Три минуты до катастрофы. Поединок. - Сахнин Аркадий Яковлевич - Страница 35
- Предыдущая
- 35/44
- Следующая
Когда сварился обед, было уже три часа. Обычно Валя обедала в два. Но сейчас есть ещё не хотелось. Села отдохнуть у окошка. То ли она сильно устала, то ли просто задумалась, но, когда взглянула на ходики, был уже пятый час. Ей пришла мысль пойти прогуляться. В самом деле, почему она должна сидеть дома в выходной день?
Надев своё любимое платье, вышла, не зная, куда направиться. В центре можно встретить знакомых, начнут расспрашивать, почему в рабочий день гуляет, а объясняться не хотелось. Машинально пошла в сторону железнодорожного полотна, взобралась на высокую насыпь, и здесь её внимание привлёк вокзал и перрон, заполненный людьми.
Она смотрела на толпу, но неожиданно подошёл поезд и всё загородил. На каждом вагоне табличка «Москва — Батуми». За два часа до Батуми станция Ланчхути. От станции до дома десять минут ходу. Если много вещей, можно взять такси…
Какой длинный состав — четырнадцать вагонов! Первый багажный, потом почтовый. Ресторан почти в центре, а по бокам — спальные вагоны прямого сообщения. Зачем, интересно, такие большие буквы, через весь вагон. Солдаты в таких вагонах не ездят…
Сквозь окна она видела, как в купе и в проходах суетятся пассажиры, и всё это были незнакомые, чужие люди. На запыленной стенке вагона надпись: «Мягкий — 32 места»… А в жёстком — шестьдесят. Значит, во всём поезде — шестьсот два… Сколько пассажиров! И каждого, наверное, кто-нибудь провожал, и всем уезжать очень грустно.
Нет, не всем грустно. Есть такие, которых ждут. Эти с радостью едут… Гурама тоже ждут — отец и виноградники…
Интересно, в каком он вагоне?.. Когда приедет домой, вторую кровать, приготовленную для неё, выставят…
Гулко раздались два звонка. Валя вскочила. Глаза забегали по вагонам. В тамбурах стало тесно, и теперь ничего не увидишь. И почему они все толпятся в проходах?
Мелькнула и скрылась за чьими-то спинами фигура солдата…
Со стоном тронулся поезд. Валя пошла, не отрывая глаз от вагонов, всматриваясь в каждое окно. А они уходили быстро, потом побежали, и вот уже в мелькающих стёклах всё слилось. Отчётливо видна фигурка кондуктора с флажком на последней площадке.
Валя остановилась у маленькой берёзки, обхватив рукой ствол.
Поезд набирал скорость, извивался на стрелках. Потом вытянулся в прямую линию, несколько минут удалялся, и вдруг паровоз нырнул куда-то вправо, исчез и втянул за собой весь состав.
Стройная, худенькая, с выбившейся прядью волос, стояла Валя, держась за берёзку, и смотрела на длинные нити опустевших рельсов. Что она здесь делает и почему стоит? Из-за того же поворота, куда нырнул поезд, показался паровоз, а за ним красные вагоны. Товарный состав быстро приближался.
Ни о чём не думая, она сорвала с берёзки веточку, за которой потянулась полоска коры от молодого, неокрепшего ствола, и пошла обратно. На краю насыпи обернулась. Товарный поезд подходил к станции.
На стволе берёзки остался белый след, как оголённая рана. Заживёт она или погибнет, берёзка? Но Валя не смотрела на берёзку и не видела раны. Она спустилась с насыпи.
На улице было оживленно. Взад-вперёд шли люди, проносились автомобили, автобусы, трамваи.
Валя смотрела по сторонам и видела незнакомый, чужой город. Ей вдруг стало жаль маму. После смерти отца она осталась одинокой.
Откуда-то доносилась музыка, кто-то расхохотался у неё за спиной, громко кричала мороженщица, выхваляя свой товар… Она живёт в этом большом и шумном городе, ей здесь весело, а мама совсем одна. Если в самые ближайшие дни к ней не переедет брат, как он собирался, Валя сама отправится к маме. Нельзя допускать, чтобы человек был одинок. Можно все перенести, кроме одиночества.
