Три минуты до катастрофы. Поединок. - Сахнин Аркадий Яковлевич - Страница 3
- Предыдущая
- 3/44
- Следующая
Хлеб! Ароматный, тёплый, вкусный. Сколько раз, глотая слюну, думал о нём Витька. Сколько раз видел во сне большие куски, целые краюхи, буханки, штабеля караваев. Круглые, поджаристые, пахучие, с бугристой полопавшейся корочкой сбоку, где оплыло и зарумянилось, запеклось тесто. Он явственно ощущал этот ни с чем не сравнимый запах свежего черного хлеба и никак не мог взять хоть один кусок в онемевшие, безжизненные руки. Он тяжело стонал во сне и плакал от обиды, и просыпался, и злился, что прервал такой чудесный сон. Он тянул носом, стараясь уловить этот живой запах, который только что так явственно ощущал, и вдыхал пыль товарного вагона или гнилой воздух мусорной свалки, где случайно заснул.
Но то были сны, видения, а теперь перед ним хлеб, его собственный, его доля, его пайка, положенная ему по праву.
За всеми столами ели. Молча, сосредоточенно, как пожилые крестьяне. Даже самые маленькие не торопились, смаковали каждый кусочек, следя, чтобы не уронить крошку. Ели все. И только он один хлебал суп, не отрывая глаз от своей горбушки.
Если схватить её и быстро-быстро, большими кусками запихать в рот, отнять не успеют. Да можно и не спешить. Нэпман отнимать не станет. Даже внимания не обратит. А вечером будут бить. Накинут на голову одеяло и будут бить. Кричать нельзя. Если закричишь, тяжёлые и частые удары в рот заставят замолчать. Хочешь сохранить зубы, терпи молча. Без криков, без стонов. Бьют по справедливости, за дело — значит, нечего артачиться. Будешь вести себя честно, и они выдержат все законы «тёмной». Никто не ударит ногой или в запретные места. Когда упадешь и они увидят, что не притворяешься, оставят в покое.
— Витя, почему не ешь хлеб?
Перед ним стояла Елена Евгеньевна.
— Сладкое на закуску, — не растерялся Витька.
Она потрепала его по волосам, улыбнулась, прошла дальше.
Разделавшись с супом, он взял горбушку, чтобы сунуть её за пазуху и после обеда, незаметно для других, отдать Нэпману. Когда он поднес её к вороту рубахи, аромат хлеба, должно быть, вскружил ему голову. Со злостью оторвал он зубами большой кусок и начал жадно есть.
Пусть бьют. Не в первый раз.
У него не хватило воли взглянуть на Нэпмана, не хватило выдержки не торопиться. За обеими щеками у него был хлеб, и он глотал непережеванные куски, низко нагнувшись над столом.
Весь остаток дня Нэпман даже не взглянул в его сторону, и это было очень плохо, но всё равно свой ужин Витька тоже съел сам. Семь бед — один ответ.
Вечером старшие ребята, несколько воспитателей и директор уехали на соседнюю станцию за продуктами. Отправился с ними и Витькин брат. А Нэпман и Антон остались. Они заболели. У них поднялась температура. Девять лёгких щелчков по головке градусника, и температура будет тридцать восемь и шесть. Сильно бить нельзя — может разорваться ртутный столбик. Нэпман не мог доверить такое дело Антону. Он сам поднимал температуру на обоих градусниках.
Витька рано ушёл в свою келью. Он знал, что придёт Нэпман. Пусть уж лучше скорей это кончится. Он ждал со страхом и упрямством. И Нэпман пришел. Заложив руки в карманы, широко расставив ноги, сказал:
— Ну как?
Витька молчал. Напряжённо ждал первого удара. Но Нэпман медлил. Он смотрел на свою жертву, наслаждаясь предстоящей сладостной местью. Он словно выбирал место, куда ударить, чтобы было красиво, неожиданно и сильно. Но он не такой простак, чтобы первым ударом лишить сознания. Сначала надо позабавиться, чтобы страх перед ним остался надолго. Лёгкая пощечина обратной стороной ладони, потом вторая, так, чтобы раздразнить, разозлить — авось огрызнется. Вот тогда и оглушить кулаком. Подождать, пока придёт в себя, и снова — по щекам.
Такое ощущение было у Витьки, так он понимал эту молчаливую стойку Нэпмана. Он не выдержал.
— Бей! — зло сказал он. — Ну, бей же!
