Шел ребятам в ту пору… - Харченко Людмила Ивановна - Страница 25

• Предыдущая
• 25/37
• Следующая

— Чего тебе?

— Тетя, вы мою маму не встречали случайно? Высокая такая, с косой вокруг головы. А волосы, как у меня. Она в черном платье с белыми листочками. Потерялись мы при бомбежке.

— Иди отсюда! Много вас тут ходит! — закипела селянка от злости.

Володя присел на деревянную, почерневшую от дождей скамейку у другого двора и устало прикрыл глаза. Горькое ощущение неприкаянности овладело им. Хотелось спать, ныли ноги.

— Мальчик, заходи в дом! — ласково вполголоса пригласила хозяйка.

Обрадованный Шеманаев чуть не бегом пересек двор и очутился в темных сенцах. Его обдало запахом козьей шерсти и чего-то кислого. В первой низенькой комнате с глиняным полом спала на деревянной кровати девочка лет тринадцати. Куцые косички завязаны цветными тряпочками.

— Садись! — указала женщина на табуретку. — И чего ты к этой нелюдимке сунулся?

— А я откуда знаю, кто у вас людим и кто нелюдим, — устало ответил Володя. — Как вас зовут, тетя?

— Теткой Груней меня кличут.

— Тетя Груня, я ищу маму и очень заморился. Нельзя ли у вас часика три поспать?

— Ложись возле Сони, а я тем временем борща сварю.

Володя вымыл ноги в сенцах, осторожно лег, чтобы не разбудить девочку, и мгновенно уснул.

…Вскочил он как ужаленный, осмотрелся и, когда увидел конопатую рожицу Сони, просунувшуюся в открытое оконце, сразу вспомнил все. Девочка улыбнулась ему и, как видение, исчезла. Зато в ту же минуту в комнате появилась тетя Груня.

— Плесни на лицо водицы и садись борща поешь.

— Тетя Груня, немцев в селе много? — спросил Володя.

— Много, хлопчик. — Женщина спрятала руки под фартук и смотрела на гостя.

— Небось вооруженные? — несмело поднял от тарелки глаза.

— Сказано, хлопец, — усмехнулась тетка Груня. — А ты видел фрица невооруженного? И машины, и мациклетки, и пушки у них есть. В парке нашем. Поломали деревья, поворовали у баб курей. Очень любят вражины, русских курочек. Кость бы им поперек глотки стала! — от доброго взгляда Груни не осталось и следа.

— Спасибо, тетя Груня, пойду теперь маму искать.

— Куда пойдешь-то?

— Ну, в центр.

— Соня! — позвала тетя Груня, выглянув в окошко. Ее лицо вновь приобрело прежнюю доброту.

Конопатая девочка с растопыренными косичками вбежала в комнату.

— Проводи хлопчика в центр. Ты хоть скажи, как тебя зовут?

— Володя.

— Ну, ступай, Володя! Если что, приходи к нам. — И проводила его до ступенек крыльца.

На улице Соня вдруг стала серьезной, замкнутой.

— У тебя есть отец?

Не получив ответа, Володя повторил вопрос.

— На фронте он, — через плечо буркнула девочка.

— А ты в центре часто бываешь?

— А что мне там делать?

— Ну, кино смотреть!

— Кино? Да его немцы заграбастали.

— И много их, немцев-то, в вашем Терекли?

— Полно.

Володя усмехнулся.

— Ну спасибо тебе, Соня. Вижу ваш парк. Теперь беги домой.

В парк Володя вошел не через главный вход, а в боковую калитку. Шел, не прячась, по дорожкам парка, как и положено мальчишке, который ищет свою маму, но внимательные глаза Володи схватывали все: машины, орудия, пулеметы.

Вдруг он услышал разговор немцев и замер от страха, съежился. Готовясь к неминуемой встрече, он продолжал идти. Его ткнули в спину:

— Хэндэ хох!

Шеманаев испуганно отшатнулся, увидев сзади офицера а по бокам двух солдат с автоматами, наведенными на него.

— Партизан? — спросил сурово офицер.

— Н-е-е-т! — Володя страдальчески вздохнул. — Я маму ищу.

— Ком! — приказал офицер.

Солдат подтолкнул Володю автоматом, и он покорно пошел за офицером. Споткнулся, вобрал голову в плечи и заревел в голос, кулаком размазывая слезы.

