Встречи в тайге - Арсеньев Владимир Клавдиевич - Страница 27

• Предыдущая
• 27/29
• Следующая

Вдруг, к ужасу своему, я увидел, что потерял олений след. Я поспешно достал спичку и чиркнул ею: чистый, ровный снег лежал впереди меня, справа и слева.

«Вот беда-то! — подумал я. — Неужели заблудился?»

Кому приходилось бывать зимою в тайге, тот знает, что значит заночевать в лесу без теплой одежды, без топора и без полотнища палатки, которым можно было бы защитить себя от холода. Я остановился, чтобы передохнуть немного и обдумать свое положение, но мороз тотчас дал себя знать. Надо идти. Но куда? Я наугад пошел вправо.

Как-то лыжа моя подвернулась, я упал и в это время неожиданно нащупал рукою утоптанный снег. Я скорее зажег спичку и при краткой вспышке огня успел рассмотреть оленьи следы. Решил идти как можно осторожнее, нащупывая дорогу ногами, чтобы не сбиться больше с проложенного оленями следа. Медленно, шаг за шагом, подвигался я вперед и, когда терял оленью тропу, возвращался назад и, шаря по снегу руками, отыскивал ее снова. Так промаялся я до девяти часов вечера и совершенно выбился из сил.

Стало совсем темно. Наконец случилось то, чего я боялся больше всего: я совсем потерял оленьи следы. Сколько ни искал я их, сколько ни ползал по снегу, все было напрасно! Я принялся кричать, но эхо возвращало мои крики обратно.

Измученный до последней степени, я сел, не снимая лыж, на какую-то колодину. Решил отдохнуть немного, развести небольшой огонь и как-нибудь дотянуть до утра. Не помню, сколько времени просидел я так, не помню, как задремал. Чувство озноба пропало. Откуда-то пахнуло теплом, в ушах зашумело, и послышались какие-то странные, бессмысленные слова.

Вдруг одна мысль, как молния, пронзила мой мозг: «Спать нельзя!» Я напряг все свои силы, рванулся с места, открыл глаза. Кругом было темно, как в могиле. Вверху слышался шорох — то легкий ветерок пробегал над лесом и чуть трогал вершины деревьев. Я сильно прозяб: холод уже успел проникнуть под одежду; зубы выбивали непрерывную дробь. Я схватился руками за ствол соседнего дерева и поднялся на ноги.

Первые шаги показались мне невероятно тяжелыми, потом я разошелся и тихонько побрел в ту сторону, где был какой-то просвет. Не успел сделать я и сотни шагов, как вдруг лес кончился и передо мной открылась громадная равнина, озаренная слабым светом мерцающих звезд. Далеко на другом конце ее мелькал огонек. Сонливое состояние разом исчезло — я почувствовал прилив бодрости, оправил лыжи и пошел прямо на спасительный маяк.

Было поздно. Созвездие Ориона, стоявшее дотоле низко над горизонтом, уже успело подняться до зенита. Великолепный Сириус блистал всеми цветами радуги. Вдруг яркий метеор бесшумно пронесся высоко над землею, оставив за собой длинный угасающий след. Как ни был я измучен, но явление это было столь замечательно, что я долго не мог оторвать глаз от неба, и только холод, знобивший руки, вернул меня снова к действительности.

Шел я долго и медленно. Наконец стали слышны бубенчики оленей. Еще немного — и я увидел бивак. У опушки леса стояли две палатки. В стороне горел большой костер. Тысячи искр поднимались кверху и огненным дождем сыпались обратно в снег. Колеблющиеся языки пламени прыгали по веткам. Неровный свет огня отражался на сугробах, палатках, стволах деревьев и перекидывался в тундру.

Около костра виднелся силуэт человека. Контуры его делались кроваво-красными то с одной, то с другой стороны — в зависимости от того, как освещал человека огонь. Это был Попов.

Собрав последний остаток сил, я дотащился до костра и, не снимая лыж, повалился в снег. Отдышавшись немного, я спросил Попова, как случилось, что эвенки ушли так далеко, вместо того чтобы стать на бивак тотчас за перевалом. Оказалось, что, пройдя Ян-дэ-янге, они попали не в тот ключик, в который хотели. Они заметили свою ошибку тогда, когда уже спустились с хребта. Им не хотелось возвращаться назад, и они решили идти до тех пор, пока не найдут олений мох.

Попов объяснил мне, как эвенки находят пастбища для оленей. Они пускают одного оленя без недоуздка. Он раскапывает передней ногой снег и, если есть корм, начинает пастись; если же корма нет, поднимает голову и смотрит по сторонам.

