Рукопись Бэрсара - Манова Елизавета Львовна - Страница 3
- Предыдущая
- 3/72
- Следующая
Бессмысленно было это все разгребать, я начал с другого конца: налёг на общность законов природы и взаимосвязанность всех явлений — достаточно радужная картинка, я знал, что это его возьмёт.
А время шло. Я сбежал в середине лета, а теперь к землянкам уже подползала осень, и я чувствовал, что вся эта эпопея, словно вычитанная в одном из романов Фирага, окончательно осточертела мне. Потускнела прелесть мнимой свободы, и остались только холод и грязь, раздражение и усталость.
Да, я устал от этой жизни вполсилы, от невозможности занять свой мозг, от отчуждения Охотника и зависимости от него.
Да, меня все раздражало: землянка, отвратительная одежда, невозможность вымыться и то, как они не пускали меня в свой мир.
И я сорвался.
Был промозглый осенний день, все в лесу затаилось и отсырело, а в землянках под решётками заплескалась вода. И я понял, что не могу. Хватит. Все. Я метался от стенке к стеке, чувствуя, что сейчас сорвусь и пойду вразнос, и стыдился этого, и хотел.
Рават предложил позаниматься, я грубо буркнул, что болит голова.
— С дождя, — сказал Дибар. — Бывает.
Они сидели на нарах и глядели, как я мечусь, и за это я ненавидел их.
— Тоже затылок ломит, — сказал вдруг Охотник. — Пройдусь, пожалуй. Не хотите со мной, Учитель?
Я не хотел, но пошёл. Колючей сыростью встречал нас лес, дождь перестал, но воздухе висела мокрая мгла, и сразу же меня прохватило ознобом.
— Озябли? — спросил Охотник?
— Сыро.
Он взял меня под руку и повёл к одной из пустых землянок. Там было ещё холодней. Ссутулившись, я смотрел, как он бьёт по огниву кресалом, пытаясь поджечь отсыревший трут. Тот стал тлеть. Охотник раздул огонёк, нашарил на полке светильник, и красные блики легли на его лицо. Впервые он показался мне очень усталым. Мы молча стояли, разглядывая друг друга, вопросы душили меня, но эту игру начал он, и первый ход был его.
И он сказал, наконец:
— Я все ждал, когда вы начнёте задавать вопросы.
— Вы бы всё равно не ответили.
— Теперь отвечу.
— Хорошо. Кто вы, Охотник?
— Моё имя — Баруф Имк.
Я нашарил позади нары и сел. Так вот оно что.
— Я думал… у Имка никого!
— Быстро соображаете. Я его племянник. — Посмотрел на меня и улыбнулся. — Значит, я вас не удивил?
— Не очень. Вас выдают привычки — от умывания до поведения за столом.
— А вы наблюдательны!
— Я — экспериментатор, Имк. Рассказывайте!
Он опять улыбнулся — снисходительно и устало.
— Все очень просто, профессор. Вы завещали своё имущество дяде…
— Жалкие крохи!
— Для вас. Ему хватило не только на безбедную жизнь, но и на то, чтобы выучить меня. Так что я ваш должник.
— Оставьте! Что мне, Глару было наследство оставлять? Как вы сюда попали?
— Это долгая история, профессор.
— Я не спешу.
Я знал, что веду себя глупо. Не так бы мне с ним говорить — с единственным своим человеком в неведомом мире, где все так бессмысленно и глупо, и только он… Но ярость душила меня, я его почти ненавидел за эти пропащие недели, за все проглоченные унижения, за то, что, все обо мне зная, он только сейчас приоткрылся мне. И пусть у него есть на то причины — я даже догадываюсь, какие — плевать! Я всё равно не прощу!
— Начало заурядное. Кончил Политехнический, несколько лет работал инженером на алюминиевом заводе в Сэдгаре. А потом… Обычная история: оборудование изношенное, эксплуатируется безобразно. Была авария, погибло пять человек. Рабочие потребовали принять меры, администрация, конечно, отказалась. Я тоже участвовал в забастовке. А дальше, как всегда: дирекция вызвала войска, с рабочими разделались, а я навсегда потерял работу. Собственно, это все решило. Мне оставалось только найти людей, которые борются с режимом Глара…
— Я не нашёл.
— Конечно. Вы были слишком на виду. Ни одна группа не решилась с вами связаться. Для нас конспирация — это жизнь.
— И помогало?
— До поры. Пока к нам не втёрся провокатор. Часть организации спасти всё-таки удалось, но пришлось помотаться. Как-то обстоятельства привели нас в Квайр, и я рискнул повидаться с дядей. Знал, что он очень болен, и боялся, что другого раза не будет.
