов на фронте… — И защемило сердце Мити: — Жив ли отец? И какая же клятая жизнь, когда война!»

На засугробленной Советской улице Фокин увидел распластанного немца. Убит. Так тебе и надо. Подбежал, хотел взять оружие, но автомата уже не было. Кто-то опередил.

На ходу влетел в Дом связи. В зале народу полным-полно: все с винтовками, автоматами.

— Марш домой, пацан! — услышал Фокин чей-то грубый голос.

Ну да, домой! Не за тем он прибежал сюда. Митя глазами стал искать Ростокина. Он был уверен, что после уличного сражения дядя Коля будет здесь. Нашел. Ростокин был с винтовкой.

• Предыдущая
• 30/37
• Следующая