Кормового мха не было — и это заставило эвенков долго идти по тайге, пока они не вышли на тундру. Они знали, что я запоздаю и, вероятно, заночую в лесу. Но с ними это так часто случается, что моему отсутствию они не придали никакого значения и со спокойной душой улеглись спать. Наоборот, они были крайне удивлены, узнав, что я пришел на бивак и не остался в лесу до рассвета. Однако Попов решил на всякий случай зажечь огонь. Не разложи он костра, я действительно провел бы мучительную ночь под открытым небом.

Все хорошо, что хорошо кончается! Я снял лыжи, пробрался в палатку и тотчас уснул.

Весь следующий день эвенки простояли на месте. Двое из них ходили на охоту и принесли двух глухарей и одного рябчика.

Остальные мужчины исправляли седла и прочее походное снаряжение, а женщины починяли одежду.

Около полудня я по своим следам вернулся к тому месту, где бросил съемку, и заснял весь путь до бивака.

На другой день с рассветом было решено двинуться дальше.

Было еще совсем темно, когда меня разбудили. Я оделся и вышел из палатки. В воздухе была разлита мгла, которую эвенки называли «туманным морозом». Около палаток стояли два оленя с заиндевевшей шерстью. Термометр показывал минус 50 градусов Цельсия.

Часам к шести утра мы снялись с бивака и пошли дальше. Путь наш опять пролегал по тундре.

Ехавший впереди на «седловом» олене эвенк пел, и пение его было так же уныло и однообразно, как однообразна тундра, по которой он кочевал со своими табунами. Важенки[1] следовали за ним в порядке, гуськом, и не отставали. Все мужчины и женщины сидели как-то странно, на плечах оленей, свесив ноги вперед, на грудь животных. Малые дети были завернуты в меха и лежали в особых седлах — зыбках, привязанных к вьюкам ремнями.

После вчерашней злополучной ночи Попов решил идти на лыжах вместе со мной. Но только что тронулись мы в путь, как вынуждены были снова остановиться. Один ребенок расплакался. Мать немного придержала своего оленя и попросила другую женщину подать ей крикуна. Та ловко соскочила на землю, развязала ремни и подала малютку матери. Мать на ходу накормила его грудью, прикрывшись от мороза шубкой. Потом она стала укачивать ребенка, но он раскапризничался, брыкался и кричал во все горло.

Тогда она сказала что-то эвенку, ехавшему впереди нее, тот передал слова ее дальше, пока они не дошли до головы отряда. Проводник остановил своего оленя. Тотчас остановился весь табун.

Мать сошла на землю и на морозе стала распеленывать сына. Раздев маленького буяна донага, она положила его в снег и, смеясь и что-то приговаривая, стала обсыпать его снегом еще и сверху. Ребенок барахтался и надрывался от крика. Я так был поражен этим необычайным зрелищем, что готов был броситься к ребенку на помощь. Купанье в снегу продолжалось не более одной минуты. Затем мать подняла свое дитя, нежно поцеловала его и быстро стала завертывать в рысий мех; потом уложила в седло-зыбку, ловко вскочила на своего оленя и крикнула проводнику, что можно идти дальше. Минуты через три ребенок успокоился и всю дорогу спал как убитый.

— Ведь этак ребенка можно простудить! — обратился я к Попову.

— Нет, — отвечал он, — от этого он не заболеет. Нам часто приходится зябнуть на охоте, а придешь в юрту, завернешься в шубу и так крепко уснешь, что добудиться не могут.

Чем больше мы приближались к Уркану, тем снег становился глубже. Олени умерили шаг. Нам же с Поповым это было совершенно все равно. Мы были на лыжах и не только не отставали от отряда, но порой даже обгоняли его.

Нашим проводником был эвенк небольшого роста, тщедушный, лет сорока пяти. На лице этого человека, самом заурядном, немного скуластом, было такое выражение, как будто он всегда всматривался в даль.

Мы шли по местности донельзя однообразной. Пусть читатель представит себе большую болотистую и слабо всхолмленную равнину, покрытую снегом. Хоть бы какой-нибудь предмет, на котором можно было остановить взгляд и который мог бы служить ориентировочным пунктом: небольшое озеро, одинокая сопка, каменистая россыпь, голая скала… Ничего! Пусто! Ни зверей, ни птиц, никаких следов. И так изо дня в день — подряд шесть суток. Это однообразие утомляло меня, я шел лениво и на планшете отмечал одно только слово: «Тундра». Однако проводник вел себя иначе. Он часто оглядывался назад и внимательно смотрел по сторонам.

• Предыдущая
• 27/29
• Следующая