В большой семье - Котовщикова Аделаида Александровна - Страница 14

• Предыдущая
• 14/29
• Следующая

На молоке, на ягодах, которые ребята целыми корзинами приносили из лесу, на свежих овощах и чудесной рассыпчатой картошке ленинградцы быстро поправились. И никто уже не останавливал на улице детей сочувственным вопросом: «Ребята, вы из Ленинграда?» И встречные женщины не глядели им больше вслед, качая головой: «Ой, худенькие, на кого, милые, похожи!»

Щеки у Димки округлились. Босые, исцарапанные ножонки его так и мелькали, когда во весь опор он мчался со своего наблюдательного пункта-бугра, оглушительно крича: «Табун идет! Глядите скорей, табун идет!» «Табуном» здесь называли большое стадо.

А Оля стала настоящей цветочницей. В лесу она вскрикивала от восторга: «Что это? Что это? Чудо просто!»

Полянка на просеке была нежнолиловой, точно раскинули на ней шелковый цветной платок. Это росли ирисы — «кукушкины слезки». А другая полянка лежала густосиняя от анемонов. Белели целые поля крупных ромашек.

Матвею Ивановичу пришлось купить большие глиняные горшки специально для олиных букетов. Вся комната благоухала и пестрела.

Дети возвращались из лесу веселые, пропахшие смолой, таща в руках полные ведра грибов.

Записались в школу: Оля — в четвертый класс, а Ося — в пятый. Вместе с другими ребятами летом они поехали в колхоз.

Школьники пололи колхозный огород. Ося сидел на корточках и дергал сорняки, временами с испугом замечая, что от усердия прихватывает и хвостики свеклы. Он торопился и часто поглядывал на соседнюю борозду. Ну, так и есть: он отстал от Моти, маленькой девчонки. А ведь Мотя и не спешила. Но как проворно и умело двигались ее пальцы: она с малых лет привыкла полоть.

Ребята из Ленинграда, Москвы и Киева изо всех сил старались не отставать от школьников, выросших в деревне, и все-таки работали медленнее: нехватало сноровки. Маленькие сибиряки, кончив свою работу, помогали приезжим товарищам.

А осенью школьники помогали собирать урожай.

На просторном колхозном дворе Ося увидел горы золотой пшеницы. Они были насыпаны прямо на землю и возвышались вровень с крышей амбара. Грузовые машины гуськом стояли во дворе, и загорелые колхозницы проворно насыпали в кузова крупное тяжелое зерно. На фронт шел хлеб, тонны масла, мяса, овощей.

«Вот это здорово! — думал Ося. — Чтобы немцев скорее победить!»

Зимой в Бийске ударили шестидесятиградусные морозы. Городок почти утонул в сугробах.

Школьники собирали теплые вещи для бойцов.

Оля с подружками старательно вышивала кисеты и бережно вкладывала в них табак и почтовую бумагу.

— А вдруг папа получит мой кисетик! — говорила она.

Но папа Оли и Димы уже не мог получить в подарок кисета. В середине зимы пришло письмо. Оно было короткое и напечатано на машинке. Прочитав его, Матвей Иванович словно вдруг больше постарел. Письмо выпало из его задрожавшей руки. Оля его подхватила и прочла…

В этот день Ося увел Димку к своему школьному товарищу, чтобы братишка не мешал Матвею Ивановичу утешать Олю. Она так плакала, что старик уложил ее в постель и долго сидел над ней.

В письме было написано, что Виктор Федорович погиб на фронте.

Теперь у Оли и Димки не было никого на свете ближе Матвея Ивановича и Оси.

А весной сорок четвертого года, когда они вернулись в Ленинград, оказалось, что и дома у них нет другого, кроме комнаты Матвея Ивановича. В дом, где жили до войны Хрусталевы, попала бомба.

Вот и жила теперь вся «сборная семейка» у Матвея Ивановича.

События их жизни в тылу, одно за другим, пронеслись в осиной голове. Стоя в углу двора и глядя на закат, он крепко задумался.

— Ты что там видишь? Самолет?

Подобравшись сзади, Димка, в сдвинутой на затылок кепке и с перемазанной физиономией, вынырнул из-под осиного локтя и, задрав голову, тоже стал вглядываться в небо.

— Вот я тебя и нашел! — воскликнул Ося. — Где ты бегаешь, поросенок? Оля давно беспокоится.

— А по-моему, это я тебя нашел! — важно сказал Димка.

