Три минуты до катастрофы. Поединок. - Сахнин Аркадий Яковлевич - Страница 20
- Предыдущая
- 20/44
- Следующая
Он рванулся к окну, потому что будка сильно нагрелась и дышать было нечем. Надо бы высунуться из окна побольше и ждать, пока выдохнется этот проклятый котёл. Но Дубравин не рискнул так поступить. Дело в том, что приближалась станция Матово. Дальше был однопутный участок и очень крутой уклон. Встречные грузовые поезда не всегда укладывались в график, и пассажирскому приходилось ожидать их в Матове по нескольку минут. Не исключено, что и на этот раз где-то тянется встречный.
Дубравин решил сам добираться до концевого крана, куда не дошёл помощник. Это всего пятнадцать метров. Ухватившись за подоконник, он подался всем корпусом в окно и одну за другой перекинул ноги. Снаружи под окном укреплена откидывающаяся вверх ажурная рамка для улавливания жезла. Она похожа на металлическую окантовку полочки. От неё идут два стержня, взад и вперёд. Удерживаясь на руках, Виктор Степанович перевернулся лицом внутрь будки и коленями встал на рамку. Он сильно нервничал и сгоряча упёрся не в самую рамку, а в стержень, который тут же согнулся. Колени скользнули вниз. Инстинктивно противясь этому движению, Дубравин дернулся вверх, и складная рамка захлопнулась. Постепенно локти разогнулись. Он остался висеть, держась за широкий мягкий подоконник.
В таком положении и увидел Дубравина путевой обходчик. Он увидел бешено мчащийся поезд, густые клубы пара, валившие из окна, и человека, висящего на подоконнике. Потрясённый, он бросился вслед за поездом, и, когда скрылся последний вагон, продолжал бежать, не отдавая себе отчёта в своих действиях. А может быть, думал старый путевой обходчик, что вот-вот сорвётся это тело, и упадет человек не на ноги, а на бок, потому что ноги сильно относило ветром назад.
…До станции Матово оставалось километров пять.
Последний раз Андрей был там во время Великой Отечественной войны. Когда враг захватил Матово, мы получили приказ немедленно покинуть наш разъезд. Уехать успели все, кроме Андрея.
Костя Громак с группой машинистов по приказу начальника депо угнали свои паровозы в тыл. Валя осталась в захваченном городке. С Хоттабычем и ещё шестью железнодорожниками я ушёл вглубь леса. Мы должны были создать вспомогательную базу большого партизанского отряда, действовавшего в этих местах, и, собрав людей с остальных разъездов, присоединиться к главным силам. Наше пребывание на вспомогательной базе затянулось. В штаб отряда я попал только через три месяца. И первое, что меня удивило, — это встреча с Валей. Зачем она здесь?
Я видел, что она совсем не приспособлена к фронтовой и тем более к партизанской жизни. В ней было что-то детское, беззаботное. Как ребенок, она могла восторгаться красиво опушенной елочкой, тусклым огоньком, выбивающимся из окошка заснеженной землянки, цветной ракетой.
Сапожки были на ней маленькие, на низком рантованном каблучке, юбка и блузка всегда тщательно выглажены, и даже ватная куртка, казалось, пригнана по фигуре.
Должно быть, она не понимала, где находится. Любой пустяк вызывал у неё смех. Смеялась она громко и заразительно, и те, кто были рядом, невольно улыбались. Меня же, откровенно говоря, она раздражала, и я не мог скрыть это.
Почти каждый день мелкими группами партизаны уходили на задание. «А кто же, — думал я, — согласится идти с Валей?» Не выдержав, спросил у командира, как она попала сюда. Ведь брали в отряд только людей испытанных.
— Поэтому и взяли, — последовал ответ.
То, что рассказал командир, потрясло меня. Валя одна, по собственной инициативе, безоружная, не связанная ещё с партизанами, полностью дезорганизовала движение поездов по главному ходу в районе Матова. Две недели задерживала она немецкие эшелоны, создав огромную пробку в Матове, пока её диверсия, удивительно простая и остроумная, не была разоблачена.
