Море исчезающих времен - Маркес Габриэль Гарсиа - Страница 1

• 1/5
• Следующая

К концу января море становилось бурливым, начинало выбрасывать на берег густую грязь, и через несколько недель все вокруг заражалось его дурным настроением. С этих пор в мире нечего было делать, по крайней мере до следующего декабря, и к восьми часам вечера вся деревня уже спала. Но в том году, когда в эти края приехал сеньор Герберт, море не утратило своей красы даже в январе. Напротив, оно становилось все спокойнее, оно фосфоресцировало все ярче и в первые мартовские ночи начало благоухать розами.

Тобиас почувствовал этот аромат. В жилах его текла кровь, лакомая для крабов, – вот почему большую часть ночи он проводил, отпугивая их от кровати до тех пор, пока ветер не изменял направления и ему не удавалось заснуть. В долгие бессонные часы он научился распознавать малейшие перемены в воздухе. Таким образом, когда он почувствовал запах роз, ему не понадобилось открывать дверь, чтобы убедиться в том, что запах идет с моря.

Встал он поздно. Клотильде разводила в патио огонь. Дул свежий ветер, и все звезды были на своем посту, но из-за свечения с моря нелегко было бы подсчитать, сколько их раскинулось по небу до самого горизонта. После кофе Тобиас ощутил во рту вкус ночи.

– Ночью произошло что-то необыкновенное, – припомнил он.

Клотильде, как водится, не почувствовала ничего. Она спала так крепко, что даже не помнила своих снов.

– Это был запах роз, – сказал Тобиас, – и я уверен, что шел он с моря.

– Я не знаю, как пахнут розы, – отвечала Клотильде.

Пожалуй, так оно и было. Деревушка была высохшей, земля – твердой, с примесью селитры, и лишь время от времени кто-нибудь приносил из других мест букет цветов, чтобы бросить его в море, – в то место, куда опускали умерших.

– Они пахнут так, как пахнул утопленник из Гуака-майаля, – сказал Тобиас.

– Ну нет, – улыбнулась Клотильде, – раз это такой приятный запах, так можешь быть уверен, что шел он вовсе не с моря.

И впрямь это было жестокое море. Порой, когда сети вытаскивали только жидкую грязь, улочки деревни в часы отлива были усеяны мертвой рыбой. Только динамит мог вышвырнуть на поверхность останки кораблекрушений минувших времен.

Ограниченные женщины типа Клотильде, которые жили в деревне, злобствовали и лезли в чужие дела. Так же, как и Клотильде, жена старика Хакоба Петра, которая в это утро встала раньше обычного, прибралась в доме и с несчастным видом села завтракать.

– Моя последняя воля заключается в том, – объявила она своему супругу, – чтобы меня похоронили заживо.

Она произнесла это таким тоном, словно уже лежала на смертном одре, а между тем она сидела в конце стола, в столовой с большими окнами, через которые потоками вливалось и растекалось по всему дому светлое мартовское утро. Напротив нее сидел и медленно, почти без всякого аппетита, жевал старик Хакоб – человек, который так глубоко и так долго любил свою жену, что уже не мог страдать от чего бы то ни было, если только источником страдания не была она.

– Я хочу умереть, будучи уверена, что меня погребут в земле, как это принято в приличном обществе, – продолжала она. – И у меня есть только одна возможность получить такую уверенность – я должна пойти в какую-нибудь другую деревню и умолять как о милости, чтобы меня похоронили заживо.

– Никого ты не должна умолять об этом, – совершенно спокойно ответил старик Хакоб. – Я обязан отвести тебя туда сам.

– Что ж, тогда пошли, – сказала она, – ведь я умру очень скоро.

Старик Хакоб внимательно посмотрел на жену. Только глаза у нее оставались молодыми. Суставы у нее распухли, а вся она напоминала выровненную землю, да такой, в конце концов, она и была всю жизнь.

– Ты хороша как никогда, – сказал он.

– Ночью я почувствовала запах роз, – вздохнула она.

– Вот видишь, – успокаивал ее старик Хакоб. – С бедняками такого не бывает.

– Не в том дело, – возразила она. – Я всегда молилась о том, что бы мне дано было заранее знать, когда я умру, чтобы я могла умереть подальше от этого моря. Запах роз в этой деревушке не может быть не чем иным, как знамением, ниспосланным от Господа.