На улице шел дождь со снегом. Оля не пустила Димку гулять.

Полтора месяца назад семилетний Димка начал ходить в первый класс. Поэтому он считал себя человеком самостоятельным. Расставив ноги в коротких штанишках, он стоял у двери и нахлобучивал на голову кепку.

— Ведь промокну я, а не ты, — сказал Димка независимым тоном.

Оля посмотрела на него.

— Не трудясь одеваться, ты не пойдешь на улицу.

Димка зажмурился и громко заревел.

— Гулять ты всё равно не пойдешь, — сдвигая брови, отрезала Оля. — И не приставай, пожалуйста: нам надо заниматься.

По опыту Димка знал, что Оля неумолима: что сказала, то и сделает. Вот был бы дома дедушка! У него всё можно выпросить. Но дедушка приходит с работы часов в семь, а сейчас не было и шести.

Реветь Димка перестал, потому что это было бесполезно. Он ходил по комнате и тянул:

— Пусти гу-уля-ать! А я всё равно пойду! Пусти, Оля-а-а! А я пойду-у!

Ося поднял голову от учебника.

— Вот человек! Да займись ты чем-нибудь; как тебе не стыдно!

Оля сидела за столом и смотрела в раскрытую книгу. Тоненькая, прямая, она всем своим видом выражала: я ничего не слышу.

Ося покачал головой и подумал: «Да, замечательная у него сестренка! Недаром ее семиклассницы так любят: редкий день у нее подружки не толкутся. Обо всем девочки с Олей советуются, ни одно дело без нее не начинают. И учится она всегда на «отлично». Могла бы даже и загордиться своими успехами. Но нет, не задается ни капельки. Но зато характерец! Всё равно на своем поставит. Неудивительно, что девчонки ее слушаются… Неужели у нее сердце не болит оттого, что Димка мучается? Ведь он маленький и глупый, ему в самом деле скучно. А физика при таких обстоятельствах никак в голову не идет…»

Ося вздохнул и сказал просительно:

— Пустила бы ты его во двор… Дождик, кажется, прошел.

— Давно кончился! — Димка вскочил на ноги, и его, заплаканное лицо с курносым носом и пухлыми щеками просияло.

— Не пущу! — Оля резко повернулась к Осе, на глазах ее блестели слезы. — Как тебе не стыдно, Оська! Вот вы всегда так: и ты, и Матвей Иванович. Вы своей мягкостью только портите Димку.

— Просто я не понимаю: как тебе не жаль его?

— А тебе жаль, так и поиграй с ним, займи его.

— Меня завтра по физике спросят.

— Ах так? Ну, и сиди и… не мешайся в воспитание!

— Подумаешь, директорша нашлась! — насмешливо сказал Ося.

— Пусть директорша! Пусть! — Оля повела блестящими глазами на Димку.

Димка притих и с любопытством прислушивался к разговору. По его внимательным глазам было видно, что он еще надеется на удачу.

Ося сильно ошибался, думая, что Оля равнодушно слушает димкин плач. Как и Ося, она не могла сосредоточенно заниматься. Сидя с деланно-равнодушным видом, она с беспокойством думала о младшем брате: «Он много времени предоставлен самому себе: возвращается из школы в час дня — и хоть на голове ходи».

Оля очень жалела, что не пошла заниматься к Тане Чуркиной. Идя к Тане, она всегда брала с собой Димку. Он играл там с «малышней», как называла Таня младших сестренку и братишку.

— У нас Димка совсем стал непослушный, — от огорчения комкая в руке косу, говорила Оля. — И ты тоже мог бы хоть немножко помочь за ним смотреть.

— А я не помогаю? — возмутился Ося. — Справедливость — нечего сказать! Конечно, тебе труднее, чем мне, ты больше в кухне возишься, обед готовишь, но и я…

— Ничего мне не труднее! Ничего не труднее! А ты — брат. Ты лучше должен понимать, чего мальчишке нужно.

— Да ведь это ясно, чего он хочет: гулять он хочет, вот и всё!

Оля и Оська смотрели друг на друга сердито, и у обоих в глазах было недоумение. Они были хорошими товарищами. Случалось, поддразнивали друг друга, подсмеивались, но по-настоящему ссорились очень редко.

Они не сразу услышали стук в дверь.

— Подожди! — сказала Оля. — Стучат, кажется… Войдите!

• Предыдущая
• 14/29
• Следующая