— А он знал, чем вы занимаетесь?
— Конечно. Я его достаточно уважал. — Помолчал и сказал задумчиво: — Удивил он меня тогда. Молчун — а тут его вдруг прорвало. Тогда он и рассказал мне правду о вашем исчезновении. Я ведь знал только официальную версию: взрыв в лаборатории. А потом достал из тайника старую папку. Знаете, что там было?
— Откуда?
— Могли бы и догадаться. Чертежи и основные расчёты вашей машины.
— Я все уничтожил!
— Конечно. А он заблаговременно снял копии.
— Зачем?
— А вы не догадываетесь? Ну, правильно, какой-то техник…
— Идите к черту! — сказал я злобно. — Это уже наше дело — моё и его. А оправдываться перед вами…
— В чем? — спросил он невинно.
— Имк — это моё второе «я», мы двадцать лет проработали вместе. Понимаете? Двадцать лет!
— Да, — сказал он задумчиво, — двадцать лет. И это были главные годы его жизни. Все, что вы сделали, принадлежало и ему, и в каждом вашем открытии была и его доля.
— Это знали все!
— Нет, конечно, но это неважно. Просто мне было обидно, что эта преданность и любовь… Короче, на этот раз вы не сказали дяде, что это за работа, и он понял, как вы поступите с записями. Вот он и решил спасти открытие… для человечества.
— И отдал вам?
— Вы бы предпочли Глара?
— Да нет, пожалуй. И вы смогли разобраться?
— Не я, — ответил он очень спокойно. — Один из наших. Бывший физик. Кстати, он так и не поверил, что это осуществимо.
— А вы?
— А я — дилетант, у меня не было альтернативы. Поймите, профессор, с нами почти покончили. Движение разгромлено, уцелевшие группы бессильны. В стране террор. Хватают по тени подозрения — целыми семьями. Ни суда, ни следствия — люди просто исчезают. Все запрещено, университеты под контролем. Начато производство новой сверхбомбы, — это не считая того, что уже есть в арсеналах. На Ольрике уже война, и она подползает к Олгону…
— Значит, ещё хуже, чем было?
— А вы чего ожидали? Идут разговоры, что Глар при смерти, уже называют имя преемника: Сават Лабр, министр полиции.
Я поёжился.
— Ваша машина дала нам последнюю возможность.
— А именно?
— Перенести борьбу в прошлое, — сказал он спокойно. — К сожалению, мы не знали радиус действия вашей машины. — Усовершенствовать её? — он усмехнулся. — Среди нас не было учёных вашего класса. Нас хватило только на копию, да и та развалилась после перехода.
— А Имк?
— Дядя умер через два месяца после… прощания. Ему было 68 лет.
Умер. Имк умер? Да, я знаю, что все мы смертны. Да, я знаю, что он прожил целую жизнь и состарился… всё равно. Все равно он умер вчера… нет, сейчас.
Я благодарен Охотнику за то, что он отвернулся. Не надо смотреть на меня. Сейчас я справлюсь с собой. Сейчас…
— Среди нас был историк, — сказал Охотник, — он немного подготовил меня. И машину мы строили в Дове — на территории нынешнего Бассота. После перехода я оказался в лесах. Только через неделю выбился к людям. Сами понимаете, после этого мой вид никого не удивлял. Местного наречия, конечно, не знал, но в Бассоте гостям вопросов не задают. Накормили и показали, куда идти. Когда добрался до Каса — это столица Бассота — уже мог кое-как объяснятся и имел представление об образе жизни. Знаете, профессор, это было самое слабое место в нашем плане, но Гаэф — наш историк — не ошибся. Бассота — презанятная страна. В Касе верят чужеземцам на слово и не придираются к неточностям, но за это надо платить. Этакий налог на враньё, который обогащает местного правителя. Я там прожил год, прежде чем отправился в Квайр…
— Это все очень мило, может, вы мне всё-таки скажете, какой сейчас год?
Нет, я его не разозлил. Пожал плечами и ответил спокойно:
— Извините. Я думал, вы уже разобрались. 164 год до начала нового летоисчисления или 520 год по квайрскому счёту. Вы махнули назад на 370 лет. — Помолчал и продолжил невозмутимо: — Вы сами понимаете, все зависело от того, куда я попаду. Гаэф выделил пять перспективных переходов, когда можно было повернуть историю Квайра. Я попал почти точно — в третий. Время окончательного формирования Кеватской империи, которой предстоит стать Олгоном.
- Предыдущая
- 3/72
- Следующая