Старику Хакобу пришло в голову только одно – попросить, чтобы она дала ему время для устройства его дел. Он слышал, будто люди умирают не тогда, когда они должны умереть, а тогда, когда хотят, и был серьезно озабочен симптомами неизлечимой болезни своей жены. Он даже спросил себя: осмелится ли он похоронить ее заживо, когда настанет время?

В девять часов он открыл помещение, где раньше находилась лавочка. У дверей он поставил два стула и столик с шашками и все утро играл с первыми попавшимися противниками. С того места, где он сидел, ему видна была разоренная деревня, дома-развалюхи со следами красок, съеденных солнцем, и в конце улицы – море.

Перед вторым завтраком он, как всегда, играл с доном Максимо Гомесом. Старик Хакоб и представить себе не мог противника более гуманного, нежели человек, который целым и невредимым вышел из двух гражданских войн и всего-навсего потерял один глаз в третьей. Он намеренно проиграл одну партию, чтобы тот сыграл с ним вторую.

– Скажите мне одну вещь, дон Максимо, – спросил его старик Хакоб, – вы могли бы похоронить вашу жену заживо?

– Разумеется, – отвечал дон Максимо Гомес. – У меня рука не дрогнула бы, можете мне поверить.

Старик Хакоб удивленно смолк. Затем, потеряв шашки, занимавшие наиболее выгодные позиции, вздохнул:

– Дело в том, что, похоже, Петра скоро помрет.

Дон Максимо Гомес и бровью не повел.

– В таком случае, – сказал он, – я не вижу необходимости хоронить ее заживо.

Он «съел» две шашки и прошел в дамки. Потом поглядел на противника глазами, в которых заблестело что-то, похожее на слезы.

– Что с ней?

– Ночью она почуяла запах роз, – пояснил старик Хакоб.

– Ну, тогда у нас должна помереть половина деревни, – заметил дон Максимо Гомес. – Сегодня утром я только об этом запахе и слышу.

Старику Хакобу пришлось сделать огромное усилие, чтобы, снова проиграв партию, не обидеть его. Он убрал стол и стулья, запер лавочку и начал разыскивать по всей деревне человека, который почуял запах роз. В конце концов, положиться тут можно было только на Тобиаса, так что старик Хакоб попросил его зайти к нему, сделав вид, что встретились они случайно, и обо всем рассказать его жене.

Тобиас так и сделал. В четыре часа он, нарядный, как человек, который собирается нанести визит, появился в галерее, где супруга старика Хакоба проводила вторую половину дня, готовя для мужа костюм вдовца.

Вид у Тобиаса был столь загадочный, что женщина так и подскочила.

– Господи! – воскликнула она. – А я было подумала, что это архангел Гавриил!

– Обратите внимание: это не он! – сказал Тобиас. – Это я; я пришел, чтобы рассказать вам кое-что.

Она поправила очки и снова принялась за работу.

– Я знаю, в чем дело, – сказала она.

– А вот и нет, – отвечал Тобиас.

– Я знаю, что сегодня ночью ты почувствовал запах роз.

– Откуда вы знаете? – в отчаянии спросил Тобиас.

– У человека в моем возрасте столько времени для размышлений, что в конце концов, он становится ясновидящим, – ответила Петра.

Старик Хакоб, который приложил ухо к перегородке, отделявшей галерею от помещения позади лавки, вздрогнул от стыда.

– Что это тебе взбрело в голову, жена! – крикнул он через перегородку. Он вошел в галерею. – Речь идет вовсе не о том, о чем ты думаешь!

– Этот паренек все сочиняет, – сказала она, не поднимая головы. – Ничего он не почувствовал.

– Это было часов в одиннадцать, – сказан Тобиас, – я еще испугался крабов.

Петра закончила починку воротничка.

– Сочиняешь! – Она стояла на своем. – Всем известно, что ты врунишка. – Она перекусила нитку и посмотрела на Тобиаса поверх очков. – Одного не понимаю: как это ты взял на себя труд смазать кожу вазелином и почистить ботинки, – не иначе как для того, чтобы выразить мне свое неуважение.

• 1/5
• Следующая