В большой семье - Котовщикова Аделаида Александровна - Страница 17

• Предыдущая
• 17/29
• Следующая

После уроков в пионерской комнате пахло клеем, шуршала бумага, звякали ножницы.

Две бригады по ремонту книг трудились усердно. Но подклеивать страницы и ставить новые матерчатые корешки только на первый взгляд казалось легко. Это дело поручили самым аккуратным и проворным девочкам, и все-таки работа двигалась медленно.

И вдруг пришла неожиданная помощь. В один из самых горячих дней, когда книг, требующих ремонта, скопилось особенно много, библиотекарь Мария Александровна привела в пионерскую комнату маленького старичка.

— Ну-те-с, что тут у вас? — спросил он таким тоном, каким врач спрашивает у больного.

Девочки встали и с любопытством смотрели на старичка. Он был сухонький, с блестящей лысиной и с пушистыми белыми бровями. Узловатыми пальцами он проворно брал то одну, то другую подклеенную книгу, подносил ее к очкам и разглядывал.

— Аккуратная работа, молодцы! — похвалил он один из переплетов.

Рита Харламова, долго трудившаяся над этой книгой, зарделась от удовольствия.

Старичок был переплетчиком. Он пришел в школьную библиотеку за книгами, отложенными в переплет. Мария Александровна рассказала ему о том, как их пионерская дружина взяла шефство над сельской школой, как собирают девочки книги и приводят их в порядок. Переплетчик заинтересовался и пожелал взглянуть на работу девочек.

Сухонький старичок оказался настоящим чудодеем: под его указкой из рук пионерок выходили обновленные книги. Какие красивые уголки из плотной бумаги на них появились, какие аккуратные ровные корешки! А изорванные страницы плотно затянула тонкая папиросная бумага: страницы стали прочными, а каждую букву на них все-таки можно было прочесть.

Еще недели полторы тому назад был помещен в газете ответ ленинградских пионерок на заметку подгорновцев. Они писали, что собрали для Подгорной школы 600 книг и привезут их. Книги должна была отвезти делегация из двадцати пяти лучших пионерок.

Вскоре после поездки в Ленинград Сахаров демобилизовался. Он стал работать технологом на том же заводе, где работал до войны.

В огромных цехах завода многое изменилось. Новые люди, новые станки, даже стены частично стали другими: разрушенные немецкими снарядами теперь отстроили заново. Завод восстанавливался и расширялся.

Сахаров с волнением слушал рассказы своих товарищей о том, как они работали в блокадную лютую зиму.

— Да ты точь в точь такой же, как до войны, Петр Сидорович! — говорил он с удовольствием, пожимая руку старичку-инструментальщику, растроганно хлопавшему его по рукавам защитного кителя.

Но вскоре Иван Антонович увидел, что изменились не только цехи, но и люди. Они стали требовательнее к себе, к своей работе. На заводе осваивали новое оборудование. Хотели добиться отличного качества изделий.

С утра до вечера Сахаров проводил в цехах. Дома ему было очень тяжело одиночество и каждый вечер хотелось, чтобы поскорей настало утро и можно было снова итти на завод.

— Иван Антонович, а что если увеличить скорость оборотов шпинделя? Выдержит станок? — спрашивал его новичок-рабочий.

— Взгляните, товарищ Сахаров, почему на этом новом станке у меня сегодня не ладится? Вчера лучше шло…

Молодые рабочие охотно обращались к нему с вопросами. Этот невысокий плотный человек с седым ежиком волос так внимательно и спокойно всё разъяснял.

Заметили, что с особенной теплотой Сахаров относится к подросткам, совсем еще мальчишкам, недавно вышедшим из ремесленного училища. Стоя у станка какого-нибудь паренька, он пристально-задумчиво, а иной раз с какой-то грустью вглядывался в мальчишеское лицо и часто мягко расспрашивал паренька, откуда тот пришел на завод, есть ли у него родители…

С большим вниманием он наблюдал за работой подростков. Вот стоит Петя Маслов, широкогрудый, с кудрявым чубом, свисающим на лоб. Петя запорол деталь. У него смущенный вид и хмурые глаза. Испорченное металлическое кольцо он крепко зажимает в перепачканных эмульсией пальцах. Мастер только что отругал мальчишку. Проходя по цеху, Сахаров наблюдал всю сцену.

