Рукопись Бэрсара - Манова Елизавета Львовна - Страница 10
- Предыдущая
- 10/72
- Следующая
А теперь я думал о ней. Думал сладко и безнадёжно, не как мужчина о женщине; я не мог представить её ни возлюбленной, ни подругой — мне просто нужно было, чтобы она была в моей жизни, и я мог бы вот так безнадёжно и томительно думать о ней.
Состояние, характерное для подростка, очень забавно для немолодого мужчины, над этим стоило посмеяться, я и смеялся, смеялся, пока путался в снегах бесконечной морозный день, но снова зарозовело небо, кони вышли на утоптанную тропу, и Эргис обернулся ко мне:
— Скоро. Чуешь, дымом тянет?
Пожелтели и умерли розовые блики; тропа вильнула в последний раз и вытекла на поляну. Просто сказка: дремлет под белой шапкой избушка, тёплый свет из окошка упал на снег — только вот трое солдат у крыльца не вписываются в картину.
Я спешился, бросил кому-то поводья, с трудом открыл разбухшую дверь.
Привычные декорации: тяжёлые бревна стен, блестящий от копоти потолок, грубый стол посредине. Только на нарах роскошная черно-багровая шкура, и на столе не лучина, а саккарский светильник-ладья.
Тубар не встал мне навстречу — только чуть отодвинулся от стола и подчёркнуто уронил ладонь на рукоятку сабли.
Я поклонился.
— Приветствую вас, доблестный тавел.
— И я вас, биил…
— Бэрсар.
— Известная фамилия.
— Я не делаю ей чести.
— Что же так?
— Я — первый бунтовщик среди Бэрсаров.
Он хмуро поглядел на меня, пожал плечами и приказал:
— Раздевайтесь!
Вовремя, потому что я был озадачен. Что-то тут было не то. Если Тубар сам тайно приехал на эту встречу, почему он так осторожен? И я неторопливо — много дольше, чем надо — снимал сатар, куда его деть, и, наконец, кинул на нары в стороне от роскошной шкуры. Отправил тапас, пригладил волосы и спокойно встал перед Тубаром.
Он зорко разглядывал меня небольшими тёмными глазами. Совсем простое лицо — лицо старого охотника или солдата: обветренное, с жёсткими морщинами, с щетинистой седоватой бородкой.
— Садитесь, — велел он, наконец, и я с удовольствием сел, а Тубар все молчал, сверлил меня взглядом, и его молчание уже попахивало угрозой. Мне стало легче, когда он заговорил:
— Я ждал Калата.
— И в лесу есть глаза, — сказал я спокойно. — Огил не хотел бы вам повредить.
— А вы?
— А я никогда не бывал в Лагаре.
Он усмехнулся.
— Так чего ему от меня надо?
— От вас? Ничего.
Тубар нахмурился и положил на стол руки. Руки тоже были плебейские: большие, красные, с короткими пальцами.
— А какого черта я сюда перса?
— Не сочтите за дерзость, славный тавел, но я хотел бы, чтобы вы позволили мне говорить.
Он кивнул.
— Не мне объяснять вам, доблестный тавел, какое бедствие для наших стран эта война…
— Вот как заговорили, когда я вас прижал!
— Нас? По-моему, это же, — слово в слово! — Огил вам говорил ещё на улице святого Уларта!
— Ты прав, парень, — добродушно усмехнувшись, сказал Тубар. — Валяй дальше.
— А то, что прижали… рано празднуете, доблестный тавел. Кор Алнаб был для вас не противник, но с кором Эсланом стоит считаться.
— Великий полководец!
— Хватит того, что он умен, и, думаю, он не станет мешать досу Криру.
— Крир — голова, тут я не спорю, но супротив меня он все одно мальчишка!
— Об этом можно судить только в бою.
— А ты что, пугать меня вздумал?
— Нет. Для нас победа Квайра не лучше победы Лагара.
— Не пойму тебя что-то, — сказал Тубар и озабочено поскрёб подбородок.
— Тут нет загадки, доблестный тавел. И так, и так мы все попадёмся в лапы Кевату.
— Ты брось! Нам Кеват не указ! Ежели ваш господин страну продал, так у Господина Лагара и сил, и ума поболе!
— Почему же тогда Огилу пришлось бежать из Лагара?
— А, черт тебя задери! — сказал Тубар с досадой. — Эк, уел! Ладно, давай прямо, не виляй, как собачий хвост. Чего вам от меня надобно?
— Мира между Квайром и Лагаром.
Он поглядел удивительно и захохотал — прямо пополам сложился.