Нэпман стоял в той же позе и смотрел, и это было невыносимо. Потом он сказал:
— Пока ещё рано. Сразу после обхода иди к забитым дверям возле кухонной лестницы.
Резко повернувшись, он вышел.
Значит, не хочет бить в келье. Боится. Ну что ж, придётся идти. Надо расплачиваться. Винить некого, знал, что делал.
Он разделся, лёг и стал ждать обхода. Вскоре появилась Елена Евгеньевна с двумя воспитательницами.
— Ты сегодня один, Витя? — спросила она.
— Да.
— Не боишься?
— Нет.
— Ну, молодец! Спи.
Как только за ними закрылась дверь, он быстро оделся. Подождав несколько минут, никем не замеченный, пробрался в назначенное место. Под лестницей у забитой двери было темно. Он видел, что там никого нет. Прислонился к двери. Послышался шорох. Обернувшись, увидел, как отделились от стены два тёмных силуэта. Он узнал их. Он так и думал, что придут оба.
Нэпман отпер ключом дверь, молча подтолкнул к ней Витьку. Все знали, что эта дверь забита. Оттого что Нэпман так легко открыл её собственным ключом, а потом запер снаружи и спрятал ключ в задний карман, Витька ещё больше напугался.
Но куда они его ведут? Впереди Антон, сзади Нэпман. Значит, не просто бить. Что-то задумали. Зря пошёл. В келье хоть отлежался бы. Если броситься в сторону или поднять крик, могут пырнуть ножом.
Молча прошли через кустарник к высокому дереву у самой ограды. На дерево Антон полез первым. И опять без единого слова Нэпман подтолкнул Витьку, и, когда тот стал взбираться на суковатый ствол и услышал глухой удар о землю, понял, что Антон уже на той стороне.
Держась за толстую ветку, Витька нащупал на ограде место, свободное от осколков, встал на него и прыгнул вниз. Не успел ещё подняться с земли, как рядом оказался Нэпман.
— Раз ты не побоялся съесть мой хлеб, — сказал он, — и, не распуская соплей, пришёл сюда — значит, ты не трус. Ты мне подходишь. Но, если тебе придёт в голову ещё раз меня обмануть, я её расшибу. Понял?
— Понял, — быстро ответил пораженный Витька, догадываясь, что бить его не будут.
— А теперь ты узнаешь красивую жизнь. Пошли.
Витька не спрашивал, куда они идут. Его тело обмякло, и он почувствовал сильную усталость. Но так продолжалось недолго. Радость всё больше охватывала его, и это была уже радость не оттого, что не будут бить, а перед чем-то новым, таинственным. Он верил в Нэпмана, гордо шёл рядом с ним.
Спустя час они были в городе, а ещё через пятнадцать минут Витька увидел «красивую жизнь».
Маленький зал ресторана сверкал. Играла музыка, в зеркалах отражались люстра и хрустальная посуда, с начищенными подносами бегали официанты. Шумели, веселились, смеялись красиво одетые, холёные люди. Низенький человек в чёрном костюме, с чёрными усиками танцевал возле скрипача и пианиста, сидевших на возвышении, то и дело нелепо выбрасывая вперёд живот, и каждый раз это вызывало громкий хохот и аплодисменты. Большая компания в самом центре зала, помогая музыкантам, нестройно пела:
Это великолепие ошеломило Витьку. Восхищенными глазами он посмотрел на Нэпмана, который со скучающим лицом, как человек, пресытившийся всем этим, искал глазами свободный столик.
— О, Николь, прошу, давно не заглядывали, — подбежал к нему толстяк с большой лоснящейся лысиной.
Он дружески взял Нэпмана об руку и повёл, указывая место. На его пальцах сверкали перстни.
— Хозяин ресторана, — многозначительно шепнул Антон Витьке.
Они уселись за столик, Нэпман небрежно раскрыл меню. Витька украдкой глянул в большое зеркало. Ему хотелось придать себе такой вид, как у Нэпмана и этих шикарных людей. Но вид не получался. Сверкающие разноцветные бокалы, ножи и вилки с непомерно большими ручками, накрахмаленные салфетки, будто остроконечные шапки, уложенные на тарелках, белоснежная скатерть, к которой боязно прикоснуться, — весь этот блеск подавлял его. Он увидел, какие у него грязные руки и неподходящий костюм, и совсем растерялся.
- Предыдущая
- 3/44
- Следующая