В штабе, куда его привели, в первой комнате молоденький солдат стучал на пишущей машинке, у окна стоял офицер заложив руки в карманы брюк. Услышав, что в комнату вошли, он мгновенно повернулся. В другой комнате за столом сидел тоже офицер, постарше. На груди его Володя заметил два ордена.

— Ты партизан? — спросил переводчик, приглашенный офицером с орденами.

— Какой партизан? Я маму потерял, — Володя испуганно посмотрел на офицера.

— Мальчик, скажи правду, кто тебя послал к нам?

Володькины губы начали кривиться.

— Я сам. Я маму ищу. Мы убегали. Нас бомбили, и я потерялся. — Он выдержал колючий взгляд офицера. — Везде ищу ее. Куда делась — не знаю. И как мне теперь быть — тоже не знаю. — Глаза Володи наполнились слезами.

Офицер с орденами откинулся на спинку стула и, пуская кольца дыма вверх, внимательно смотрел на Шеманаева. Потом обратился по-немецки к солдату. Володя понял почти все:

— На кухню. Пусть работает. Дайте поесть. Присматривайте за ним. Этим русским нельзя верить.

На кухне Шеманаев жадно накинулся на еду, хоть есть ему совсем не хотелось. В узком зеленом котелке повар подал ему густое месиво и назвал «супэ». «Вот это супэ», — подумал Володя.

Потом повар подвел его к кучке зарезанных кур и показал, как их надо ощипывать.

Володя присел на корточки.

Сухие, маленькие перья кружились возле лица, липли к носу. После второй курицы пальцы правой руки онемели, а надо было ощипать еще восемь кур. И вдруг вспомнил, что дома, прежде чем снять перья, мать клала кур в таз и ошпаривала их кипятком.

Володя вошел в кухню и обратился к повару:

— Надо кипятком их залить.

— Вас? — спросил повар.

Володя подошел к плите, взял громадный чайник. Положил в таз трех кур и стал заливать кипятком. Повар молча смотрел, что делает русский мальчишка. Теперь Володя снимал перья всей пятерней.

— Гут! Зер гут! — похвалил повар.

После этой работы повар нашел Володе другую. Он показал на две плетеные корзины с картошкой: почистить!

— Ого-о! Чистить мне ее не перечистить, — засмеялся Володя.

— Филь зольдат. — И повар ушел к плите, в которую были вмазаны большие котлы.

Через несколько минут к Володе присоединились два молодых солдата.

Вовка чистил картошку, не поднимая глаз, и прислушивался к их разговору. Солнце клонилось к горизонту, когда Володя бросил последнюю очищенную картошину в чан с водой.

Вытер руки и обратился к немцам:

— А где я буду спать?

— Вас?

Володя ткнул себя в грудь, сложил ладонь к ладони и склонил на них голову.

— Понимай! — сказал один из солдат. Он ушел и долго не возвращался.

— Ком! — сказал он, наконец появившись, и для большей убедительности поманил Володю рукой.

…Ночью Володя ушел в пески, в аул Кумли, к своим. Запыленный и усталый, на другой вечер он стоял перед комиссаром партизанского штаба навытяжку и докладывал о результатах разведки.

— Спасибо, партизан Шеманаев! — поблагодарил его Михаил Иванович Золотухин.

— Служу Советскому Союзу!

— А теперь мойся, ешь и иди спать к отцу.

Андрей Петрович Шеманаев жил в отдельной хатенке.

— Не пойду! — нахмурился Володька. — Я такой же боец, как и все, и нечего мне скидку делать. Буду спать вместе со всеми.

Михаил Иванович даже растерялся.

— Ну что ж, иди, боец Шеманаев, отдыхай вместе со всеми.

Спал Володя как убитый и не слышал осторожных шагов отца. После совещания в штабе Андрей Петрович тихо подошел к спящему сыну, нежно погладил его голову и, боясь разбудить, — ведь завтра рано поутру выступать на Терекли-Мектеб, — вышел из землянки. Небо было черным, звездным. Андрей Петрович присел, закурил. «Разведчик… Совсем взрослым становится… — подумал о сыне. — А давно ли со слезами просился: „Я тобой, отец!“».

Это были трагические дни эвакуации. Сформированный в Кугульте партизанский отряд уходил на восток. С ним двинется в путь и чекист Шеманаев. Но как быть с Вовкой? Он упрямо твердит: «Я с тобой, отец!» Насильно отправить в Баку? Сбежит с поезда и пойдет шататься по свету. Взять с собой? Но ведь это не воскресная прогулка…

• Предыдущая
• 25/37
• Следующая