— Ну, парень! Ох, придумал! Вот мы с тобой… вот мир сейчас заключим… и все?
— Зачем же мы? Квайр и Лагар. И не сейчас, а, скажем, весной.
— Да весной я уже в Квайре буду!
— Выберитесь сначала из-под Гардра, доблестный тавел! Что-то второй месяц, как ни мы, ни вы отсюда ни на шаг!
— А ты, парень, нахал, — сказал он совсем не сердито. — Да я за такие речи…
— Правда боятся только трусы, а в вашей смелости я уверен. Не ваша вина, что у вас шесть тысяч против тринадцати, и не наша, что Квайрской армией командуют тупицы. Вы дважды били нас под Гардром, но мы не уйдём отсюда. Преимущество квайрской конницы бесспорно, и Гардрские равнины — единственное место, где можно его использовать. Биралы ещё не были в бою, и вам предстоит встретиться с досом Угаларом.
— Что-то ты больно уверен! Иль Угалар тебе сам сказал?
— Да.
— Да ты что? Никак с Угаларом видался?
— Три дня назад, доблестный тавел.
— Ну, парень! Знать, ворожит тебе кто! Иль, может, ещё голова про запас?
—Увы, славный тавел! Просто у всякого своя война. Вы дерётесь за Лагар, мы — за Квайр. А на войне, как на войне.
— Вот чего умеет Калат, так это людей выбирать! Ладно, ещё потолкуем. Отужинать со мной не изволишь ли?
— Сочту за честь, славный тавел!
Рослый телохранитель споро накрыл на стол и подал посудину с тёплой водой. Вслед за Тубаром я обмакнул в неё пальцы и вытер их грязноватой салфеткой. Заметил его ожидающий взгляд и прочёл застольную молитву.
Да, я и это умею. Можно сказать, судьба готовила меня к этой роли. В первый раз я без горечи подумал о школе святого Гоэда, об этих проклятых, потерянных годах.
Я был лучший ученик и худший воспитанник, истинное проклятие для отцов-наставников. Страшно вспомнить, какие дикие штуки я выкидывал — просто так, от тоски. Сколько раз вместо ужина я стоял у стола и читал молитву. Повторял её десять, двадцать, тридцать раз, давясь голодной слюной и злыми слезами; злобно и радостно представлял, как я подожгу эту тюрьму, и как они будут кричать и метаться в огне, и презирал себя за эти мечты.
А потом я научился отключаться. Я решил задачи, брал в уме интегралы, я прятался и чистый и ясный мир математики, где не было места ни жующим ртам, ни елейным лицам, ни этим жалким покорным словам, что бездумно бормочут губы. Жаль, что я не умею ничего забывать!
Мы чинно поужинали — и снова остались вдвоём. Тубар, подобревший после крепкого лота, вдруг спросил:
— А ты из каких Бэрсаров будешь?
— Не сочтите за дерзость, доблестный тавел, но я не хочу вам врать.
Я не хотел его рассердить, но не мог рисковать. Тубар хорошо знает Балг, впрочем и все заморские земли до самого Гора. Но он не рассердился. Усмехнулся, будто и не ждал другого ответа:
— Заладил, как учёная этла: «доблестный» да «доблестный». Моей доблести и без величаний не убудет. Раз я попросту, так и ты язык не ломай!
— Как вам угодно, биил Тубар.
— И то лучше. Ладно, раз про себя не хочешь, скажи про Калата.
— А что вы хотите услышать?
Мы долго глядели друг другу в глаза, и он опять усмехнулся:
— Значит, не сдаётся?
— Не сумеет даже, если сам захочет. Но устал, конечно. Очень трудно нас удерживать — в Квайре уже голод по сёлам. Осень была мокрая, хлеба полегли.
— И в Лагаре полегли.
— Да, и вам тяжело. Урожай плохой, приграничные области разграблены, пираты опять зашевелились…
Тубар вскинул голову; опять холодными и зоркими стали его глаза.
— А это к чему?
— Был разговор в Квайре… в одном купеческом доме. Знакомый купец… только вернулся из Тардана. Сын его в прошлом году попался пиратам, вот он и ездил выкупать. У некого Асата… может, знаете?
— А как же!
— Он был у Асата раза три — все не могли сторговаться. Однажды застал там кеватского посланника. А в гавани как раз снаряжали двадцать кораблей, четыре принадлежат Асату.
— Чуют сволочи, что мне не до них! А кеватца к чему приплёл?
- Предыдущая
- 10/72
- Следующая
