Иван Тигров (рассказы) - Богданов Николай Владимирович - Страница 22
- Предыдущая
- 22/23
- Следующая
— А вы бы его, мамаша, в сознательность привели, где его совесть, да!
— Экой ты скорый. Ты сколько лет при Советской власти жил? Ну то-то, а он нисколечко. Откуда же ему взять всё в толк сразу? К таким снисходительность надо иметь, терпенье!
— Ох, не стерплю! Чую, не даст стерпеть ретивое!
С ворчанием Власыч принялся за починку пулемёта, отобрав у немца весь инструмент.
А Фюнфкиндер понял, наверное, что Власыч — его смерть. Глядеть на него боялся. Старался скрыться среди женщин и ребятишек. Женщинам понаделал из алюминиевых листов с разбитых самолётов кастрюли-самоварки, бездымные жаровни, чтобы дымом лагеря не выдавать. Мальчишкам понаделал ножиков складных. Блёсен для ловли щук смастерил. Девчонкам серьги, колечки. Трудился не переставая. И постепенно стал всем нужен.
Угодил и старикам, смастерив портсигары из небьющегося стекла.
Власыч по-прежнему косился злым взглядом, но больше не задевал. Только ворчал иногда:
— Постойте, вот убежит, карателей приведёт, тогда вспомните мои слова, да поздно!
Лёнька посмеивался. Он готовил ещё один сюрприз — починял вместе с Фюнфкиндером рацию, снятую с самолёта. Вот будет чудо, когда станут слушать Москву!
У ребят с Фюнфкиндером завелись и не такие тайны.
Однажды девчонки, набрав грибов, отправились в большое село Муравьёве добыть хоть немножко соли.
Там была немецкая комендатура, стоял гарнизон, в каждом доме солдаты. Они бойко выменивали на мыло, на соль, на иголки и зажигалки сало, масло, яйца и посылали домой.
Страшновато было ходить туда партизанским семьям, но всё же пробирались и выменивали что надо. У некоторых была там родня, у других знакомые.
Заметив, что немец сильно тоскует по своим детишкам, ребята уговорили его написать в Германию письмо, что, мол, жив-здоров и надеется увидеться после войны. А девчонки это письмо доставили в Муравьёве, а там сумели его опустить в германскую фельдпочту. Фюнфкиндер повеселел. Даже песни стал петь потихоньку. И обучил Манечку, которая напоминала ему младшую дочку — такая же беленькая, — немецкой песенке про ёлку: «О танненбаум, о танненбаум».
А Лёнька уже болтал с ним по-немецки, с каждым днём всё быстрее. И вдруг ужасное событие потрясло лагерь.
Случилось это неожиданно в один ясный, тихий день.
Девчонки пошли по ягоды, а Лёнька вместе с партизанами на разведку. Фюнфкиндер, как всегда, оставался дома и чего-то мастерил.
Возвращаясь тайными тропами с разведки, партизаны услышали стрельбу со стороны Волчьей пасти — так называлось страшное болото, поглотившее немало заблудившихся телят, коров и овец, красавцев лосей, говорят, и людей.
Непроходимое это болото по виду было обманчивым и даже заманчивым. Поверх трясины росла такая мягкая, такая нежная зелёная травка — так и тянет: пробеги по ней босиком, приляг, поваляйся.
Но горе обманутым! Под тонким травяным покровом скрывалась бездонная трясина, наполненная липкой тиной. Провалишься — и поминай как звали.
Почему на болоте стрельба? Кто-то просит помощи, наверное? Надо узнать, что случилось!
А случилось там вот что.
Девчонки в поисках самой лучшей, самой сочной ежевики вышли к берегам болота и вдруг увидели в Волчьей пасти немецкий самолёт. Вернее, один хвост его, торчавший вверх. Самолёт как ткнулся, так и пошёл носом вниз в трясину. Наверное, фашистские лётчики приняли болото за ровную лужайку и, беды не зная, спланировали на неё. То ли моторы у них забарахлили, а может быть, подбили их в пути наши ястребки.
И вот, смотрят девчонки — на хвосте лепятся немецкие лётчики и пассажиры. Вначале показалось смешно. Большие такие дяденьки, в мундирах, при оружии, а лепятся, как зайчишки на коряге, застигнутые половодьем.
А потом обеспокоились девочки: засосёт ведь их в болото. Жалко им стало — погибнут люди мучительной смертью.
Лесная, партизанская детвора — народ сообразительный. Перешептались девчонки и решили немцев в плен взять и привести в лагерь, как Лёнька Фюнфкиндера. То-то будет диво!