Когда рассерженный мастер отошел, паренек почесал затылок, вздохнул и решительно зажал в патрон следующую деталь. Лицо у него было упрямое.

В конце смены Иван Антонович как бы невзначай заговорил с Петей и незаметно подбодрил его. Парень ушел из цеха в хорошем настроении. Сахаров уже знал, что дома Петю ждут мать и брат.

Но были ребята и совсем безродные. К ним Иван Антонович присматривался особенно внимательно. Ему всё чаще и чаще приходила в голову мысль усыновить какого-нибудь мальчика, у которого погибли и мать и отец…

Как-то вечером Иван Антонович поднялся по лестнице серого дома на Карповке и позвонил у дверей квартиры, где жил Викентьев со своими питомцами.

Сахарова встретили приветливо, как родного. Он просидел весь вечер, говоря о сыне. Ивану Антоновичу казалось, что когда он говорит об Алике, то становится как-бы ближе к нему.

Провожая Сахарова в переднюю, Матвей Иванович ласково твердил:

— Приходите же, голубчик. Не забывайте нас!

С тех пор Иван Антонович стал частым гостем в «сборной семейке».

Он уже прекрасно знал, как в блокаду Викентьев приобрел обширную семью.

Об Алике теперь почти не говорили. Все не хотели напоминать Сахарову о сыне. И только Димка иногда задумчиво спрашивал:

— А что ваш Алик умеет играть в футбол?

— Конечно, он умеет играть в футбол, — отвечал Сахаров.

Оля с упреком взглядывала на Димку:

— Ну, что ты пристаешь к Ивану Антоновичу?

— Ничего. Ему же интересно знать… — говорил Сахаров. — А что было у тебя сегодня в школе, Дима?

И Димка с увлечением принимался рассказывать Ивану Антоновичу, — так быстро произнося имя и отчество Сахарова, что получалось «Ван Тоныч», — как в школе учительница «выставила» к стенке Валерку Петрова. За что? Ну, как же — он снял на уроке арифметики ботинок с левой ноги и стал им играть, потихонечку возя взад-вперед по полу, будто это грузовая машина.

Как только Сахаров переступал порог, Димка кидался к нему навстречу и радостно прыгал вокруг него.

Иван Антонович быстро проникся интересами своих юных друзей.

Олины дружинные дела Сахарову очень понравились.

— Отлично делаете, что собираете книги для ребят, которые у немцев намучились, — сказал он. — Досталось этим ребятишкам…

И на другой день принес пачку книг: «Прими, Оля, и меня в долю».

Все члены «сборной семейки» стали близки ему: и добрейший старик, и порывистый, то безудержно-веселый, то задумчивый темноглазый мальчик, и эта девочка, которой в четырнадцать лет приходилось хозяйничать, как взрослой, проворная и в то же время неторопливая, сосредоточенная и подчас немножко суровая. Иван Антонович догадывался, что Оля до сих пор тоскует о матери.

Все в семье привыкли к Ивану Антоновичу. Если он не появлялся три дня подряд, ему говорили с упреком:

— Как вас долго не было!

Как-то Ося серьезно сказал Сахарову:

— Вы теперь тоже член «сборной семейки». Правда?

— Приходящий, — добавил Димка.

Все засмеялись.

— А что я сказал такого? — обиделся Димка. — У сестренки одного нашего мальчика есть приходящая нянька.

Вместе со всеми весело рассмеялся и Сахаров. И вдруг что-то больно кольнуло его в сердце: «Веселюсь тут. А где-то Алик?»

С неменьшей болью и тоской, чем всегда, он думал о сыне. Но боль была какая-то другая. И он понял: горе, тоска, тревога и беспокойство за сына остались, но чувства одиночества у него уже не было. Он не один: у него есть друзья: Викентьев, Ося, Оля и Димка. У него есть семья.

• Предыдущая
• 17/29
• Следующая