В садах Лицея. На брегах Невы - Басина Марианна Яковлевна - Страница 3
- Предыдущая
- 3/77
- Следующая
Гости собрались, и министр просвещения граф Разумовский пригласил царя. Царь вошел. На его пухлом лице, как всегда, блуждала неопределенная, ничего не выражающая улыбка. Обе царицы — его жена и мать — сопровождали Александра. За ними шли великая княжна Анна Павловна и удивительно похожий на своего взбалмошного отца наследник престола великий князь Константин Павлович. «Августейшее семейство» уселось. Царь подал знак. Все заняли места, и церемония началась.
Первым вышел немолодой сановник — директор департамента народного просвещения Мартынов. Два профессора держали перед ним Устав Лицея.
«Учреждение Лицея, — надтреснутым тонким голосом читал Мартынов, — имеет целию образование юношества, особенно предназначенного к важным частям службы государственной…»
Пушкин и его товарищи слушали вполуха. Их не столько интересовало содержание читаемого, сколько занимал внешний вид Устава. А вид его действительно был роскошен. Устав походил на большую книгу в расшитом шелками и сверкающем золотом глазетовом переплете. Витой серебряный шнур с толстыми кистями скреплял переплет. На концах шнура, скрытая для сохранности в позолоченном футляре, мерно покачивалась государственная печать.
Те из воспитанников, что стояли поближе к Мартынову, изо всех сил вытягивали шеи, чтобы получше разглядеть многочисленные рисунки, украшавшие все двенадцать пергаментных листов Устава.
Мартынов кончил читать. Вышел директор Лицея Василий Федорович Малиновский. Он побледнел еще больше и читал свою речь прерывающимся тихим голосом. Ему было не по себе. Если бы ему дозволили, разве стал бы он бубнить все эти витиеватые пустопорожние фразы о преданности престолу и «благорастворенном воздухе» Царского Села! Но его не спросили. Вручили готовую речь и велели прочитать.
После речи Малиновского профессор Кошанский прочитал списки служащих и воспитанников Лицея.
Лучше всех в этот день говорил молодой адъюнкт — профессор Александр Петрович Куницын. Его нисколько не смущало ни присутствие царя, ни холодное любопытство блестящего собрания. Он вышел быстро и смело, обернулся в сторону своих будущих питомцев и, глядя на них, и только на них, заговорил. Его речь предназначалась для этих мальчиков. Она так и называлась: «Наставление воспитанникам». Обращаясь к ним, юным гражданам России, он прославлял великую роль просвещения, обличал невежество, предрассудки, неправоту тех, кто достоинства человека измеряет чинами и знатностью, а не гражданской доблестью и благородством поступков. «Раздался глас отечества, в недра свои вас призывающего, — говорил Куницын. — Из родительских объятий вы поступаете ныне под кров сего священного храма наук… Здесь сообщены будут вам сведения, нужные для гражданина, необходимые для государственного человека, полезные для воина… Любовь к славе и отечеству должны быть вашими руководителями».
Необычно звучали среди надменного собрания будоражащие слова «граждане», «отечество», «народ», «общественная польза».
Звонкий голос молодого профессора наполнил весь зал, и в зале воцарилась необычайная тишина. Куницына слушали, и еще как слушали!
Царь прикрыл глаза и весь подался вперед. Даже обычная улыбка сползла с его пухлого лица.
А те, к кому пламенно взывал Куницын — подростки в синих мундирчиках, — они так и замерли, покоренные искренним пафосом обращенных к ним слов. Навсегда запомнились Александру Пушкину эти минуты: притихший зал, сверкающий золотом мундиров, и пылкая речь молодого Куницына.
Речи окончились, и воспитанников стали вызывать по списку:
— Малиновский Иван!
— Мартынов Аркадий!
— Матюшкин Федор!
— Мясоедов Павел!
Сейчас его очередь. Пушкин весь подобрался. Почему-то противно екнуло и забилось сердце.