Незаметно Валя подошла к дому. Вот тут, на крылечке, они всегда прощались. Часто, сидя здесь, она ждала его. Старые, покосившиеся ступеньки, жиденькие перильца. Он всё хотел поправить, да так и не выбрался. Ваня Махалов оказался прав. «Ты, — говорил он, — от Гурама не дождешься, поломать — он мастер». Гурам горячился, но тоже отшучивался, а вот так и не сделал…
Идти домой Вале не хотелось. Сидеть сейчас одной в комнате невыносимо. Хорошо бы Ваня с ребятами зашёл. Но разве теперь они придут? Без Гурама никто из них никогда не приходил. А как их повидать? Не идти же ей в казарму! Она бы, конечно, пошла, но стыдно.
Медленно и тяжело поднялась по ступенькам. Хозяйка ещё не вернулась, в комнате было темно. Не зажигая света, Валя села на кровать. На аккуратную, беленькую девичью кровать.
— Как же теперь жить?
…Есть среди минёров мастера, обладающие не только знаниями, но и каким-то особым чутьём. В их числе и начальник штаба инженерных войск округа полковник Сныков. На его груди несколько рядов орденских ленточек и два ромба военных академий.
Все тайны мины, плоды самой изощренной фантазии вражеских «королей» минного дела, он познал не только в академиях, но главным образом в жизни. Он уже не молод, в движениях его пальцев, возможно, нет былой микронной точности, но обмануть его на минном поле невозможно.
Полковник Сныков срочно вылетел в Курск. По пути с аэродрома Диасамидзе подробно рассказал о создавшемся положении. Ему не терпелось узнать мнение Сныкова. А минёр торопиться не может.
— Есть китайская пословица, — улыбнулся Сныков в ответ на вопрос Диасамидзе, с которым давно был знаком: — «Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать». — И уже серьёзно добавил: — Я должен посмотреть сам.
У ямы собрались три полковника: Диасамидзе, Сныков и начальник политотдела Тарабрин. Наступил решающий момент и решающий осмотр. Первым заговорил Сныков:
— Яму готовили очень опытные и умные люди, — сказал он. — Разбирать пирамиду, бесспорно заминированную, даже немедленно после закладки её очень рискованно. Но прошло пятнадцать лет, и каждый год, каждый день и час работали против нас. Против нас были дожди, грунтовые воды, физические свойства металлов и многое другое…
— Так какой же вывод? — не вытерпел Диасамидзе.
— Вывод ваша комиссия сделала правильный, — твёрдо сказал Сныков. — По всем законам, по логике событий надо тщательно подготовить и осуществить взрыв на месте… Но меня поражает другое, — помолчав, продолжал Сныков. — Поражает, как проведены разведка и вскрытие грунта. Я думаю, что даже академическая разработка опытных военных инженеров не предложила бы лучшего решения. Мне кажется, что схема работ может служить образцом для офицерской учебы. И что ещё более важно — точность и чистота, с какой выполнена схема и произведено вскрытие. Это очень большой и важный этап. И он уже пройден. Вывод о людях, я думаю, ясен, — закончил он.
Наступило долгое молчание. Каждый углубился в свои мысли.
Диасамидзе был горд оценкой, которую получили офицеры. В нем нарастала уверенность в их силе, в том, что они выполнят и следующий, наиболее важный этап.
О многом задумался полковник Тарабрин. Если бы ещё день назад его спросили, кто лучшие люди части, наиболее дисциплинированные и знающие, на которых можно положиться, он, не задумываясь, назвал бы капитана Горелика, старшего лейтенанта Поротикова, лейтенанта Короткова, старшину Тюрина и ещё многих воинов. Если бы предстояли какие-то всесоюзные испытания, он со спокойной душой послал бы этих же людей. Почему же он сейчас так задумался?
Всему личному составу рота Горелика ставилась в пример. На занятиях, конференциях и собраниях звучали призывы партийных работников равняться на эту роту.
И вот пришло испытание. Может ли он сейчас с такой же спокойной душой и совестью повторить свои слова о том, что они выполнят любое задание? И полковник вдруг чувствует, что не может.
Так что же, это была только шумиха или пустая агитация?
Полковник начинает придирчиво перебирать в памяти биографии и дела людей. При тайном голосовании в члены партийного бюро Горелик получил самое большое число голосов. А почему за него все голосовали? Потому, что он любит людей, дорожит ими, учит их; потому, что он скромен, исполнителен; потому, что в наиболее опасную минуту он удалил подчинённых и один разминировал бомбу; потому, что так он поступает всегда.
- Предыдущая
- 35/44
- Следующая