Перед самым гребнем крутого подъёма, где поезда едва-едва тащились, Валя натирала рельсы салом. И будто в стену упирались самые мощные паровозы, бешено вращались на месте колеса, лишённые силы сцепления. Поезда останавливались, их вытаскивали по частям, на долгие часы задерживали движение. Прозрачный и тонкий слой сала, вполне достаточный для того, чтобы остановить любой поезд, был абсолютно незаметен, и никому в голову не могло прийти ощупывать рельсы, пока кто-то на них не поскользнулся.
Чтобы не выдать себя, партизаны до поры до времени не могли совершать диверсии на этом участке дороги. Но с целью разведки тщательно следили за движением поездов. Партизаны и заметили девушку.
Когда немецкие патрули устроили засаду, чтобы поймать диверсанта, партизаны встретили её далеко от опасного места и увели в отряд. Уже будучи здесь, Валя дважды побывала на заданиях, ни у кого не оставив сомнения в своём мужестве.
Мне стало ужасно неловко перед Валей. Отношения партизан друг к другу определялись быстро и безошибочно. И как в первый день Валя увидела мою настороженность и даже недоверие, так сейчас почувствовала глубокое уважение. Это очень обрадовало её. Возможно, потому, что один я в отряде знал их отношения с Андреем и ей хотелось скорее поделиться со мной распиравшей её радостью.
Как человек в отряде новый, я ещё не знал, что здесь же находится Андрей. Он был на очередном задании. Это первое, что она мне сообщила.
Когда все покинули разъезд Бантик, у Андрея не хватило сил уехать. Он не мог представить себе свой домик, удобный, обжитой, красивый, в руках врага. Он доломал и без того уже выведенную из строя аппаратуру связи и блокировки и, услышав шум приближавшихся войск, поджёг здание. Едва занялось крыльцо, как подоспели немцы и пожар погасили. Андрей видел это. Ночь он провел в лесу, а утром пошёл к фашистам. Он сознался, что работал дежурным по разъезду, изъявив готовность продолжать службу.
Его взяли, но ни на минуту не оставляли одного. Только единственный раз, спустя неделю, немецкий дежурный, выключив связь, отлучился в посёлок на полчаса. Не торопясь Андрей извлёк из шкафа шесть керосиновых ламп, всегда стоявших в запасе, выплеснул содержимое на стены и поджег их. Пламя охватило сразу всё здание.
В посёлке находился лишь маленький гарнизон. И, хотя весь он немедленно примчался на разъезд, погасить огонь не удалось. И погоня не получилась. Андрей не бежал. Он спрятался в густом ельнике у самого пожарища. Ночью уполз в лес, а спустя два дня наткнулся на партизанский патруль.
Об Андрее Валя рассказывала с видимым удовольствием и гордостью.
Он вернулся с задания лишь на пятые сутки. За эти дни я узнал Валю больше, чем за три месяца пребывания её на разъезде.
Ещё там ей было хорошо с Андреем. Она видела, что это чистый, благородный человек. Не могли, конечно, от неё укрыться и его чувства. Внутренне она тянулась к нему, но разум протестовал. Юноша должен быть решительным, смелым, порывистым. Андрей казался слишком инертным, безжизненным. Даже его работа — дежурный по разъезду — ей не нравилась. Другое дело Костя. Разве Андрей решился бы так с ней познакомиться? И уж совсем добили её гудки Андрея. Как легко он уступал свою любовь! Да и не только уступал, а всё делал для того, чтобы помочь Косте. Разве это герой?
Она, конечно, понимала всё благородство его поведения, и всё же ей приятнее было бы другое. Зачем он так покорно, безропотно согласился, что не может тягаться с Костей? Бороться бы за свою любовь должен.
Без жизненного опыта, немного романтичная, мечтательная, она видела и воспринимала людей поверхностно, не умея отличить показную красоту от подлинной.
Перелом произошел, когда узнала, как Андрей поджёг разъезд. Только здесь, в отряде, она по-настоящему увидела Андрея. Поступки Кости — и его сигналы, прерванные, как только обиделся, хотя обижаться надо бы на него, и даже знакомство — ведь нечестно было перед товарищами то, что он открыл ей пари, — всё воспринималось теперь как показное.
На исходе третьего месяца пребывания в отряде Валя и Андрей решили больше не расставаться.
- Предыдущая
- 20/44
- Следующая