— Пушкин Александр!
Он вышел — быстроглазый, курчавый, — довольно ловко отвесил установленный поклон и с явным облегчением вернулся на место.
Церемония подходила к концу. Гостей пригласили осмотреть здание Лицея.
А «виновников торжества» повели в столовую, чего они уже давно с нетерпением ожидали.
Накормили и гостей. Педагогов лицейских и петербургских угощал в одном из классов Василий Федорович Малиновский. Для «знатных персон» министр просвещения устроил особый «фрыштык». По словам Мартынова, «фрыштык» этот обошелся Разумовскому в баснословную сумму — одиннадцать тысяч рублей.
Вечером, когда гости уехали, мальчикам разрешили наконец снять парадные мундиры и выйти погулять.
Было уже темно, но вокруг здания Лицея ярко горели плошки. Иллюминацию устроили в честь торжества.
Забыв обо всем на свете, выбежали будущие «столпы отечества» (так назвал их в своей речи Куницын) на пустынную улицу. Со смехом и криками сражались они в снежки, радуясь зиме, свежевыпавшему снегу и временно обретенной столь милой им свободе.
Через несколько дней после открытия Лицея Александр Иванович Тургенев встретил на Невском своего знакомого Вигеля. Рассказывая ему о лицейском торжестве, перечисляя воспитанников, упомянул он и сына Сергея Львовича Пушкина, двенадцатилетнего Александра. Этот мальчик всех удивлял своим остроумием и живостью.
Открытие Лицея состоялось в четверг. Через три дня, с понедельника, начались регулярные занятия, потекла обычная лицейская жизнь.
«Жизнь наша лицейская»
Пушкин проснулся от резких ударов лицейского колокола: бум… бум… бум… Он открыл глаза, выпростал руку из-под одеяла. Бр-р… как сегодня холодно. Печи внизу, верно, только затопили, и из остывшего за ночь душника веет не теплом, а холодным ветром. На дворе еще темно.
Дверь приоткрылась, выглянула заспанная физиономия дядьки Фомы.
— Вставайте, господин Пушкин, вставайте…
— Который час?
— Шесть.
И так изо дня в день: ровно в шесть часов резкий звук лицейского колокола и — «Вставайте, господин Пушкин, вставайте».
Вставать не хотелось.
— Да вы никак заснули?
— Встаю, встаю…
Почему-то вдруг вспомнилось, как гувернер будил проспавшего Матюшкина, а тот, не разобравшись спросонок, послал его к черту. Стало смешно, и сон пропал.
Пушкин сдернул ночной колпак и принялся одеваться. В дверь снова сунулся дядька Фома. Ему, как и другим дядькам, надлежало следить за воспитанниками, за чистотой и исправностью их одежды, убирать их комнаты.
Пушкин оделся, умылся, расчесал роговым гребнем свои темно-русые курчавые волосы и вышел в коридор, где собрались воспитанники. Все построились парами — «порядком» и пошли за гувернером в зал читать утреннюю молитву.
Распорядок дня в Лицее был твердый, раз и навсегда установленный. Вставали в шесть утра и шли на молитву. С семи до девяти занятия — «класс». В девять — чай. До десяти прогулка. С десяти до двенадцати опять «класс». От двенадцати до часу — прогулка. В час — обед. От двух до трех — чистописание или рисование. От трех до пяти — другие уроки. В пять — чай. До шести — прогулка, потом повторение уроков или «вспомогательный класс». В половине девятого — ужин. После ужина до десяти — отдых (рекреация). В десять — вечерняя молитва и сон.
Утреннюю и вечернюю молитвы читали по очереди вслух. Над благонравным и богобоязненным Моденькой Корфом, который молился с усердием, смеялись. Дали ему прозвище «дьячок Мордан». В «национальных» лицейских песнях, которые сочиняли все вместе, о Корфе распевали:
- Предыдущая
- 3/77
- Следующая
