Прощание - Буххайм Лотар-Гюнтер - Страница 10

• Предыдущая
• 10/104
• Следующая

— У тебя же тоже есть опыт, если вспомнить твой поход из Бреста в Берген по датской дороге… Никогда бы не поверил, что ты выберешься и из этого.

— И я не верил. Я уже полностью настроился на бои за город, объявленный крепостью. Но потом всплыла идея доставить из волчьего ущелья отбракованную «ловушку для зениток» и отремонтировать лодку, то есть попытаться сделать это.

— Но лодка годилась только на металлолом.

— Вначале это и выглядело как полное сумасшествие. Но дело могло только сорваться и ничего больше. Собственно говоря, мы были рады, что перед нами снова стояла разумная задача — или задача, которая, возможно, окажется разумной.

— Все это я хочу услышать от тебя в подробностях. Когда я был с коротким визитом в Норвегии, у нас не было времени для разговоров.

В 1 час 24 минуты мы проходим Хёек ван Холланд.

— Портовый лоцман вскоре покинет корабль, — говорит старик почти у самого моего уха, когда в штурманской рубке плечом к плечу мы склоняемся над морской картой.

На этот раз мы не проходим мимо плавучего маяка «Тексель». Когда мы выйдем в открытое море и возьмем курс на зюйд-вест, плавучий маяк «Тексель» будет уже позади нас. Во время последнего рейса там нам пришлось постоять: для контроля девиации проводилась радиодевиация.

Через короткое время мы проходим участок перед устьем Шельды.

— Возможно, что нас еще ожидают неприятности! — говорит старик позднее, поводя носом и принюхиваясь, как собака к ветру, который воет за краем капитанского мостика.

Я пожимаю плечами. Буря меня устраивает. Спокойное море мне не нравится. Такому кораблю шторм и море не могут нанести ущерба.

— Двадцать лет назад или еще раньше, — говорю я, — здесь я пережил свой первый шторм в Северном море. Мой корабль назывался «Архсум»… Это был тот шторм столетия, который прорвал в Голландии многие земляные дамбы. Такого страшного моря я больше никогда не видел ни до, ни после.

— Ты же после войны больше не имел никаких дел с судоходством.

— Я просто хотел еще раз посмотреть — так же, как и сейчас. И тогда меня пароходство…

— Это был Церсен?

— Да. Церсен. Церсен приказал зачислить меня казначеем, и я получил возможность писать и рисовать. Давно это было! Волны высотой до пятнадцати метров. Когда мы окаазались по-настоящему в самом пекле, я почувствовал себя на мостике, как в лифте: с бешеной скоростью взлетаешь на четвертый этаж и с бешеной же скоростью снова падаешь вниз на первый. Корабль имел всего 3500 тонн водоизмещения.

— На этот раз это 26 000 тонн, — говорит старик, — во время шторма это большая разница.

Я вижу идущее нам навстречу тяжеловесное судно, имеющее в качестве попутчика с левого борта сухогруз и плывущее в балласте судно для генерального (штучного) груза — с правого борта.

Появляется гигантский танкер.

А что, спрашиваю я себя, для размеров уже не существует никаких ограничений? Эти гигантские танкеры, которые называются «Very Large Carriers» («Очень большой носитель») или даже «Ultra Large Carriers» («Сверхбольшой носитель») уже не имеют ничего общего с нормальным судоходством в период между отплытием и причаливанием к берегу. Со своей невероятной осадкой они не могу войти ни в один порт мира. Чисто технически строительство танкеров с водоизмещением в один миллион тонн не представляет никакой проблемы. Ну, а как быть с риском?

Сейчас под давлением находится вспомогательный котел, чтобы не прекратилась подача пара в случае сбоев в работе реактора. Это одна из задач по обеспечению безопасности.

— Мы все еще находимся в районе фарватера? — спрашиваю я третьего помощника капитана.

— Да — в расширенном районе. Район лоцмана более узкий. Он простирается до плавучего маяка. Затем начинается расширенный район. Этот простирается до выхода из канала. Сюда же относятся и предписанные пути Северного моря.

— Сердечное спасибо!

— Всегда к вашим услугам! — сказал третий помощник молодцевато.

Мы подойдем к каналу немного быстрее, чем я думал: на этот раз мы вышли не из немецкого порта, поэтому нам не пришлось проделывать длинный путь вокруг Восточных фризских островов и Западных фризских островов.