Девчонки в поисках ягод не раз рисковали лазить по трясинам, знали, как зайти и как выбраться. Быстро сплели из ивовых прутьев две пары болотных лыж. Интересные такие — для рук и для ног, чтобы ползать на четвереньках, тогда не опасно. И вот Манечка — она была всему делу заводилой — тронулась на выручку.
На всякий случай белый платочек на прутик повязала, как парламентёр, размахивает им и смеётся. И подружки, из кустов выглядывая, хихикают.
— Маня! Манечка, ты им по-немецки спой. Песенку. А то испугаются «рус партизан». Палить начнут. Пой, Манечка!
И Манечка, подойдя поближе, запела, как выучил Фюнф-киндер:
— «О танненбаум, о танненбаум…»
И весело подружкам и страшно за Манечку. Всё же — к фашистам идёт…
Правда, немцы разные бывают, а вдруг эти не такие, как Фюнфкиндер. Ну, да зачем же им убивать Манечку, если она их выручать хочет?.. Маленькая, не тронут…
А главное — по-ихнему говорить может: и «данке зер», и «гутен таг», и всё такое… Объяснит, что вреда им не будет, спасутся, если будут выползать по одному, без оружия…
Манечка поёт — а немцы молчат. Тревожно что-то стало девчонкам, затаились, глядят. Не звери же они. Звери и те детей не трогают. Только бешеные волки… Манечка — ничего, идёт себе бесстрашно. Ближе, ближе…
Вдруг как грянет стрельба! Так она и повалилась, Манечка. Закричали девчонки, как подраненные, и бросились бежать. Вот тут и наткнулись на них партизаны.
Чернее тучи пришли они в лагерь. А Власыч весь белый стал… Увидел это Фюнфкиндер, и сердце у него сжалось, дыхание перехватило.
Плакали по Манечке все. Даже Лёнька, презиравший слёзы.
Держался только Фролов.
— Такое преступление не может пройти безнаказанно. Сейчас мы устроим суд, товарищи, — сказал он.
Выбрали заседателей от всех поколений — от девчонок и мальчишек, от стариков и старух, и представителем от немецких солдат — Фюнфкиндера. Объяснили ему это и засели.
Председателем сам Фролов. Выступил, рассказал, каким тяжким воинским преступлением является убийство парламентёра. Он все военные уставы знал.
Потом предоставил слово свидетелям. Рассказали очевидцы, как дело было, как убили фашистские военные чины русскую девочку Манечку, шедшую вызволить их из трясины.
Всё это растолковывали Фюнфкиндеру. И он понимал. Красными пятнами покрывалось лицо его, на лбу вздувались синие жилы. Когда всё было выяснено, Фролов обвёл глазами заседателей и спросил:
— Какого наказания заслуживают фашистские военные преступники?
Молчат люди, на Фюнфкиндера смотрят. Пусть немец первым скажет — о его нации речь идёт. Власыч стукнул его по плечу жёсткой ладонью и, заглядывая в глаза, сказал:
— Ну, высказывайся по совести, немец. Запишем твоё ценное мнение. Все подпишемся и протокол суда самому Гитлеру пошлём, фашистскому командованию. Пусть знают, что судим мы, партизаны, судом праведным. Вот как. И ты, как имеющий чин и звание в немецкой армии, своей подписью это засвидетельствуешь. Чтобы знали, что трибунал наш был международным!
Говорит, а сам автомат сжимает так, что белеют пальцы. Как же — ведь Манечка-то не чужая ему была, внучка.
Молчал Фюнфкиндер, потупя глаза.
Примолкли и заседатели и все люди и затаив дыхание ждали, что промолвит немец.
— Ну, — вставая, спросил Фролов, — что же ты скажешь, Фюнфкиндер, от имени трудящихся немцев, одетых в военные шинели? Какой должен быть приговор убийцам детей, военным преступникам, стреляющим в парламентёров, спрашиваю тебя окончательно? А чтобы воля твоя была свободна, даём тебе партизанскую святую клятву, что при любом мнении волос не упадёт с головы твоей. Суди по чистой совести, представитель немецких солдат!
Сказал так, и только ветер пронёсся по камышам. И стало тихо-тихо. Поднял глаза Фюнфкиндер, посмотрел на небо, на землю, обвёл взглядом людей и промолвил какие-то страшные слова побелевшими губами. Потом перевёл по-русски:
— Смерть им! Смерть!
- Предыдущая
- 22/23
- Следующая