Меня поражает, что старик находится в приподнятом настроении. А я чего хотел? Старик всегда в приподнятом настроении, когда наконец выходит в море. По нему было почти незаметно, что он почти всю ночь провел на ногах. Во время войны, охотясь за британскими конвоями, старик мог обходиться без сна, не теряя самообладания, сорок восемь часов.

Сложная ситуация для старика, думал я, когда, позвонив из Бремена в Фельдафинг, он растолковывал мне, что означает представительство на собственном корабле. Я был приглашен участвовать в этом последнем рейсе. Оба мы — настоящие инвалиды, но старику не пришлось меня уговаривать.

Сейчас около трех часов, и я едва стою на ногах. «Смертельная усталость до обморока» — так называла такое состояние моя бабушка. Старику я сказал:

— Занять пост прослушивания на матрасе, — а затем, как когда-то: — Позвольте доложить с мостика!

Когда старик говорит: «Разрешаю!», в его голосе я слышу насмешку.

Ветер подхватывает меня, когда я двигаюсь в направлении кормы, и возвращает мне бодрость. Небо немного светлее, чем море. Крышки люков в носовой части судна отсвечивают бледно-серым. Нос корабля четко выделяется на фоне моря. Я могу разглядеть даже леерное ограждение на Monkey-Back. Отфильтрованный тонкими облаками лунный свет наполняет воздух рассеянным сиянием, в котором море перед кораблем будто само светится. Вода, бурлящая по обе стороны корабля, бешено бьет в борт судна. На вершине мачты еще горит направленный свет. Массивный якорь, укрепленный на задней надстройке, блестит в темноте.

Ветер усилился, хотя я этого почти не заметил, но корабль плывет довольно спокойно благодаря тому, что ветер дует с кормы. Несмотря на это, я не могу заснуть, нервное напряжение еще слишком велико, и резкий стук несколько раз вспугивает меня. Непонятно, почему ночью работают центробежные насосы. Койка слишком широка, я не могу нащупать в ней опору. К утру я, наконец, засыпаю.

Я с удивлением замечаю, что могу обходиться коротким сном. В эту ночь он продолжался самое большее пять часов, и, несмотря на это, я чувствую себя бодрым. В то же время из-за вчерашнего бесконечного лазания у меня болят икроножные мышцы. Бесчисленное количество раз я носился из своей каюты по палубе в носовую часть, взбираясь по многочисленным лестницам на мостик и возвращаясь обратно.

Если так пойдет и дальше, то мне нечего опасаться — малоподвижность мне не грозит.

Я поднимаю автоматическую штору, закрывающую окно по левому борту. Снаружи все серое-пресерое. Волны бутылочнозеленого цвета образуют «кошачьи головы». В створе окна показывается идущий навстречу корабль, имеющий в средней части большие грузовые мачты, затем — рыболовный катер.

Еще до завтрака, передвигаясь на негнущихся ногах, как на ходулях, я направляюсь на мостик. Старик уже там. Он быстро осматривается, оценивая обстановку, и затем говорит вахтенному:

— Он рыщет. Не могли бы вы взять немного южнее.

Он — в этом случае означает корабль.

На завтрак у меня выбор между печенкой с луком и «театральным тостом».

— Что такое «театральный тост»? — спрашиваю я стюардессу.

— Свиное филе со спаржей и голландским соусом сверху, а также с долькой мандарина и сливами.

— То есть со всякой всячиной? — спрашивает старик.

— Так точно, господин капитан.

— Ну тогда два раза «театральный тост»! — решает старик, а затем спрашивает меня: — Что там у тебя?

— Ничего. Совсем ничего, — отвечаю я нерешительно.

Я не был уверен, что вид, который мне открылся, не обман зрения. Стюардессе, должно быть, лет сорок пять. С волосами, обесцвеченными перекисью водорода, расфуфыренная, как цирковая лошадь. Ее толстый живот и толстую задницу слишком сильно подчеркивает плотно сидящая сатиновая юбка. Под ажурной блузкой — красный хлопчатобумажный бюстгальтер: дама выглядит так, как будто только что заявилась на борт корабля с гамбургской улицы Гербертштрассе.

• Предыдущая
• 10/104
• Следующая